Его начало трясти. И от страха, и от понимания того, что он только что сделал. Он убил человека! Немыслимо! Невозможно!.. Людей нельзя убивать, и не потому, что за это может последовать наказание, а просто потому что нельзя. Потому что жизнь – самое ценное, что есть на свете. Да, этот парень тоже собирался убить его. Наверное, собирался. Непонятно, что за плюющаяся огнем палка была в его руках, но уж вряд ли с ее помощью он хотел просто поиграть с Нанасом. Кстати, это могло быть то самое «ружье», о котором говорил Силадану старейшина... И все равно, не нужно было его убивать. Почему он метнул дротик именно в голову, а не в руку, например, чтобы выбить из нее эту палку? И правда, почему? Потому что некогда было размышлять, или потому что услышал в своей голове приказ: «Убей его»? Кто мог ему приказать, кроме себя самого же? Ему показалось тогда, что это был Сейд. Но каким бы умным ни был его пес, разговаривать он все же не мог, тем более, мысленно. Да и не был Сейд злым и жестоким, чтобы сказать такое, даже если бы он это умел. Конечно, можно еще свалить вину на злых духов, которые решили подшутить так над ним. Можно вообще придумать, что как раз злой дух и гнался за ним на самобеглых рычащих нартах – чего же проще? Только бросал-то дротик все же не дух, и не дух отрешенно смотрел в небо единственным глазом... Так что если догонят его соплеменники убитого, если убьют в отместку его самого, винить, кроме себя, будет некого. Все будет по-честному.
    Но умирать, даже в угоду справедливости, все равно не хотелось. Очень-очень не хотелось! И оправдание малодушию тотчас нашлось – он ведь должен исполнить волю небесного духа, спасти девушку Надю. Так что умирать ему сейчас ну никак было нельзя!
    Между тем, снег все усиливался, стал крепчать ветер. Вскоре бурлящая снежная пелена застила все вокруг. Нанас возликовал: их следы полностью заметет, так что можно не бояться никаких преследователей! Однако стоило все равно убраться подальше, иначе их быстро догонят безо всяких следов, особенно на столь быстроходных нартах. Об этих странных нартах Нанасу хотелось поразмышлять еще; люди или духи на них ездили, все равно они были примерно из той же породы, что и у заоблачного пришельца, вот чуяло его сердце! Но сейчас было не до этого. Сейчас надо было подальше удрать, во-первых, и найти место для ночлега, во-вторых. Вот только как это сделать?
    Радость прошла очень быстро. Да, по следам их теперь не найдут. Но как сами они увидят дорогу? Да что там дорогу – невозможно уже было понять, в какую сторону вообще нужно ехать. Колючим снегом больно секло лицо; Нанасу вновь пришлось затянуть капюшон, и теперь он едва видел перед собой лишь крупы оленей, смутно проступающие из свистящей белой пелены. Было уже трудно дышать, словно метель отбирала себе весь воздух, позволяя вдохнуть лишь изредка, будто нарочно дразнясь.
    Стало тревожно за Сейда: не потерялся бы, заметет – потом не отроешь. Впрочем, по такой пурге вполне может замести и его самого вместе с оленями. Внезапно Нанас осознал, что эта нечаянная мысль вовсе не была преувеличением. Заметет, да еще как! И очень быстро. Нужно было срочно что-то делать. Но что? Взывать к небесному духу, чтобы тот прекратил свои шалости? Вряд ли дух станет его слушать, если услышит вообще в такой кутерьме. Да и не он, скорее всего, вызвал этот буран, много их там, этих духов, даже нойд Силадан не знает всех поименно.
    Так что выход был только один – искать укрытие. А укрытием здесь может стать только лес. Забраться поглубже, спрятаться за ветвистые ели и ждать... Даже если заметет сверху, мощные еловые лапы выдержат вес снега, и под ними будет достаточно воздуха, чтобы дышать. Буран не бесконечный, когда-нибудь да закончится, тогда они и откопаются.
    Но лес тоже сначала нужно было найти. Нанас и не полагал, что в этом могут быть особые трудности, ведь деревья росли по обеим сторонам от дороги. Однако сколько ни брели, спотыкаясь и увязая в снегу, олени, лес так и не начинался. Встречались порой невысокие редкие кусты – но и только. Нанас повертел головой, но так же точно он мог бы это сделать и с закрытыми глазами, разве что с открытыми было не столь темно, хотя снежная пелена определенно посерела – день клонился к вечеру. А ночь зимой наступает быстро, уж это Нанас знал хорошо. И как они будут выбираться из снежного плена в полной тьме – страшно было даже представить. Похоже, не удастся ему выполнить волю небесного духа...
