Она закрывала уши, закрывала глаза и зарывалась лицом в коленки, обмотав грязным поношенным платком голову. Но все было бесполезно. Не помогали и темный угол между просаленной стеной и старым силовым щитком, из которого уже давным-давно исчезли все внутренности.
Нет, выстрелы ей не мешали, хотя вот уже два часа, как из одного из восточных тоннелей слышались дробные выстрелы больших пулеметов. Вокруг раздавались команды и не прекращали бегать люди. Сначала менее спокойно, потом все более панически, так как звуки выстрелов, если можно так выразиться, неуверенно приближались, как будто что-то заставляло примерно раз в час их отступать. Это гибли последние кордоны. Надежда станции Семеновская. В этот раз натиск был слишком силен. Пятисотый метр. Через полчаса четырехсотый метр. Еще через час трехсотый метр. И так все ближе. И так все неотвратимей. С торжествующим ревом.
Страшно было другое. Страх метавшихся вокруг людей. Панический и безудержный страх, который испытывали люди вокруг. Он забирался к ней в мозг, делая его ватным, сжимая в комок, заставляя трястись все ее существо, пробираясь по жилам и венам, делая нервные окончания чувствительными, будоража чувства, усиливая слух и зрение, и без того сильное ощущение реальности. Ощущение исходящей из тоннеля опасности.
Пал двухсотый метр. Она это чувствовала. По боли и страданиям людей, которые внезапно обрывались, пронзая ее резкой, потусторонней и зловеще холодной темнотой. Начинал стрекотать последний пулемет, осыпая градом пуль все пространство уходящего вдаль тоннеля. Разрывая их чужие тела на мелкие куски, а также их чужие, злые и полные ненависти мысли, с еще большей силой пронзавшие ее. Убежать. Убежать. И мчаться без оглядки. Без остановки. Без надежды. Ибо метро было все-таки замкнутым формированием.
Пули их не останавливали. Они не могли остановить злость, ненависть и голод, наполняющие этих страшных существ. Они погибали, падали, на их место тут же вставали новые твари, тоже погибая. И эта лавина медленно, но неотвратимо текла к последнему рубежу людей на этой станции. И это все понимали.
Наскоро собирались палатки, укладывались скудные пожитки. И люди уходили со станции. Быстрой рекой утекали в единственный западный тоннель, ведущий к Электрозаводской. Она ощущала смятение проходивших мимо нее людей, их страх и неуверенность в настоящем. Они спешили. Они боялись.
Перед западным выходом мужчины уже собирали защитные укрепления, наваливали мешки с землей, складывали камни и доски. Собирали тяжелый автоматический пулемет системы «КОРД». Занимали позиции с мизерными для такой бойни автоматиками, не зная, что делать, как остановить волну, как выжить и остаться в живых. Но это им и не требовалось. Они всем сердцем желали и надеялись, что их жены, дети, матери смогут избежать их участи. Смогут уйти, спастись, дождаться подмоги. И защитники ждали, ждали с надеждой на чужое спасение встречи с неизбежностью, встречи со своей смертью. Их самоотверженность, сила духа, их решимость убивать и, убивая, защищать, как бальзам на рану, действовали на нее. Заставляя бороться с излившимися на нее страхами, страданиями, ненавистью и злобой. Заставляя ее верить в лучшее. Верить в людей. Хотя нет, только в некоторых из них. В тех, что были способны верить сами, любить и жертвовать собой ради этой веры и любви.
И она поднялась, сделав усилие, погасив в себе чужие чувства, которые она имела свойство ощущать. И она ненавидела в себе это свойство. Пройдясь по перрону и спрыгнув вниз, она устроилась позади бойцов, собравшихся защищать ценой своих жизней отход людей своей станции. Она так и сидела в позе лотоса на бетонных шпалах рельс, ожидая, когда же все кончится. Она уже приняла решение. И решение это, так же как и люди впереди, она не собиралась откидывать прочь, предавать. Она питалась. Питалась твердостью этих людей и сама сейчас была твердой, как никогда. И твердой была ее вера. Вера в не совсем еще сгнившее человечество.
Впереди, в тоннеле, где шла битва не на жизнь, а на смерть, где светил сильный прожектор и раздавались выстрелы, где плясали чудовищные тени, вдруг, все смолкло. И погас фонарь, последнее видимое олицетворение жизни на сотом метре. И раздался вой, душераздирающий, пронзительный, с долей победного ликования. Тусклые лампочки накаливания, висевшие по стенам тоннеля и нужные лишь для того, чтобы хоть как-то обозначить его форму, начали гаснуть. Одна за другой, обозначая приближение чего-то ужасного и неотвратимого. Приближение самой смерти. Не тихой и уютной, а безжалостной и жестокой, которая своей гигантской косой кромсает и кромсает чужие жизни.
- Скорее уходите! – что есть мочи закричал какой-то мужчина с баррикады, махая в полумрак между колоннами, где были установлены палатки, показывая рукой назад, за баррикаду, в спасительный тоннель. – Бросайте все и бегите! Бегите!
