|
К свету через Крест
Феликс бросил очередной беспокойный взгляд на электронные часы. Опоздания всегда были в его стиле, но такая «популярность» претила ему. Впрочем, утешил сам себя Костка, что он может поделать, коль скоро светофоры так долго не пускают пешеходов.
А причины не пускать были. Во-первых, это была Красная Пресня — одна из жизненно важных артерий города, связывавших два совершенно разных мира: Мир окраин Москвы и Мир центра Москвы. Во-вторых, с учётом проходившего в столице чемпионата количество автомобилей резко возросло — соответственно, выросла нагрузка на дороги. И пусть пешеходов также стало больше, — даже вокруг себя Феликс сейчас видел множество иностранцев — власти города решили упростить жизнь не людям, а машинам. «Как обычно», — подумалось москвичам. В итоге за целых три минуты пешеходного интервала у переходов скапливалась целая толпа — по обеим сторонам. И когда светофор наконец-то выплёвывал из себя целых двадцать секунд свободы для людей, те начинали идти друг другу навстречу. Как войска на Куликовом поле. И взгляды были соответствующими. В итоге те, кто пристраивался к концу толпы в самый последний момент, порой не успевали закончить переход и ждали своей очереди дальше, а на дороге начиналась самая настоящая потасовка — со столкновениями лбами и пакетами с «хрупкими продуктами», вследствие чего со всех сторон слышалась ругань. Примечательным было то, что во время чемпионата брань была разноязычной, и со стороны смотреть на это было бы даже смешно, не будь ты в самом центре такой стачки.
Коренной москвич Костка знал хитрости выживания на пешеходных переходах в такие непростые времена. Встал с краю толпы — и бочком-бочком взял да перебежал всю улицу. Потом также отбежал в сторону, пропуская мимо себя недовольные от предстоящей толкотни лица, повернул голову назад и позволил себе торжествующе посмотреть на то, как кони и люди смешиваются в кучу, и как ближе к концу выделенного пешеходам интервала начинают нервничать водители.
Вот и сейчас Феликс постарался обогнуть толпу, для начала вырвавшись к самому бордюру. Боковым зрением он тут же уловил недовольство соседей, но не стал на этом зацикливаться. «Каждый выживает, как может», — фраза из прошлой жизни всё же была ему до сих пор близка. Особенно в такие моменты.
Красный человечек сменился зелёным, и Костка бросился на дорогу. И если бы вдалеке он не заприметил знакомые силуэты, то смог бы безболезненно преодолеть переход. Но в этот день всё сложилось так, что Феликсу пришлось столкнуться с шедшим навстречу ему гражданином, который оказался не в меру пухлым и своей массой буквально повалил юношу на стоявший совсем рядом автомобиль. «Мерседес» ожидаемо обиделся и уведомил об этом Костку протяжным гудком. А толстяк, даже не обернувшись, продолжил свой путь на другую сторону улицы, на ходу жуя очередной — наверное, сотый за день — пончик.
Поднявшись и отряхнувшись, Феликс с обидой посмотрел сначала на сбившего его человека, а затем и на водителя «Мерседеса». Сочувственных взглядов ему не было суждено добиться, поэтому Костка смиренно выпрямился и завершил переход вовремя — даже одна секунда осталась в запасе.
Мать и братом уже ждали его у входа в метро, но юноша всё равно притормозил и позволил себе покрыть матом виновников произошедшего. Мысленно, про себя, но, тем не менее, Феликс вскоре опомнился и приложил руку к груди, чуть слышно прошептав:
— Mea culpa… Mea maxima culpa…
Сдерживать гнев и оперативно заменять его милостью получалось пока не всегда. Но Костка старался, осознавая, что времени до рукоположения у него оставалось совсем немного.
Вздохнув, он поспешил преодолеть оставшееся расстояние до метро. Мать уже издалека смотрела на него с нескрываемым разочарованием.
— Ты снова опоздал, — без приветствия сказала она.