    Странно, но себя ему почему-то было не жалко. По-настоящему жаль было Сейда, немножко – оленей, но куда больше чем жалость в нем и впрямь сейчас закипала обида. Или, скорее, досада. Ну как же так! Ему, Нанасу, единственному из соплеменников выпала такая честь, что к нему сошел с неба дух и дал поручение, а он оказался неспособным исполнить его волю! Он оказался слабаком, трусом, полной никчемностью. Он только и смог, что отнять чужую жизнь и бездарно профукать свою!.. Выходит, опять получается, что Силадан был насчет него прав? Получается, так. Он ни на что не годен. Он не сгодится даже в пищу диким зверям, потому что, когда он вытает из-под снега, его мясо уже сгниет. Хотя, тьфу, мясо же в снегу не гниет! Эта мысленная оговорка, нелепая и глупая по сути, неожиданно стала последней каплей отчаяния Нанаса. Он зарыдал, согнувшись, обхватив руками голову, чтобы не слышать и не видеть ничего вокруг, хотя видеть и так было нечего, а сквозь продирающий до костей вой ветра нельзя было бы услышать и громов небесных, не то что его жалких сопливых рыданий.
    Он не почувствовал, как остановились олени, – очнулся лишь от внезапно навалившейся тяжести. С трудом подняв голову и разлепив обледеневшие ресницы, он увидел перед самым лицом оскаленную зубастую пасть и вжался в спинку кережи. И только в следующее мгновение понял, что перед ним запорошенная снегом, в сосульках смерзшейся шерсти морда Сейда. Пес в неслышимом лае разевал плоскую пасть и бешено сверкал на него желтыми глазами, которые, казалось, светились в полумраке.
    Нанас понял наконец, что нарты не движутся. Он всмотрелся вперед и ему почудилось, что серая, ревущая и мельтешащая тьма, которая окружила его почти непроглядным кольцом, выглядела там более плотной. Он догадался вытянуть хорей, который чудом не потерял до сих пор, и длинный шест уперся во что-то твердое.
    Он выбрался из кережи и сразу же провалился в сугроб по пояс. Скорее вплавь, чем ступая ногами, он обогнул рухнувших от усталости в снег оленей и добрался до темной ровной стены. В непрекращающемся буране и подступившей темноте было совершенно не видно, насколько эта стена была высокой и длинной, и Нанас просто пополз вдоль нее, касаясь одной рукой, в надежде обнаружить дверь.
    Внезапно рука провалилась в пустоту, и он, повалившись вслед за ней, головой и плечами оказался за стеной. Там было совсем темно, но зато не дул ветер. То есть, он конечно задувал, утробно воя, и сюда, но дальше за стеной Нанас будто самой кожей ощутил тишину и спокойствие.
    Сразу за проемом тоже намело высокий сугроб, и неудивительно – проем оказался столь широким, что в него легко можно было въехать прямо на нартах. Нанас прополз этот сугроб на коленях, но вскоре, почувствовав под собой твердую опору, поднялся на ноги. Он, вытянув руки, осторожно пошел вдоль стены. И чем дальше отходил от проема, тем меньше чувствовал действия ветра. Вскоре рука его коснулась другой стены, стоящей поперек первой. Она оказалась короче, хоть и была, пожалуй, не меньше длины его нарт. Затем, в обратную сторону, шла еще одна длинная стена. Нанас не стал проходить ее всю, тем более, оказавшись напротив проема, он снова ступил в наметенный сугроб. Но ему и так уже стало ясно, что он находится в какой-то очень большой веже, или  в чем-то, кроме размеров, очень похожем на вежу. Правда, вся она оказалась сделанной из металла, но у него сейчас уже не осталось сил чему-нибудь удивляться. Теперь нужно было во что бы то ни стало поднять и завести сюда оленей, а потом... Нет, потом ничего. Потом будет потом, а сейчас – только это.
