Задумавшись, Димка споткнулся и остановился.
Что-то его насторожило.
Возможно то, что изменился звук шагов — он, казалось, теперь гас раньше, чем каблуки ботинок касались шпал, а не разносился слабым эхом по туннелю.
Понимание того, что путевая лампочка, которая давно должна показаться впереди, но все не появляется, медленно просачивалось в сознание вместе с холодком все усиливающегося страха. И еще мгновеньем позже до него дошло, что он уже какое-то время идет один. И без того влажный и затхлый воздух туннелей словно сгустился в тягучую, отдающую трупным смрадом патоку, которой трудно было дышать. Сердце Димки забилось учащенно. Гулко. Куда пропал Фёдор? Когда это случилось? Как такое вообще возможно — не заметить сразу, что тот исчез — беззвучно, бесследно?! Кротов же только что шагал впереди, и пятно света скакало перед ним с путей на своды туннеля и обратно, контролируя состояние дороги, и вот его уже нет. Сгинул, словно сквозь землю провалился.
Происходило что-то непонятное. Пугающее. Жуткое.
Может, напарник, не заметив, что Димка отстал, просто ушел вперед?
Замерев, Димка стоял, напряженно прислушиваясь к шорохам во мраке, надеясь услышать такой родной, успокаивающий звук шагов Федора. Но тишина окружала его со всех сторон. Тяжелая давящая тишина. И мрак. Шорохи туннеля все отчётливее проступали вокруг с каждой секундой — когда шагаешь, почти ничего постороннего не слышишь, только собственное дыхание. Но туннель всегда живет своей, особенной жизнью. И стоит остановиться, как эта жизнь дает о себе знать. Заполняет собой все пространство. Слабое потрескивание поверхности бетонных стен, шелест осыпающейся изоляции, отслоившихся частичек на остатках труб и электрических кабелей вдоль стен, сдавшихся под натиском времени и коррозии. Звук капель, конденсирующихся на своде и звонко падающих вниз, на пути. А еще — ветер. В туннелях всегда шепчет слабый ветер, признак работы вентиляционных систем.
Нестерпимо, до дрожи захотелось увидеть свет, и Димка запоздало вспомнил, что у него же есть свой фонарь, нужно только достать его из рюкзака! Стараясь не шуметь и не тревожить то, что могло притаиться во мраке, он торопливо стянул автомат с плеча и опустился на корточки, аккуратно, почти беззвучно положив его рядом. Затем запустил руку в сброшенный рюкзак, шаря вслепую.
Где-то впереди раздался глухой, но мощный удар, гулко разнесшийся по жерлу туннеля. Димка замер, мгновенно превратившись в каменное изваяние. Он так и не нашел фонарь, но теперь боялся даже пошевелиться, чувствуя, как от ужаса, сжавшего горло и перехватившего дыхание, шевелятся волосы на затылке. Метров сто? Или всего пятьдесят? Такой звук не мог исходить от человека. Словно что-то огромное, могучее приложилось кулаком по путям, едва не вздыбив поверхность.
Тоненький неестественный смех, раздавшийся вдруг всего в двух шагах, заставил его вздрогнуть и мгновенно взмокнуть с ног до головы. Даже не смех — хихиканье. Словно некое существо, не обладая соответствующими голосовыми связками, старалось имитировать человеческий смех. Димка против воли шевельнулся, и рукоять фонаря сама свалилась в ладонь. Он тут же выхватил его из рюкзака, но так и не включил — тяжелый гулкий удар, такой же, как и первый, опять прокатился по туннелю. Пути под ногами вздрогнули, секунду спустя порыв ветра обдал мокрое от пота лицо. И Димка снова оцепенел, инстинктивно чувствуя, что любое движение для него сейчас может оказаться смертельно опасным.
На этот раз было гораздо ближе.
Может быть, всего метров двадцать.