— Прости, мамуль, — Феликс искренне улыбнулся и поцеловал её в щёку. — Здравствуй.
— Мне некогда, — непривычно холодно ответила мать, вручая ладошку мальчика в руку Костки. — Держи Михалку. Теперь уже я опаздываю.
— Когда будешь? — юноше очень хотелось, чтобы мама посмотрела ему в глаза, но женщина всё уводила взгляд куда-то в сторону, то рассматривая выходивших из метро людей, то глядя затем на свои часы.
— Не знаю, — очередной рубленой фразой ответила та. — Всё, идите, я…
— Мама! — отпустив руку брата, Феликс обхватил мать за предплечье, и та, наконец, посмотрела на него. Такого тяжёлого взгляда Костка не испытывал на себе никогда, а потому даже отпрянул от неожиданности.
— Мам, что такое? — сипло спросил он, чувствуя, как сильно начинает биться его сердце. — Что-то случилось?
Молчание длилось почти минуту. За это время спина Феликса успела покрыться холодным потом, а руки — сделаться холодными. Всё это время женщина сверлила юношу глазами, на которых стали наворачиваться слёзы.
— Дома поговорим, — наконец выпалила мать. Снова переведя взгляд на что-то постороннее, она вытащила телефон из небольшой сумки и неопределённо махнула рукой:
— Идите.
Затем женщина направилась в сторону «Макдональдса», что находился на другой стороне улицы. Чтобы попасть туда, ей предстояло пройти через ад пешеходного перехода. Поняв это, Феликс ладонью перекрестил собиравшуюся толпу, благословляя маму на удачное преодоление перехода и вообще на наилучшее завершение дня.
О чём им предстоял разговор вечером, он в принципе догадывался, а потому решил обдумать все детали в метро.
— Ну что, пойдём? — юноша потянулся было к ладони брата, но Михалка тут же одёрнул руку:
— Ты холодный.
Феликс усмехнулся. И правда, руки ещё не успели согреться.
— Пошли, — похлопав брата по плечу, Костка повёл его к входу в вестибюль метрополитена.
Внутри он снова обратился к Михалке:
— Билетик доставай…
— Сам знаю! — грубо оборвал его мальчик. Феликс на мгновение застыл с приоткрытым ртом. Такой реакции от брата он не ожидал.
«Что с вами со всеми сегодня?» — невольно подумалось ему. Если сдержанную раздражённость матери ещё можно было объяснить самоопределением юноши, то с чего вдруг агрессию к нему стал проявлять младший брат, который до этого ни разу не позволял себе и малейшей грубости в его адрес.
Михалка пошёл вперёд, к турникетам, даже не обратил внимания, что Феликс чуть отстал. У широких стеклянных створок мальчик вытащил из нагрудного кармана жёлтой рубашки с коротким рукавом зеленоватый проездной и шлёпнул им по магнитному кружку. Поприветствовав нового пассажира зелёным огоньком, створки разошлись перед ним, и маленький Костка уверенно пошёл вперёд. Лишь пройдя через турникет, он остановился и наконец обратил внимание на Феликса — он всё также стоял в паре шагов и удивлённо смотрел ему в след.
— Ты чего? — не скрывая раздражения, спросил Михалка.
— Сейчас… — сглотнув, Костка забил себя по карманам джинсов. И только потом вспомнил, что его проездной лежал в сумке, что висела на левом плече. Феликсу не нравилось, что ремень мял ткань его любимой чёрной рубашки с колораткой — или, как любил называть её юный семинарист, римским воротником, — но зато в сумке можно было уместить всё то, что не могло уместиться в карманах.
Эскалатор станции «Улица 1905 года» был невероятно длинным. Обычно Костки становились у правого края и ехали, разглядывая рекламу на стенах. Но в этот раз Михалка вдруг засеменил к левой стороне и, встав на ступеньки эскалатора, помчался вниз. Феликсу пришлось подчиниться — тем более что сзади было много желающих также сократить время спуска в метро.