Вой повторился, но уже гораздо ближе. Осталось, наверное, метров пятьдесят, если не меньше. Из пролетов между колоннами выскочили человек десять. Три женщины, остальные дети разных возрастов. Женщины с большими рюкзаками и сумками, с огромным усилием тянущие свои поклажи. Добежав до девочки, сидящей на шпалах, они на мгновение замерли, потом с опаской обошли ее, и бросились на запад, стараясь уйти как можно дальше.
Девочка на них даже не взглянула. Она сидела, целеустремленно глядев вперед, но не на спины защитников, а, как будто, сквозь них. Дальше. Дальше. Туда, откуда приближалась смерть. Она старалась слиться с их разумом. Ощутить их. Понять, что может их напугать. И может ли. И она очень хотела помочь.
Тут зарокотал большой пулемет, не дав тварям дойти до станции метров тридцать. В свете большого прожектора, включенного вместе с заработавшим пулеметом, было видно, как большие рептилиеподобные твари разрываются на части, опадают с потолка и стен тоннеля, словно куски порезанной на части туши. Около пятнадцати защитников, вжавшись в укрепления и выглядывая в импровизированные бойницы, ожидали. Один или двое распаковывали цинки с пулеметными лентами, чтобы потом вовремя соединить заканчивающуюся ленту с новой. Чтобы не было перебоя в работе пулемета. Ибо перебой подобен смерти.
Девочка тоже ждала. Она видела, как они приближались. Чувствовала это. Их чувства с их приближением становились все ярче и все сильнее. Но ничего поделать она не могла. Пока не могла. Не сейчас. Вот одно существо проскользнуло на станцию, затем другое, третье. Затрещали автоматы Калашникова, пытаясь достать прорвавшихся тварей, но сбили только одну или две. Остальные же уже скакали по станции, разламывая постройки, снося палатки и раскидывая вещи в разные стороны. Число проскользнувших постепенно увеличивалось и, концовка не заставила себя долго ждать.
Девочка видела, как несколько тварей бросились сбоку на отряд защитников. Как людей разрывали на куски и глотали тут же. Как последнего вместе с пулеметом втоптали в шпалы, покрытые кусками разорванной плоти и залитые кровью. Как прожектор уперся в потолок станции своим ярким лучом и, хлопнув, потух. Как злобные морды повернулись к ней, и раздался заупокойный вой.
Но она была спокойна. Совершенно спокойна. Подвиг хороших людей вдохновил ее. Она вспомнила волны страха и беспокойства, исходящие от бегущих людей. Придала им форму и вложила в мозги этих тварей, стараясь напугать. Никакого эффекта не последовало. Твари тихо подступали, очевидно, решив, что одна девчонка, один ребенок не окажет им никакого сопротивления. Они победоносно рычали, смакуя расправу.
И тут она вспомнила их злость, ненависть и жажду крови. И создала образ в их мозгах огромного хищного чудовища, которое было на охоте и которое источало животного, зверского хищника. Она вложила в этот образ всю силу, на которую была способна, добавив в их чувства и настроение чуток нарастающего страха и чувства обреченности. Дело сдвинулось с мертвой точки. Твари, что покрепче, застыли перед ней, оскалившись, словно увидев опасного зверя. Остальные, как-то странно скуля-повизгивая, отступили. Только бы спасти людей. Только бы не дать тварям пройти. И уже не видя ничего ни перед собой, ни вокруг, стараясь держать в них новые чувства на том же уровне, она почувствовала, как большая часть чудовищ нашла еще один тоннель. Но тоннель, ведущий в другую сторону, другую страну, где люди не были такими. Такими, как здесь. И ей было все равно, что с теми людьми случится. Лишь бы не дать тварям пройти дальше на запад. Лишь бы только подмога успела, ибо времени у нее было мало. Слишком тяжело было держать их в иллюзиях. Эта ее способность отнимала много сил и энергии у нее самой. Она чувствовала, что в любой момент могла отключиться. И тогда все. Конец. Спадет пелена, исчезнет иллюзия. Наступит смерть, наступит прорыв…

Здесь было уютно. Уютно и тепло. Воздух, правда, как-то странноват, но зато более мягок и действовал на существо как-то опьяняюще. Огромное, темное пространство, не то, что у них в гнезде – небольшой закуток, где из-за мамки поместиться было негде. И они воевали, бились и уничтожали друг друга постоянно. А здесь, здесь был простор. Оно уже обежало довольно большое пространство этих тоннелей, где эти двуногие существа возились то с какими-то поганками, то с какими-то животными, которых оно в жизни не видело. Зато чувствовало их запах, видело их объем, ощущало, что вкус их плоти и крови для него был очень притягательным. Очевидно, они были намного вкуснее этих двуногих существ, отвратительно пахнущих и слишком агрессивных, чтобы их мясо было легко заполучить. Но, все-таки, это тоже было мясо. Еда. А значит жизнь. Жизнь для всей их семьи, жизнь всего их рода, и жизнь, не требующая их смертей. Только чужие.
Все это, все, что видело и слышало, а также чувствовало это существо, каким-то непостижимым образом передавалось наверх, в их гнездо. В единую и всеобщую нервную сеть, в единый и всеобщий мозг. Вернее мозги, ибо мамочка таким органом практически не обладала. Зато она пользовалась их мозгами, и если ей было надо, то убивала или плодила их в нужном ей количестве. Она была как бы связующим звеном, так сказать, бригадиром, думающим за счет других и распределяющим роли.