Против такой твари, неизвестно как проникшей в туннель, автомат, скорее всего, бесполезен. Как тогда — на поверхности. В его первый и последний выход сталкером. Которым он так и не стал… Жалкое оружие, созданное людьми против себе подобных…
И вдруг что-то мертвой хваткой вцепилось ему в плечо сзади.
Из груди вырвался крик, Димка, как сидел на корточках, так и рванулся прочь, ужом выворачиваясь из чьей-то лапы, вслепую отмахнулся назад рукой…
И тут же получил затрещину, от которой наконец проснулся.
Буквально вздернув его на ноги с корточек, Федор с недюжинной силой тряс Димку за грудки как тряпичную куклу.
— Да еханый бабай, пацан! Тебе кошмар снился, я тебя от кошмара спасал, понял, нет? Ты на ходу заснул, чудак, скажи кому, так не поверят же, что такое возможно! Ты спал, понял?
— Федор… — только и выдохнул Димка, чувствуя, как его охватывает невероятное облегчение, а ноги того и гляди подкосятся от подкатившей слабости, и он снова рассядется на шпалах. Нет никакого монстра в темноте. Ему это все почудилось. Всего лишь почудилось…
— Я спохватился, а ты уже сидишь на шпалах и сопишь в две дырки, — озабоченно, пополам с удивленной насмешкой, продолжал Федор. — Не, ну ты даешь, блин! Может тебе еще разок пощечину отвесить? Для профилактики? Вон ведь сразу в себя пришел, а то сперва драться полез. Я его спасаю, а он драться, вот чертяка.
— Отпусти, — выдавил Димка, чувствуя, как сгорает от стыда. — Хватит уже трясти.
Он дернулся, отступая на шаг, и Федор наконец оставил его в покое.
— О, так я еще и виноват! — возмутился напарник. — Ты вообще слышал про такую штуку как совесть? Понимаю, редкое явление в наше непростое время, но хоть какие-то зачатки должны же в тебе развиться!
— Знаешь что, Федор?
— Ну что, что?
— Да пошел ты сам знаешь куда, — неожиданно для себя зло бросил Димка.
— Та-ак, все с тобой ясно, — сразу поскучневшим голосом протянул Федор. — Вот тебе фонарь, теперь ты пойдешь впереди, а я присмотрю за тобой. Заодно и делом будешь занят, наверняка не заснешь — надо же кому то дорогу освещать.
— Договорились.
Димка вырвал из руки напарника протянутый фонарь, резко развернулся и пошел вперед.
— Эй, пацан, ты вообще в порядке?
— Нормально.
— Может, я..
— Федь, а Федь…
— Опять послать хочешь? — подозрительно уточнил Федор.
— Нет, Федь. Прошу, помолчи. Просто помолчи.
И что-то такое было в голосе паренька, что Кротов заткнулся.
Ведь в этом кошмаре у Димки обе руки были целы. Обе руки. Обе. По лицу сами собой потекли жгучие слезы, он не стал их смахивать, в темноте не от кого было прятаться. А Федор, шагавший теперь за спиной, не мог увидеть его лицо. Димка никогда никому не желал зла и не мог понять, почему жизнь так жестоко с ним обошлась. Проклятый калека. Проклятая жизнь. Проклятая темнота.
Прерывисто вздохнув, он стиснул зубы и постарался взять себя в руки.
Осталось уже меньше половины пути до Электрозаводской. И хотя лично его там никто не ждал, все же там был свет. Настоящий свет, а не это жалкое пятно фонарика, едва освещавшее крошечный участок пути. И еще там жили люди. Человеку нельзя одному, даже такому бесполезному калеке, как он. Присутствие людей успокаивало, настраивало мысли на более мирный лад. Растворяло страхи туннелей, наполняло его жизнь хоть каким-то смыслом...
Долбанный автомат.
Димка снова поправил ремень, ускорил шаг, стараясь поскорее вырваться из ненавистного пространства бетонной кишки к станции.