На станции было немного людей. Но уже скоро ей было суждено заполниться толпами возвращающихся с работы. Толпами раздражённых после трудного дня и находившихся в предвкушении грядущих выходных. Феликс давно подметил, что в столичном метро существует три вида толпы: понедельничная, будничная и пятничная. Первая отличалась особой угрюмостью, последняя же — желанием поскорее выбраться из набитого людьми вагона, из-за которого ближе к концу поездки её представители также становились мрачными и выглядели ещё более уставшими.
Хорошо, порадовался про себя Костка, что они успеют доехать домой до того, как метро заполнится пятничной толпой. Но в следующую секунду он подумал, что зато среди толпы поедет мама… и тогда она будет ещё более раздражённой… и тогда вечерний разговор будет ещё острее…
«Господи, помоги мне…» — попросил Христа Феликс, одновременно с этим посетовав, что пора бы матери уже смириться с его выбором. Всё-таки прошло шесть лет с того момента, как Костка услышал призыв Господа к священству и ответил на него утвердительно.
Пока он думал об этом, к платформе подкатил поезд «Москва» — технологическая новинка, являвшая собой «революционный подход к организации пассажирского движения в одном из мировых мегаполисов». Его вагоны действительно поражали своей начинкой. Плавных ход, отсутствие привычного шума от грохота колёс в тоннелях, электронные табло и даже USB-разъёмы для подзарядки мобильных устройств. Феликс радовался, что именно на их с Михалкой линии запустили такое передвижное чудо — другим веткам метро пока оставалось лишь завидовать своему фиолетовому соседу.
Голубые двери, окаймлённые индикаторами разрешения или запрета посадки, приветливо распахнулись перед своими пассажирами, приглашая усесться на одно из мягких сидений и погрузиться в мир современных технологий. Одно из сидений как раз было свободны, и Феликс посадил туда Михалку.
— Братишка, что случилось? — наклонившись к мальчику, решился спросить Костка, когда поезд, объявив своей следующей целью станцию «Баррикадная», закрыл двери и умчался в тоннель.
Михалка посмотрел на него и с детским раздражением ответил:
— Мама сегодня снова плакала. Из-за тебя!
— Из-за меня? — попытался изобразить непонимание и заодно прозондировать обстановку Феликс. — Почему?
— Потому что ты плохой и хочешь нас бросить! — мальчик произносил это, уже достав последнюю модель телефона от известного бренда и подключаясь к местной сети. — Мама говорит, ты станешь попом, и мы тебя больше никогда не увидим.
— Я не думаю, что ты сильно переживаешь из-за этого, — усмехнулся Костка, вспомнив многочисленные истории про то, как братья обычно делят жизненное пространство в семье, так и норовя изжить друг друга со свету.
— Мама плачет, — повторил Михалка. — Ей плохо.
После этого мальчик ушёл в виртуальный мир. Поймав Интернет, он живо задвигал пальчиками по широкому экрану, пытаясь побороть очередного монстра. А Феликс, выпрямившись, лишь шумно вздохнул, прикрыв на мгновение глаза.
Ему было больно вновь столкнуться со стеной непонимания. Только если раньше мать предпочитала ограничиваться двухсторонним выяснением отношений, то теперь она решила подключить к этому делу Михалку. Этого Костка не понимал и не принимал.
«Кого я брошу, от кого я уйду? — негодовал он про себя. — Совсем рехнулись вы там все, что ли?»
Феликс вспомнил свою последнюю перепалку с матерью, которая произошла неделю назад.
— Педофилом окончательно стать решил? — кричала она тогда на весь дом, даже не считаясь с тем, что за стеной находился несовершеннолетний Михалка. — Совсем разум потерял со своим фанатизмом?