Существо забежало на станцию, сразу же чуть не попав под тяжелые ботинки быстро идущего двуногого существа. Оно еле успело отпрыгнуть и, используя тени, которых здесь было очень много, а также случайно разбросанные тут и там какие-то предметы, направилось к деревянным сооружениям, где людей, судя по запаху, иногда скапливалось очень много.
Оно забралось в одно из сооружений, которое сейчас не было пустым. Одно из двуногих существ что-то делало, склонившись над ящиком, перевернутым кверху дном. Судя по запаху, поглощало те самые растения, с которыми другие двуногие что-то делали в одном из тоннелей. То ли собирали, то ли подвешивали, подсушивая. А вот этот их ел, вернее, набивал одну из дырок в голове.
Поза, в которой при этом находилось существо, была очень соблазнительна. Оно так сгибалось, что между шерстью, покрывающей голову, и какими-то тряпками, всегда надетыми на двуногих, находилась часть открытого кожного участка. Так соблазнительно, так вкусно, должно быть, так не защищено.
Существо почувствовало, как в корнях зубов начала накапливаться жидкость, которая так и просилась, так и текла наружу. Его сила, его оружие, его жизнь. От такого сильного, соблазнительного шанса оно не могло отказаться, попробовать, рискнуть, даже возможностью выдать себя. Тем более что рядом других двуногих не наблюдалось. Оно отпустило лапки и прямо с потолка плюхнулось двуногому на шею, успев, прежде чем тот подскочил с места, вонзить множество своих мелких зубов в его, как оказалось, очень мягкую, нежную и податливую плоть. Двуногое стало издавать какие-то громоподобные звуки и выбежало на свет. Пришлось с сожаленьем отцепиться, так и не распробовав новый вкус, и скорее кануть в темноту, зажаться в угол и там ждать более подходящего момента, так как, по всей видимости, из-за смерти своего собрата двуногие теперь какое-то время будут осторожны. И опасны.

Денис собрался одним из первых. Тяжелое защитное обмундирование, выданное начальником станции ради такого случая, сидело на нем, как влитое. На плече висел укороченный автомат Калашникова калибра 5,45 со складывающимся прикладом. В одной руке он держал кевларовый шлем с прозрачным забралом, в другой легкий прозрачный щит. Могут же, когда захотят, думал он, ощупывая легкий и тонкий бронежилет пятого класса защиты. Когда что-либо касается безопасности, то сразу находятся новенькие штучки и прибамбасы, которые в другое время жулят, как могут.
К примеру, та же дрезина, что сейчас уже стояла рядом с платформой под парами, вернее, если быть точным под выхлопами, так как работала на бензиновом двигателе. Ух, ты! Ради такой цели не пожалели и нормальную моторизированную дрезину, которую и увидеть-то можно было только по праздникам, когда начальник станции, проезжая на ней вдоль перрона, поздравлял всех по громкоговорителю, или, когда ремонтный отряд занимался ее починкой. На ней был прикреплен тяжелый пулемет, находившийся сейчас в зачехленном виде, а также матово поблескивали цинки с боезапасом к нему. Кроме того… Мать их… Где они его достали? Это была большая редкость, и Денис всего лишь один раз слышал о такой вещи. Перед ним в задней части дрезины лежал гранатомет, РПГ, если он не ошибался, а рядом длинная коробка, очевидно, с боезапасом. Если они собирались использовать такую штуку в тоннелях, то ситуация была действительно очень серьезной. Рядом стояло еще несколько ящиков. Что там находится, Денис не знал, но предположил, что там гранаты и боезапас к Калашникову.
Здесь же стояли Карпов с Громом и о чем-то тихо и горячо спорили. Очевидно, оговаривали какие-то мелкие детали их сделки с Полисом. Завидев, что Денис смотрит на них, они еще тише зашептались.
Денис через минуту уже не смотрел на них. Сейчас его занимало другое. На платформу со стороны Семеновской по установленному мостику начали подниматься люди. Женщины, старики, дети. Изнеможенные, усталые лица, полные ужаса и отчаяния глаза. На многих лицах потоки слез, ведь как ни как, а кормильцы, отцы, мужья, а кому и дети, остались там. И многие, очень многие, понимали, что больше никогда их не увидят. Не будет больше семьи, не будет, как и мужа, так и отца, и сына. Не будет нормальной жизни, нормальной по-своему, ибо жизнь в подземелье вряд ли когда была нормальной.
Денис видел, как некоторые из беженцев, поднимаясь на платформу, тут же падали, как подкошенные. И не удивительно. Перенести в один день гонку со смертью, страхом, потерю близких и веру в будущее, не каждый сможет. Да и вряд ли вообще кто сможет.
Тут же какая-то женщина, едва поднявшись на перрон и передав ребенка другой женщине, попыталась броситься обратно, в темноту тоннеля, чтобы быть там, с мужем, принять с ним верную смерть, и чтобы никогда уже не расставаться. Ей не дали этого сделать. Схватили, задержали, повели туда, где для беженцев сооружалось временное жилье, и находился врач, который хоть как-то мог помочь в данной ситуации. Эта женщина была нужна. Каждый человек был нужен, необходим, каждый был на счету. И Денису было понятно желание Грома помочь Семеновской, и если не защитить, то хотя бы уже отбить станцию. И не столько из-за того, что угроза могла распространиться за пределы станции. Каждый квадратный метр, как и каждый человек, был на счету. С потерей того или другого уменьшались шансы на выживание всего человечества в целом.