Темнота — вечный спутник всех подземных жителей, должна была стать и для Димки привычной с рождения. Должна. Как и для многих других. Но не стала. Темнота его душила. Сколько он себя помнил, как только начал осознавать взрослый мир, и узнал о поверхности, его душа сразу заболела идеей вырваться под открытое небо. А может, именно та история с блужданием по туннелям родила эту тяжелую как патока ненависть в душе к вечно царившему в метро мраку. Как только он повзрослел настолько, чтобы осознать, кто такие сталкеры, он сразу заразился идеей стать одним из них. Стать одним из тех, кто способен вырваться на поверхность. Пока ему не стукнуло шестнадцать, Сотников ничего об этом и слышать не хотел. Надеялся, что Димка передумает, и детская мечта развеется, уступив взрослым жизненным реалиям. Да и работы на Бауманской хватало на всех с избытком. С лет шести Димка уже работал метлой, наводя порядок на рабочих местах после смены, как и многие другие подростки. С восьми лет освоился у токарного станка, вытачивал несложные детали для разных хозяйственных нужд. В тринадцать легко управлялся с электросваркой при изготовлении сложных металлоконструкций. К шестнадцати его взяли под опеку и обучение науке опытные спецы Бауманки, мастерившие детали для оружия взамен пришедших в негодность. В какой-то момент Димка все острее стал осознавать, что еще год-два, и хозяйственные заботы похоронят его мечту навсегда. И тогда на столе Сотникова каждый день стала появляться короткая записка: «Отпусти в Полис, отец. Я хочу стать сталкером». Сотников поначалу его просьбу не воспринял всерьёз. Да и подумать — какой из него, немого, сталкер. Но появление записки повторялось с завидной настойчивостью. Не помогали ни разговоры с сыном по душам, ни ругань, ни увещевания. Время шло. Сотников не уступал. Из смышлёного парня, схватывавшего все на лету, по всем признакам в будущем должен был получиться хороший оружейник, и глава Альянса не хотел и думать о том, чтобы сын бросил обучение и подался невесть куда ради непонятной блажи. И тогда Димка, когда его терпение иссякло, пошел на отчаянные меры.
Он решил сбежать.
Подходящий случай вскоре представился. У Федора Кротова, уже тогда несколько лет работавшего челноком, стал часто недомогать напарник — из-за приступов ревматических болей в ногах тому трудно было ходить, и Димка с разрешения Сотникова напросился в помощники. Пропуск на территорию Ганзы имелся только у Федора, зато оформленный на двоих, и Димке это показалось достаточным. Он планировал удрать от Федора по прибытию в Ганзу, и по кратчайшей прямой добраться до Полиса. Благо от Курской до Библиотеки им. Ленина оставалось всего два перегона…
Увы, приключение оказалось недолгим. Без пропуска застава ганзейцев с Курской его не выпустила, более того, вышел изрядный скандал. Пока Димка отсиживался под арестом в кутузке на станции, а ганзейцы выясняли его личность, Сотников лично приезжал улаживать все проблемы — чтобы, как думал парень, забрать его обратно. Какого же его было удивление, когда Михаил Григорьевич с мрачным видом и в самом деле без лишних слов и напутствий вручил ему бумаги с направлением в Полис. И приказал Федору доставить его до места назначения.
Так Димка попал в Полис, в группу подготовки молодых сталкеров.
Но словно цепь каких-то проклятий преследовала его по жизни…
Опасения отца сбылись в полной мере. После недолго отсутствия, два месяца спустя, после первого же тренировочного выхода на поверхность, где их небольшая группа — проводник, наставник и стажер, попала в смертельный переплет, чудом едва выжив. Сын вернулся калекой. Сотников давать волю чувствам не стал. Сдержался, понимая, что мальчишке и так не сладко. Может быть, именно поэтому Димке было так тошно… лучше бы уж накричал, выплеснул гнев, и тогда они снова могли бы вернуться к прежним, теплым отношениям, которые между ними были с самого начала. Между отцом и сыном словно возникла незримая стена холодного отчуждения. У Димки сложилось гадкое ощущение, что его бросили, списали со счетов, что больше он не имел для отца никакого значения, и это чувство было сродни предательству.