И смешно, и грустно было слышать это спустя шесть лет обучения в семинарии. Этого срока, считал Костка, вполне достаточно, чтобы развеять мифы о фанатизме. Это была искренняя вера в Бога, которому Феликс хотел посвятить свою жизнь. Пусть даже в форме совсем не традиционного для России католицизма. И всё бы ничего, если бы не одна проблема, которая являлась основным камнем всех преткновений — целибат.
На первых этапах мать пыталась уговорить старшего сына выбрать хотя бы православную семинарию.
— Там же нет ограничений на брак, — со слезами на глазах шептала она. Но Феликс не принимал православную догматику и современную практику. За долгое время, что он изучал католицизм, Костка составил список из ста причин, почему его выбор пал именно на западное христианство. Обоснование лежало как в богословских, так и в чисто технических моментах, но мама практически не воспринимала их. Разделяя вкусы сына в плане убранства и органной музыки, она, тем не менее, не соглашалась с мыслью, что у старшего отпрыска никогда не будет собственной семьи, и что ей придётся потратить немало лет, чтобы поднять на ноги Михалку и воспитать его как будущего наследника. Кстати, именно поэтому она чуть было не прибила однажды Феликса за то, что он сходил вместе с братом на Мессу.
— Сам в омут идёшь, так хоть его мне оставь! — кричала мать, разбавляя истерику откровенной нецензурщиной, к которой Костки были непривычны.
Сердце Феликса обливалось кровью, когда самый близкий ему человек вновь и вновь ставил под сомнение его жизненный выбор таким способом. Ему трудно было принять, что призвание Богом может сопровождаться таким расколом в семье. Поэтому по ночам он горячо молился перед образом Спасителя, вновь и вновь вопрошая его:
— Господи, Твой ли тогда я услышал голос? Или это всё же было наваждение от лукавого, и я избрал неверный путь?
Но затем Феликс убеждался, что всё-таки он слышал именно Его голос. Учёба в семинарии давалась ему легко, итальянский и даже древнегреческий язык он знал очень хорошо. Кроме того, Костку прельщала его фамилия — её также носил святой Станислав, покровитель министрантов и всех молодых людей. Феликса прельщало, что столь великий однофамилец был удостоен канонизации за обычную праведную жизнь.
— Чтобы заслужить славу на небе, необязательно совершать какие угодно чудеса, в которые многие всё равно не поверят, — говорил ему один из преподавателей в семинарии. — Главное — жить по Божьим заповедям. И тогда Господь благословит вас даже в раннем возрасте.
Феликс был уже в полтора раза старше святого Станислава, но он всё равно верил, что Бог избрал его не просто так. «У него есть на меня какой-то план!» — в этом Костка никогда не сомневался. Именно поэтому он стойко переносил негодование матери, заняв, в конце концов, не совсем гуманную для будущего священника позицию:
— Рано или поздно мама привыкнет к этому. Все привыкнут.
После этого по ночам Феликс уже не просил Бога наставить его на истинный путь. Теперь он знал, какой путь — его. И с того момента его молитвы были направлены в основном на скорейшее примирение в семье, и только потом юноша молился за себя и за мир — в котором стало совсем неспокойно.
Поезд всё мчался по тоннелю, и Костка решил поразмышлять о том, как выстроить очередной предстоящий разговор. Он наверняка должен был стать последним, хотя Феликс уже не видел в этом необходимости. Дороги назад не было — впереди было рукоположение. И мать даже при всём желании уже ни на что не могла повлиять. Посему, заключил юноша, это снова будет выпуск пара и ругань в адрес нерадивого сына. Он был готов выслушать очередные, порой безосновательные упрёки, но вместе с тем Костке хотелось задать всего один вопрос: зачем против него стали натравливать брата? Если с порой откровенной ложью, выливаемой на Ватикан, он ещё был готов примириться, то с прививаемой Михалке враждебностью к себе — никогда. Феликс был готов даже впервые продемонстрировать металл в голосе, когда речь зайдёт о мальчике.