Размышления Дениса перебил вопль, раздавшийся где-то на станции. Вопль боли. Вслед за этим на перрон из жилой части станции выбежал старичок. Леня. Так, кажется, его звали. Он указывал рукой в обратном направлении и кричал:
- Оно там! Оно меня укусило! Оно… - договорить он так и не смог. Его голос перешел в странный хрип и он, как подкошенный, упал на перрон, едва не свалившись на пути. Гром с Карповым были уже тут, как тут. Врач тоже подоспел. Денис и еще несколько человек присоединились к ним. Зрелище было пугающим. Тело старичка быстро опухало, меняя цвет на сине-фиолетовый. Глаза выкатились, а распухший язык вывалился изо рта. Дыхания уже не было.
- Смерть от удушья, - констатировал врач, - возможно вызванного ядом. На шее следы укуса. Кого или чего не знаю.
Карпов с Громом бросились туда, куда указывал старичок перед смертью, но, после десяти минут хождения с фонариком по деревянным хижинам, ничего путного не обнаружили. Люди, наблюдавшие картину, стали потихоньку расходиться, сильно напуганные этим зрелищем. Они нервно оглядывались и смотрели по сторонам в поисках невидимой опасности. Страх поселился в их сердцах. С тем, что не видишь, невозможно бороться. Денис не сомневался, что через час о случившемся будет знать вся станция, и с уверенностью можно было сказать, что нервозность не рассеется, а наоборот. Люди будут пугаться даже собственной тени, с автоматом ложиться спать, если вообще спать смогут. Если же нападения подобного рода продолжатся, то станет только хуже. Паника вещь быстрая и не успеешь оглянуться, как она охватит уже всю станцию. И никто, даже Карпов, железный и волевой Карпов, уже ничего не сможет с этим поделать.
- Отнесите тело, - распорядился Карпов двум, очевидно не занятым сейчас зевакам, - в медицинскую палатку. Я сейчас подойду. Вот и у нас что-то страшное появилось, Вадим Игоревич. Лет пять уже, как не было у нас ничего такого, и вот ведь, нате вам. Прямо ко всем пакостям подоспело. Да еще эти штуки с тоннелями на Бауманской… Прижимает нас нынче что-то, Гром. Прижимает.
- Не волнуйся, Карпов, разберемся! – уверенно сказал Гром и оглянулся, осматривая подошедших Рваного, Андрея и Иваныча. На Дениса он даже не взглянул, так как, скорее всего, на него уже насмотрелся. – Вот и помощь подошла. Бойцы что надо, говоришь?
- Да, так оно и есть. Ну, вижу, уже все собрались. Удачи вам там, а я уж тут попробую разобраться с новой проблемой. Есть у меня пара собак тут. Кого хочешь найдут… - он развернулся и, больше не оборачиваясь, широкими шагами рванул куда-то в сторону административных помещений.
- Ну что, бойцы? Загружаемся! – потирая руки, повернулся к ним Гром.
Быстро, как надеялся Денис, им прокатиться не удалось. Не то, чтобы дрезина не могла ехать быстро. Просто это было невозможно. Фонарь, установленный спереди, чуть ли не через каждые двадцать – тридцать метров выхватывал из темноты фигуры беженцев. Им постоянно приходилось не то чтобы сбрасывать скорость, а просто не набирать ее. Группы, состоящие в основном из детей, женщин и стариков медленно и неуверенно прижимались к стенам. Денис не был уверен, не задели ли они кого-нибудь по пути. Он постоянно оборачивался, боясь это увидеть, но увидеть уже ничего было невозможно. Свет был направлен только вперед, а все, что оставалось сзади, сразу же тонуло в кромешной темноте. Этот тоннель, в отличие от рабочих, где разводили животных и выращивали грибы, совершенно не освещался.
Свои внешние кордоны, выставленные, чтобы обезопасить станцию от внешней угрозы со стороны Семеновской, они проехали достаточно быстро. Бойцы быстро убирали с путей мешки с песком и пулеметы. А вот дальше увязли на целых десять минут в толпе беженцев, которых очень медленно пропускали на последнем кордоне. Гром ждал, ждал, то краснел, то зеленел, и, наконец, не выдержав столь долгой задержки, гаркнул на бойцов кордона, чтобы те под его личную ответственность, пропускали людей без проверки. Те, очевидно, возражений не имели, и вскоре река людей быстро истекла назад, во тьму позади дрезины.
Дальше им уже никого не попадалось, и не на ком было задержать свой взгляд. Денис смотрел, как в свете фонаря быстро проскальзывают назад ребристые стены тоннеля. Провода, то целые, то рваные, пробегали мимо, извиваясь своеобразной змейкой. Зрелище, прямо скажем, затягивающее любого человека. Как бы гипнотизирующее. Можно смотреть часами, не отрываясь, особенно, когда тоннель петляет. К сожалению часов, для созерцания столь красивой вещи у них не было. Остаток пути занял минут пять. Вскоре вдали забрезжил слабый свет. Гром приказал замедлить ход дрезины. Пятно света впереди быстро увеличивалось, но было столь слабым, что разобрать было ничего нельзя.