Не помогло даже то, что к парню вернулась способность к речи — клин клином, как говорится. Словно жизнь, издевательски усмехнувшись, решила таким образом компенсировать новую ущербность.
Первые несколько месяцев речь давалась Димке тяжело, тем более что и говорить то было не с кем и не о чем — чувствуя отношение отца, его начали сторониться и другие. Но говорить все же более-менее он научился. Скорее всего, помогло то, что все эти годы немоты, желая что-нибудь рассказать или просто ответить на чей-то вопрос, он тщательно проговаривал знакомые слова про себя. Так, словно и в самом деле говорил вслух, только беззвучно. И только спохватившись, пытался объясниться на пальцах. Да и из-за ненавистного увечья тем более пришлось осваивать речь.
Помогла также и работа. Федор все еще оставался без постоянного напарника, занемогшего со своим ревматизмом не на шутку, и каждый раз, отправляясь в рейс, ему приходилось выпрашивать у Сотникова спутника. Димка сам попросился к нему. На других станциях, среди чужих людей, где они с Федором часто теперь бывали по делам Альянса, парню как-то легче дышалось. Отчуждение, давившее на Бауманской, словно стиралось, истончалось с расстоянием…
Димка резко остановился, услышав странные звуки, идущие откуда-то из темноты справа. Страх, растворившийся было после кошмара, мгновенно вернулся обратно. Да черт возьми, ведь сейчас он не спит!
Он дрожащей рукой посветил фонариком. Луч уперся в ответвление технического туннеля, зияющего на стене, словно провал бетонного рта. Федор тут же оказался рядом, сжимая в правой руке дробовик.
— Эй, Димон. Случилось что?
— Тихо. Слушай.
Димка медленно обвел стены ответвления лучом фонаря, стараясь ничего не упустить. Увы, через несколько метров боковой проход сворачивал, поэтому ничего, кроме стен, разглядеть не удавалось. Ничего подозрительного. А исследовать самостоятельно, углубляться в этот проход, у Димки не было ни малейшего желания.
— Да что ты слышал-то? — не выдержал Федор через минуту напряжённого молчания.
— Можешь считать меня законченным психом, — тихо и нехотя ответил Димка, — но я слышал детский смех.
— Или звуки, очень на него похожие? — Федор понимающе усмехнулся, машинально поправил свободной рукой на переносице вечно сползающие очки — как ремень автомата у Димки. Затем смахнул рукавом мгновенно проступившую испарину со лба. — А я-то думал, что это мой персональный глюк. Ты когда там на путях заснул, мне тоже померещилось, только внимания не стал обращать… У нас тут всех психика расшатанная, мало ли что могло почудиться…
— Ненавижу темноту, — процедил Дима сквозь зубы, продолжая шарить фонарем по стенам, но не двигаясь с места.
— Да кто ж ее любит. Ладно, ложная тревога, топаем дальше.
— Не ложная. Дважды послышалось, и обоим. Так что не ложная.
— Пусть проверяют те, кому это положено, а мы всего лишь челноки, Димка. Придем на станцию, доложим, куда следует.
— Что доложим, Федь? Что слышали странный смех?
— У нас люди не идиоты, парень, ко всему привычные, и такое заявление обязаны будут проверить. Пошли уже.
Но Димка молча всучил Федору фонарь, сдернул ремень автомата с плеча, неуклюже передернул затвор покалеченной рукой и взял оружие в левую. Указательный палец уже почти привычно лег на спусковую скобу. За год пришлось многому переучиваться. В том числе и стрелять с левой руки. Да и окрепла левая рука заметно, поневоле взяв на себя функции правой. Нельзя вечно бояться. Нельзя. Нужно бороться со страхом. Закалять волю. Иначе страх просто сожрет душу без остатка. Этому его учил наставник с Полиса.