В то время, когда Костка обдумывал это, полностью погрузившись в себя, поезд неожиданно затормозил. Стоявших пассажиров по инерции повело вперёд — Феликсу пришлось даже крепче обхватить поручень, чтобы удержаться на месте. Михалка оторвался от телефона лишь на миг, бегло осмотревшись по сторонам, после чего он вернулся к истреблению мультяшных гадов. Костка-старший же снова вздохнул и случайно посмотрел направо и остолбенел. У дверей он столкнулся взглядом с высокой и невероятно красивой девушкой, на которой была лишь обтягивающая майка и невероятно короткие шорты.
Феликс вновь почувствовал биение сердца. А вместе с этим он вдруг ощутил, как что-то напряглось в районе паховой области. Быстро отведя глаза от похотливой красавицы, Костка зашептал про себя молитву об избавлении от искушения и соблазна. «А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своём», — напомнил он себе слова Христа, после чего стало немного легче.
Поезд тем временем вырвался из узкого тоннеля на хорошо освещённую «Баррикадную». С облегчением Феликс заметил, что объект его сексуального искушения покинул вагон. Ещё больше он обрадовался, что сидевшая рядом с Михалкой женщина также вышла на этой станции — сев рядом с братом, Костка решил полностью переключить свои мысли на него.
— Во что играешь? — когда поезд тронулся, спросил он у мальчика, прекрасно зная ответ. Эта игра за последнее время стала чрезвычайно популярной, и даже несколько сокурсников Феликса по семинарии тайком увлекались ею.
Михалка, впрочем, не удостоил старшего брата ответом — то ли бы так занят игрой, то ли до сих пор обижался и не хотел разговаривать с ним. Тогда Костка осторожно приобнял его за плечи и шепнул на ухо:
— Мама не совсем права, братишка. Я вовсе не хочу оставить вас…
— Тогда что ты хочешь? — не отрываясь от экрана, пробурчал Михалка.
— Я хочу сделать так, чтобы всем было хорошо, — с улыбкой ответил Феликс. — Можешь считать меня суперменом, если хочешь.
Мальчик попался на удочку. Моментально закончив раунд, он посмотрел на брата и удивлённо переспросил:
— Суперменом?
— Да, — кивнул Костка. — Буду также мир спасать. Но только не один, а в хорошей компании.
— С кем? — не понял Михалка.
— Если согласишься мне помогать, то с тобой в том числе, — подмигнул ему Феликс.
Мальчика эти слова очень заинтересовали. Некоторое время он молча сидел с задумчивым видом, после чего снова повернулся к Костке и открыл было рот, чтобы что-то сказать.
Но вдруг в вагоне погасло освещение. Исчез еле уловимый звук мотора, и поезд стал тормозить.
— Хех, электричество кончилось! — цитатой из другой известной игры прокомментировал ситуацию сидевший напротив подросток. С разных сторон послышался смешок понимающих людей.
«Вот вам и технологии… — промелькнула в голове Феликса неожиданная мысль. — «Москва» раз в пять круче «Ежей», но стоит убрать электричество, и всё, человек так же беспомощен перед тьмой, как и раньше…»
Подобные философские размышления имели дурную привычку вскоре улетучиваться из памяти, поэтому Костка взял за привычку фиксировать их в маленьком блокноте — хотя бы тезисно. Но сейчас это мешала сделать темнота.
Поезд окончательно остановился посреди тоннеля. Сверху вдруг раздался какой-то гул, отчего вагоны слегка затрясло. Кто-то из пассажиров додумался включить на телефоне фонарик — его свет выхватывал во тьме озабоченные лица попутчиков, которые не понимали, что происходит. Бывало, поезда просто вставали в тоннелях, чтобы выровнять график своего движения — с этим хоть раз сталкивались многие. Но сейчас причина остановки явно была другой.
И чем дольше обесточенная «Москва» стояла в тёмном тоннеле, тем сильнее нарастала тревога Феликса, который явно чувствовал, что произошло нечто ужасное — и, быть может, уже непоправимое.
|
|