- Тормози! – вдруг, резко выбросив вверх руку, заорал Гром. Дрезина, заскрипев, остановилась. До начала станции они не доехали метров десять. Денис, присмотревшись к картине впереди, ахнул. Это было неописуемо. Спиной к ним прямо на шпалах сидела маленькая девочка. Перед ней, дальше на станции, столпились рычащие, шипящие и скалящие пасти твари. Около десятка, не меньше. Они то, рыча, подходили, то, шипя, отходили, но тронуть, почему-то, не смели. Девочка всей своей позой выражала полное спокойствие, раскинув руки в стороны и слегка раскачиваясь.
Гром вскочил на ноги, хватаясь за пулемет. Денис, вдруг решил, что произойдет непоправимое и, вместе с чудовищами умрет и девочка, но Гром скомандовал:
- Денис, Рваный! Бегом к ней. Прикрываете ее щитами, пока я буду разбираться с остальными.
Оказаться там, рядом с ней, практически под носом у монстров, не хотелось, но железный тон Грома не допускал никаких возражений. С опаской, медленно, Денис с Рваным приблизились к девочке и, присев рядом, сомкнули прозрачные щиты перед собой. Кошмарные, уродливые морды находились в пугающей близости. С желтых, кривых, но, по всей видимости, острых зубов стекала слюна, сбегая вниз по жировой прослойке на шее. Денис снял на всякий случай автомат с предохранителя, как будто бы это могло помочь, защитить от этих смертоносных тварей.
Загрохотал сзади пулемет. Огненные сполохи выстрелов отсвечивали на стенах тоннеля, на касках и щитах, на маслянистой коже чудовищ. Они разлетались в клочья от такого шквального огня. Денис видел это ровно полминуты. Потом щиты просто напросто заволокла какая-то мутная грязная жидкость, совсем не похожая на кровь. Скорее на слизь. Боясь, как бы пули из-под руки безбашенного Грома случайно не задели их, они прижимались друг к другу, к девочке, старались вжаться в пол и стать как можно не заметней. О щиты грохотали куски чего-то, окатывая их склизкой и мерзко пахнущей жидкостью. Дениса пару раз стошнило, Рваного, по ходу, тоже. Девочка под их с Рваным руками тряслась от мелкой и сильной дрожи. В таком качестве в охоте на тварей Денис еще не участвовал.
Все это продолжалось несколько минут. Казалось, сознание монстров было чем-то одурманено. Они все также топтались на одном месте, пытаясь либо напасть на девочку, либо просто танцуя в каком-то только им одним понятном танце. И никакой реакции на выстрелы, на смерть своих сородичей не было. Как не было и инстинкта самосохранения. Хотя, черт возьми, должно было быть! Они просто умирали, разлетаясь на тысячи кусков по всей станции, и совершенно ничего не предпринимали. Не пытались спастись.
Когда выстрелы стихли, Денис еле разогнул затекшие за такое короткое время от напряжения суставы, кривясь от боли в них. Он осмотрелся. Тошнотворное месиво застилало се вокруг. Людей не было, тварей уже тоже. На станции царил полнейший погром. Местами мрамор обвалился, а местами он был покрыт большим количеством здоровых отверстий, что наделали пули. В любом случае он уже не был похож на тот чистый с серыми прожилками мрамор, что был когда-то.
Гром соскочил с дрезины и, подбежав к ним, схватил и повернул к себе девочку.
- Еще есть? – с каким-то маниакальным взглядом спросил он. Она не испугалась.
- Две твари на противоположных путях, другие ушли в тоннель к Партизанской, - сказала девочка и, подумав, добавила: - Но они порезвее этих будут. Да! И в том тоннеле, откуда они лезли, есть еще много…
- Ничего, разберемся! – пообещал ей Гром и побежал назад к дрезине, отпустив девочку. Та стояла, стояла и, вдруг, обмякнув, рухнула на шпалы. Денис подбежал к ней и пощупал пульс. Еле-еле прощупывался, но он был. Обморок. Простой обморок. Хотя слово – «простой» было бы, наверное, вряд ли применимо в данном случае. Неизвестно чего эта девочка здесь натерпелась. Что видела, что чувствовала. На ее месте любой мужик покрепче Грома и не в такой бы обморок бы хряпнулся.
А тот, как ни в чем не бывало, заводил дрезину, давая указания Алексею и Иванычу. Поравнявшись с Рваным и Денисом, он спрыгнул с дрезины и, отведя их в сторону, прямо сказал:
- Эту девочку надо доставить в Полис. Целую и невредимою. Если так будет лучше звучать, то это приказ! Вам двоим. Любой ценой нужно. Понимаете? – оба закивали, как будто действительно что-либо понимали. – Даже ценой собственных жизней. Я надеюсь, повторять не надо?