— Свети, Федь, — как можно тверже сказал Димка, изображая уверенность, которой не чувствовал. — Я сам проверю. Подстрахуй.
— А может не надо, Димон, а? — с сомнением спросил Федор. — У меня не настолько много здоровья, чтобы на все реагировать правильно.
Но Димка уже двинулся в проход.
Десять шагов до изгиба он прошел медленно, как во сне. Было очень страшно. Оставляя прохладные дорожки на разгоряченной волнением коже, капли едкого пота скатывались по лбу и щекам, солью оседали на пересохших губах, срывались с подбородка. Больше всего на свете в этот момент ему хотелось все послать к чёртовой матери. В том числе и свою натужную храбрость. И последовать совету Федора — убраться отсюда. Но какое-то упрямство в душе не позволяло это сделать. Нежелание отступать. Поддаваться страху.
Федор так же медленно двигался за спиной, подсвечивая фонариком из-за плеча напарника. Вот и изгиб. Скорее всего, там ничего и нет. И Федор прав, в тюбингах метро, давно живущих своей особенной, таинственной жизнь, порой можно услышать все что угодно, и это не обязательно будет нести опасность. Просто какое-то очередное природное явление, аномалия…
Собравшись с духом, Димка шагнул к повороту, одновременно разворачиваясь и приседая с автоматом наизготовку. Железо скользило в полных ладонях, но пальцы вцепились в рукоять и цевье намертво. Луч фонаря в руке напарника последовал за направлением взгляда и уперся в тупик, которым заканчивался проход всего в двух метрах от поворота. Видимо, когда-то его заложили кирпичом специально, отсекая кабельно-вентиляционный коллектор и снижая тем самым риск проникновения различной нечисти.
Глаза парня расширились от изумления, он прерывисто выдохнул и, медленно поднявшись на ноги, попятился.
Нечисть все же нашла себе путь сквозь преграду.
Поверх грубой кладки шевелились пласты серебристо-серой паутины, вспыхнувшей в луче фонаря, словно лохмотья из драгоценной ткани. И шевелилась паутина не от движения воздуха. Темные юркие тела, размером с ладонь, сновали под ней. Множество тел. Как только свет упал на паутину, движение замерло, и твари, повернув крошечные головы, не мигая, изучающе уставились на людей. Тихий металлический смех, раздавшийся из горла нескольких тварей сразу, заморозил кровь в жилах.
Димка никогда не видел таких бестий, да и никто из тех, кого он знал — тоже. Даже его бывший наставник в Полисе ничего о подобном не говорил. Но одно за свою недолгую жизнь под землей уяснил хорошо — лучше перестраховаться, чем потом кусать локти. Следовало немедленно сообщить о находке на станцию.
Пятясь, они выбрались в общий туннель, ни на миг не выпуская коридор из луча света.
Никто их не преследовал.
— Нет такой чистой и светлой мысли, Димка, чтобы русский человек не смог ее выразить в грязной матерной форме, — потрясённо прокомментировал Федор увиденное, и по севшему голосу напарника было ясно, что и он напуган до чертиков.
— Как ты там говорил, Федь? Пешеходы бывают двух видов — быстрые, или мертвые? — Димка нервно закинул ремень автомата на плечо.
— Тьфу на тебя, пацан, нашел, что напомнить. Топаем отсюда от греха подальше. Надо срочно сообщить обо всей этой гадости.
Выбравшись обратно на рельсовый путь, они, не сговариваясь, скорым шагом двинулись прочь, поминутно оглядываясь. Но что-либо разглядеть в мгновенно сгустившейся за спинами темноте уже было невозможно. И лишь мерзко шевелящаяся паутина стояла перед глазами обоих.