    Уставшие до полусмерти олени, как он и опасался, вставать отказались. Нанас тянул их за рога, теребил им загривки и уши, колотил по спинам кулаками... Попытался даже пинать, но не смог как следует размахнуться ногой в глубоком снегу. Выручил опять Сейд. Приученный бережно относиться к оленям, пес пошел сейчас на крайние меры. Сначала он предупреждающе оскалил перед оленьими мордами зубы, но когда и это не помогло, укусил ближнего к себе быка за ухо. Тот, замотав рогами, тут же вскочил на ноги, потянув за собой и второго. Нанас поспешно схватился за постромки и повел упряжку к проему в стене. Как он и предполагал, нарты вошли туда легко и свободно. Перевалив через сугроб в центре вежи, олени вновь было собрались рухнуть, но Нанас им это сделать не позволил, дотащив почти что на себе до дальней стены, куда не задувал ветер. Там быки сразу повалились, гулко стукнув о пол коленями. Рядом с ними упал, как подстреленный, Сейд. Нанас хотел было устроиться спать в кереже, но понял, что не сможет поднять и перебросить через ее бок ногу. Тогда он, слегка потеснив пса, лег на пол между ним и одним из оленей, чувствуя с обеих сторон блаженное тепло тел животных. И успел еще удивиться, отчего же так жарко груди, ведь ее-то никто не греет?.. Догадка вынырнула из глубин полусонного уже сознания: оберег. Заклятие духов стало сильней. Однако мысль эта промелькнула, не вызвав совершенно никаких чувств. От них вообще не осталось сейчас почти ничего, он ощущал лишь блаженное тепло, восхитительную легкость в гудящих, натруженных мышцах, да слышал свирепый, поистине звериный вой вьюги в проеме вежи. Казалось, буран рассвирепел оттого, что добыча ушла у него из под носа, и старался теперь изо всех сил, чтобы все же добить ее, напугав своим ревом до смерти.
    Но его потуги были напрасны, Нанас уже достиг предела усталости и страха, больше сейчас его не могло напугать ничего. И все-таки главный его страх – то, что он подслушал возле вежи старейшины Ародана, то, что разорвало его жизнь пополам, словно подгнившую шкуру, –  продолжал сидеть в голове колючей занозой, и сейчас, стоило лишь закрыть глаза и расслабить уставшее тело, как разговор Силадана со старейшиной отчетливо всплыл в памяти, возвратив Нанаса в прошлое.
    И вот уже снова, зарывшись в сугроб, он лежит возле той самой вежи, и снова бегут мурашки по коже, а слова старого нойда – страшные, зачастую незнакомые, но безжалостно ясные по смыслу, – впиваются острыми стрелами в уши: «Не нравится мне этот рыжий, Андрей, ох, не нравится. Непохож он совсем на других, как цветом, так и начинкой. Много ненужных вопросов стал задавать, сплошные сомнения у него в голове – так сказать, версии происходящего, идущие вразрез официальной. А другие ведь это слышат, скоро тоже начнут задумываться, сомневаться. Потом проверить захотят. И нас с тобой никто больше не станет ни слушать, ни слушаться. Так что, Андрюха, нужно нам от Нанаса избавляться, и чем скорее, тем лучше. И от пса его гнусного – вот ведь и в самом деле исчадие ада! Мутант, одно слово. А ведь я приказывал парню, чтобы убил эту гадину. Даже не подумал! Что ж, может и к лучшему. Я вот что накумекал. Завтра я на эту тему устрою «колдовское шоу». Буду, так сказать, давать сеанс полного истребления исчадий злых духов в лице одной лохматой мутации. А ты будь наготове. Рыжий, конечно, бросится спасать псину – тут ты его и... Как пособника злых духов, коварно скрывавшего свою истинную сущность. Понял меня? Смотри, Кожухов, не подведи!»
А потом, когда наваждение кончилось, уже из самых глубин сна раздался его собственный голос: «Да, ты спасся, сбежал от смерти, но для чего? Чтобы убить другого человека? А покорись ты судьбе – тот бы остался жив». И тогда, тоже во сне, он ответил этому второму Нанасу: «Я убежал от смерти не для того чтобы убивать. Просто я не люблю, когда убивают меня. А должен я, ты сам это знаешь, не отнять жизнь, а спасти. На то есть воля небесного духа, мне суждено было остаться в живых, чтобы встретиться с ним. И девушка Надя будет жить, вот увидишь!»