Оба опять замотали головами. Гром какое-то время сматривался в их испачканные, грязные лица, особенно задержавшись на лице Рваного, потом, кивну, продолжил:
- Если что-то с ней случится, и вы в этом будете виноваты, головой клянусь, я вас из любой щели этой жалкой смоковницы выковыряю. Но это так, присказка. Вот вам. – Он протянул Денису жетон. Блестящий и металлический, на котором красовались три кольца, очень хорошо выгравированные, а Рваному протянул тяжелый мешок. – Этого должно хватить на дорогу. Прямо не идите. Выбирайтесь на кольцевую. Покажете ганзейцам этот жетон и заплатите сколько надо. В мешке должно хватить патронов и на проход, и на проезд, и на другие возможные ситуации. И вас вмиг прокатят до Киевской, а там всего-то ничего до Полиса. Жетон вам поможет, если что непредвиденное случится. Да. По прибытии найдите Мельника. Он в курсе. Все ясно?
- А как же вы? – выдавил из себя Денис, шокированный и потрясенный и речью и резкой переменой задания. – Тут… Втроем…
- За нас не беспокойтесь. – Ответил Гром. – Тех двух тварей я быстренько сам оприходую. Тоннель на Партизанскую завалим. Пусть троцкисты сами с ними возятся. А тоннель, откуда они лезли, прибережем на потом. Часа через четыре прибудет подмога, вот тогда мы и по нему пройдемся. Ну? Чего стоим-то? Давайте, давайте, - стал подгонять он их, видя, что те в ступоре. – Карпова там поторопите.
Денис был зол и обескуражен одновременно, впрочем, как и его напарник. Оба недоуменно посматривали друг на друга, но, тем не менее, приказа ослушаться не смели. Задание им совершенно не нравилось. Переправлять куда-то девочку, в то время, как сзади идет сражение за дружественную им станцию. А им поручили это! Даже ребенок бы с этим справился. Обида проявлялась у Дениса на лице, в жестах, в нервном желании пнуть хоть что-то, что попадает под ногу.
Он нес оба автомата и мешок с патронами, а Рваный в это время, бережно прижав к себе, нес девочку, которая находилась либо в глубоком сне, либо в глубоком обмороке. Это какое-то недоразумение. Они считались лучшими бойцами на станции. Разве это не было лучшим поводом, чтобы оставить их там? А, меж тем, они идут сейчас в обратном направлении. Словно, уходят с поля боя. Словно бегут от опасности, взяв на себя простенькую, не опасную миссию. Денис уже представлял, с каким выражением на лицах их встретят на станции. Карпов, наверняка, со всей презрительностью, на которую был способен, а начальник – со всей жалостью и пониманием, которые говорили или даже кричали громче, чем карповское презрение.
Почему Гром так с ними обошелся? Что с этой девочкой было такое, от чего она становилась такой бесценной, что ее непременно нужно было доставлять в Полис? И почему именно они должны были выступать в роли ее нянек?
Сзади периодически раздавался то рокот пулемета, то гремели взрывы. Денис с какой-то неестественной, болезненной тоской светил фонариком в том направлении, будто надеясь, что появится Алексей, или, на худой конец, Иваныч с криками о помощи. Что они там не справляются и что твари лезут со всех щелей. Он хотел. Он желал этого. Окунуться, пусть и в неравный, но бой с тварями, чем сопровождать куда-то, где он никогда не был, какую-то незнакомую девочку. То же, по всей видимости, испытывал и Рваный, угрюмо молчавший всю дорогу и уткнувшийся взором строго впереди себя, напряженно смотря, как луч от его прикрепленного к шлему фонарика, дергаясь, обшаривает тоннель впереди. И оба понимали, что никто не прибежит и не попросит о помощи. Гром сам со всем справится. Люди с такой маниакальностью во взгляде обычно никого ни о чем не просят. Они лишь приказывают или наказывают, ну или убивают, не разбираясь в вопросах этики и философии.
- Ну что? Все там что ли? – спросили их, когда они достигли первого кордона. – Уже зачистили?
- Не знаем! – как-то зло буркнул Рваный, - У нас особая миссия, - с пафосом добавил он, и, молча, проследовал дальше. Следом заторопился и Денис, боясь, что его тоже спросят о Семеновской. Бойцы на кордоне лишь недоуменно пожали плечами, пропуская их. Миссия, так миссия. Че орать-то? Примерно таким же образом, проследовав еще через два кордона, они ступили на перрон своей станции.
Здесь сейчас было шумно. Левый перрон и почти весь путь занимали палатки, рядом с которыми сновали понурые фигуры женщин и детей. Кто-то оплакивал своих близких, кто-то молился о том, чтобы такое не повторилось, а кто-то просто тупо смотрел перед собой, не проявляя своей заинтересованности в происходящем. Дети, кто помнительней, жались к жилищам и матерям, другие уже, как ни в чем не бывало, носились по перрону, играя в свои понятные только им игры. Среди палаток расхаживал врач, очевидно, спрашивая, не нужна ли помощь. В самом начале пути стояла вторая дрезина с пулеметом и боеприпасами. Несколько  знакомых мужиков готовились к отъезду, облачаясь в защитное обмундирование. Рядом стоял Карпов, отдавая распоряжения и наблюдая за приготовлениями.
К их удилению, когда он их заметил, и увидел, что они несут девочку, то сразу же подбежал к ним, склонившись над ней. Прощупав пульс, он спросил:
- Как там дела? – и, видя слегка удивленные лица, долбавил: - на Семеновской. Как дела?
- Основная угроза подавлена. Гром остался, - скороговоркой выдал Рваный, боясь, что Карпов прервет его, - чтобы зачистить станцию до конца. Он ждет подмоги. Намеревается обрушить левый тоннель, ведущий к троцкистам, так как все твари ушли туда, а также, чтобы исследовать правый тоннель и устранить возможную угрозу оттуда. А нам…
- Стоп, - резко сказал Карпов, когда понял, что они собираются заговорить об их миссии. – Об остальном позже. Сейчас, Денис, отнеси девочку к себе, пусть придет в себя. Приготовьте ей что-нибудь поесть. Отдохните сами, а я вас найду позже. Тогда и поговорим.
Переглянувшись, Денис и Рваный пошли к своим палаткам, которые находились на правом пути. Они уже прошли мимо палаток беженцев, когда какая-то женщина, увидев в руках Рваного девочку, подбежала к ним, преградив путь и заглядывая в глаза.
- Зачем вы ее сюда принесли? – быстро затараторила она. – Зачем? Нужно было оставить ее там! Это исчадие Ада! Это Дьявол во плоти! Зачем вы ее сюда принесли? Вам мало того, что случилось с Семеновской? Хотите, чтобы и здесь тоже самое было?
Денис не выдержал натиска и сам со злостью зарычал на женщину, наступая.
- Это! Всего лишь! Девочка! И при том! Маленькая! – медленно и внятно, выплевывая каждое слово, произнес он. – И Семеновская пала не из-за нее! Это уж точно!
Они обошли немного напуганную женщину, но та не успокаивалась, крича им в след:
- Врата Ада откроются и здесь! Они принесли сюда дите Дьявола! Нас всех покарает Бог за помощь лукавому!
От ее слов по коже пробежали муражки. Многие люди напуганно оборачивались, дети тесней прижимались к матерям. Ее слова действоввали пугающе на людей, которые только что пережили страшное. Наконец, подбежали двое бойцов и, заткнув ей рот, утянули в одну из палаток. Следом нырнул врач.
- Ну что, Денис, принимай, - сказал Рваный, передавая деочку с рук на руки и забирая автоматы с патронами. – А я пока пойду воду под похлебку поставлю. Надо и девчонку накормить и самим поесть. Да и подумать, что взять в дорогу, тоже надо.
Денис уложил девочку на свою кровать и сел рядом, осматривая ее. Ничем необычным она не отличалась от других детей. Хрупкая, худая, грязная. Худоба и грязь здесь в метро были скорее правилом, чем исключением. Воды всегда не хватало. Особенно чистой. И если ты не хотел засветиться после очередного купания, то можно было и потерпеть, подождать, пока подойдет твоя очередь мыться, а не купаться где попало, особенно на поверхности. Мертвецкая бледность кожи, через которую проступали даже самые маленькие кровеносные сосуды, - тоже дань тому же метро, где света всегда было мало, а в особенности солнечного. Волосы у нее были иссине-черного цвета. Это-то и было странным. У всех, практически всех, рожденных в метро, волосы были какими-то бесцветными, чуть ли не прозрачными, а у нее нет.
Почему ее боятся люди и не трогают звери? Что с ней не так? Почему Гром в срочном порядке велел отвести ее в Полис? Почему даже Карпов не сказал ни слова, когда они ушли с поля боя провожать куда-то девочку. Почему? Сотни вопросов крутились у него в голове, но пока он не мог дать ответы на них. Пока, а там может что и прояснится.
Пока же это была просто девочка десяти-одиннадцати лет, которая оказалась одна. Совсем одна в этом пугающем даже зрослых мире. И она не одна такая. В метро еще много детей, которые по независящим от них причинам остались одни. Которые были несчастны и одиноки, которые не имели возможности иметь родителей. И которые совершенно в этом были не виноваты. И это было печально.
Он укутал ее старым, кое-где дырявым одеялом и вышел наружу. Нужно было помочь Рваному в его нелегком деле – потушить крысиное мясо с грибами и еще с какими-то белыми плодами, неизвестно какого растения, поставляемые Ганзой.
У костра уже сидело несколько человек. Рваный с Карповым стояли в сторонке, разговаривая. Денис, не тратя времени, подошел к ним.
- … будьте осторожны. – долетел до него голос Карпова. – Даже на кольце в некоторых местах сейчас опасно.
- Непременно, Николаич, - ответствовал Рваный. – А вот и Денис. Может теперь нам скажешь, почему нам нельзя на Семеновскую и почему именно нам досталась честь провожать девчонку?
- Ладно, ладно. Не злись. – поднял руки Карпов. – Слушайте внимательно. Единственное, что я понял от Грома, так это то, что девчонка опасна для окружающих. У нее имеется какая-то особенность, из-за которой ее следует держать взаперти. Поэтому он вас и подключил, как особо опытных бойцов. И не делайте такие рожи! Небось думаете, что дорога до Полиса будет легкой? Это навряд ли! Из-за этой ее особенности, как я понял, ее многие хотят заполучить. Почему – не знаю, но это факт. Так что, ребята, будьте осторожны, как с ней, так и с окружающими. Вам ясно? Ну тогда ладно. Мне уже пора. Еще куча дел. Удачи вам!
Он попрощался и быстрым шагом ушел куда-то в сторону кабинета начальника, оставив Дениса с Рваным обдумывать новую информацию.

Существо немного успокоилось. После гонки, когда на него натравили двух каких-то лохматых животных, издававших отрывистые, громкие звуки, оно пол дня не вылазило из старой вентиляционной шахты, куда успело все-таки забраться. Эти звери чувствовали его везде, куда бы оно не пошло, где бы не спряталось. Наконец, оно нашло укромную шахту и спряталось там. Звери еще некоторое время побегали возле, поиздавали свои громкие звуки и, наконец, успокоились.
Как его могли так быстро найти? Почему так быстро обнаружили? И чем оно могло себя так быстро выдать? Шумом? Запахом? Или мыслями? Мыслями вряд ли. Оно само не ощущало у этих зверей никаких мыслей. Так отчего же им было ощущать его мысли? Шумом тоже вряд ли, и тот двуног не почувствовал, когда оно к нему подкрадывалось. Наверное запахом.
Оно потихоньку выползло из норы и засеменило к тому месту, где чувствовало влагу. Надо было убить запах. И убить срочно. Открыть на него охоту, поймать и убить, чтобы тоже самое не сделали с существом. Незаметно подкравшись оно юркнуло под дверь, откуда тянуло влагой.
Сверху лилась струя воды и, двуногий, очеидно пришедший с такой же целью, смывал с себя грязь и запах. Этот их протиный запах. Существо постояло  сторонке, ощущая, как по телу слегка барабанят небольшие брызги. Убивать в этом месте не стоило, а то существо окажется в ловушке. Здесь негде спрятаться и то, что оно смоет запах, не поможет. Наконец, полностью намокнув, сущесто незаметно выскользнуло из комнатушки.
Теперь надо было повторить охоту заново, так как прошлая не удалась. Если удастся эта, тогда семья спустится сюда, не обращая даже на морозы внимания. Оно направилось к деревянным будкам, где обитали двуногие, и долго потом петляло меж досок, выискивая жертву. Наконец, нашло.
В одной из будок, укутавшись одеялом, лежал небольшого роста дуногий, очевидно, спавший. Хорошо, с маленьким будет проще справиться. И еще хорошо, что двуногий спит. Не возникнет вообще никаких проблем с охотой.
Существо, ставя аккуратно лапки, начало медленно спускаться по деревянной стене вниз, к вожделенной добыче. Ядовитая слюна уже полностью напитала зубы. Вместе с существом, в предвкушении нового вкуса, замерла вся семья, направив к нему в помощь все свои мысли и знания. Оно переместилось со стены на кровать и, вжимаясь в мягкую ткань, медленно ползло к своей жертве. Вот уже вожделенный кусок открытой кожи в районе между волосами и одеждой. Осталось открыть зубы и…
Двуногое моргнуло двумя глазами и уставилось на существо, отчего то забыло закрыть рот. Оно не поняло, что случилось. Исчезла связь с мамкой, с тысячами своих родных, с тысячами разумов, которые бы ему непременно помогли. Оно осталось одно. И это его полностью обескуражило. Потом, вдруг, по телу разлилась какая-то теплота и, оно ощутило нескончаемую любовь к этому существу. И оно дало ему погладить себя, взять на руки и посадить в карман, где было так тепло, уютно и безопасно, а от двуногого так приятно теперь пахло…

Она проснулась от чьего-то незримого присутствия. К ней приближалось какое-то паукообразное существо. Оно испытывало агрессию, жажду и голод. Его мысли ощущались сразу, как будто она читала открытую книгу. Причем ощущались мысли и других существ, тысяч, возможно больше. Но другие находились не здесь, а где-то далеко. Зато присутствовали их мысли и чувства, в сто крат усиливающие мысли этого одинокого существа, которое собиралось напасть. От этого она и проснулась. Исследуя дальше, она поняла, что связь поддерживается извне. И она блокировала эту связь. Причем без особых помех. Она почувствовала, как потерялось существо без чужих мыслей, когда осталось одно, когда непонятно что стало делать.
Тогда она вложила ему свои мысли. О теплоте, о любви, о безопасности. О том, что она его тоже любит. Тогда она осторожно присела и, рассмотрев этого «паучка» более внимательно, погладила рукой. Существо как-то тихо заскрипело и от него пошли волны удовольствия, никогда раньше им неиспытанного. Девочка взяла восьмиглазого паучка на руки, ничуть не опасаясь, что он ее укусит, сунув его в нагрудный карман рубашки. Существо свернуло там свои лапки и, продолжая тихо-тихо поскрипывать, успокоилось.
Почти тотчас в комнату вошел мужчина и осторожно сел напротив, протянув руку.
- Меня зоут… - начал было он, но девочка махнула рукой.
- Я знаю. Денис. – мужчина на несколько секунд замешался, забыв закрыть рот, затем, почесав протянутой рукой затылок, спросил:
- Хорошо. А как же тогда тебя называть?
- Алиса. – просто сказала девочка, спокойно и безбоязненно осматривая Дениса.
- Ну тогда, Алиса, приглашаю тебя на очень вкусный обед, потому что завтрак мы все рано уже пропустили. – он широко улыбнулся и распахнул дверь на станцию.