Автор: tuzbuben

Сергей Антонов
ТЕМНЫЕ ТУННЕЛИ-2
В ИНТЕРЕСАХ РЕВОЛЮЦИИ

«Мы не можем быть уверены в том, что нам есть ради чего жить, пока мы не будем готовы отдать за это свою жизнь…»
X Эрнесто Рафаэль Гевара Линч де ла Серна


Глава 1. Счастливый отец

Станция Полянка была ярко освещена. Непривычно ярко! Светильники, спрятанные за карнизами стен основного зала, беспощадно вытравливали со сводчатого потолка любой намек на тень. Белый мрамор колонн и путевых стен эффектно контрастировал с черным гранитным полом, таким чистым, словно его только что тщательно помыли. Нигде ни трещины, ни царапины. Станцию будто только что сдали в эксплуатацию. Казалось, если прислушаться, то в глубине туннелей можно еще различить голоса людей в синих комбинезонах, которые навели лоск перед торжественным открытием и теперь уходили с чувством выполненного долга наверх. К своим купающимся в солнечном свете домам, к семьям, которые ждали их к ужину.
Толик остановился и подождал, пока не умолкло эхо его шагов. Ни звука. Полянка словно замерла в ожидании. В течение нескольких месяцев, проведенных в Полисе, Толик бывал здесь не раз. И вместе с Леной, и в одиночку. Самая загадочная станция Метро притягивала его, как магнитом. Нельзя сказать, что он полюбил Полянку. Любовь, как и ненависть, были чужды этой станции. Нравиться могла Войковская, где он вырос. Восхищение вызывали станции Полиса, а отвращение – все та же Лубянка.
Но Полянка – это особый случай. Вызываемые ей чувства были сродни навязчивой идее. Посетив станцию однажды, ты подпадал под ее мистическое влияние навсегда. О Полянке ходило много слухов. В зависимости от авторства – самых фантастических или вполне объяснимых с точки зрения здравого смысла. Так военные-кшатрии были твердо убеждены в том, что чудеса Полянки вызваны выходом галлюциногенных газов. Брамины Полиса были менее прямолинейны в своих суждениях и считали, что загадка Полянки неразрешима с точки зрения науки.
Простые путешественники, которые по разным причинам задерживались на станции, вообще не пытались что-то объяснить. Просто рассказывали о встречах с давно умершими родственниками. О существах, маскирующихся под обычных людей, но знающих все о прошлом и будущем человечества. О наблюдателях, для которых не существовало тайн. О могущественных соседях, способных изменить мир по своему желанию, но всегда занимающих нейтральную позицию и предпочитающих просто следить за мышиной возней, которую жители Метро называли своей жизнью.
Томскому не посчастливилось встретить на Полянке родных. Наблюдатели тоже не пожелали приоткрывать перед ним завесу грядущего. Единственная польза, извлеченная из Полянки – возможность поразмышлять в одиночестве, без помех вновь перечитать «Записки революционера» Кропоткина.
Толик мысленно спорил с патриархом, соглашался с ним или пытался опровергнуть слишком уж смелые доводы патриарха анархизма. После очищения тишиной и уединением он возвращался в Полис духовно обновленным, уверенным в своей правоте, в правильности своих убеждений. Благодаря такой самоподготовке, он мог свободно дискутировать с хранителями или кшатриями на самые разные темы.
В Полисе к анархизму относились высокомерно, словно эта модель устройства общества была придумана шаловливым ребенком и заслуживала лишь снисходительной усмешки. Вот почему Томский искренне радовался, если удавалось разбить оппонента в пух и прах и выйти из спора победителем. Полис был хорош во многих отношениях, а недоставало ему, то есть, его руководству, самой малости – смелости в принятии решений и отваги при выполнении намеченных планов. Той самой бесшабашной анархистской удали, которой с избытком хватало на Войковской.
Холодная рассудительность членов Совета Полиса убивала в Толике искателя приключений. Он с ностальгией вспоминал лихой угон метропаровоза, скучал по мрачноватым шуточкам Аршинова, дурацким выходкам изворотливого Краба. Что сказали бы его верные друзья, если бы увидели, что диверсант Томский стал книжным червем и благонамеренным гражданином Полиса?
Впрочем, книжный червь – слишком громко сказано. Толик работал на дезактивации книг, доставленных в Полис из Великой Библиотеки, и с трудом успевал прочитывать названия на обложках. Лене удалось устроиться лучше. Когда в Полисе узнали, что раньше девушка работала с книгами, ей сразу предоставили место за одним из столов, расставленных по платформе Боровицкой, и разъяснили обязанности. Девушка должна была сортировать книги и газеты, которыми были забиты хранилища Полиса.
Всевозможные виды печатной продукции стекались в Город ото всюду. Их покупали в Ганзе, на Красной Линии, обменивали на еду и патроны там, людям было не до книг. Особую ценность представляли тома, доставленные бесстрашными сталкерами из Великой Библиотеки. Как раз они и проходили через руки Толика. Дезактивация фолиантов помогала избавиться от радиации, но не могла вытравить с обложек бурые пятна – свидетельство того, что иногда за знания приходилось платить кровью. С такими книгами Толик и Лена работали с особым благоговением, думая о том, удалось ли выжить человеку, добывшему бесценный фолиант.
Такова была размеренная жизнь семейного тандема Томских. Анатолий давал книгам вторую жизнь, делал пригодными для дальнейшего использования, а Елена их сортировала, отделяла научную литературу от художественной, иностранную от русской, испорченные плесенью и погрызенные крысами тома от хорошо сохранившихся. Затем книги и газеты попадали в руки браминов, и те продолжали сортировку по своему усмотрению. То есть по степени значимости для Полиса, для всего Метро. Конвейер по отделению зерен от плевел заканчивался в хранилище на станции Библиотека имени Ленина. Там фолианты ставились на соответствующие, пронумерованные полки и при первой необходимости нужная книга отыскивалась очень быстро.
Полезное, но в тоже время такое нудное занятие! Лучше уж Полянка и милый сердцу, потрепанный томик, который можно не обрабатывать для других, а просто читать.
Томский ощупал вместительные карманы своего плаща. Почему-то сегодня он не прихватил сюда ни одной из любимых книг. Спичек тоже не было. Впрочем, разжигать костер на вычищенной до блеска станции он не стал, да и не смог бы из-за отсутствия топлива. Зачем же понадобилось приходить сюда? Что его привело? Толик прошел к торцу платформы и остановился у панно, изображающего счастливую молодую пару с ребенком. Все здесь имело философский подтекст. Пальмовая ветка в руке женщины символизировала мир на земле. Малыш на плече отца – продолжение каждого человека в его потомках.  А все трое – бессмертие человечества и радости семейной жизни.  Создать такое панно мог только счастливый художник. И наивный, не подозревающий о том, что очень скоро человечество лишится будущего, которое он так талантливо воспел.
Во время предыдущих посещений Анатолий не раз задерживался перед панно, изучая его мельчайшие детали. Однако сегодня молодая семья, как и вся Полянка, выглядела немного иначе, как-то более торжественно, чем обычно. Золоченые фигуры празднично поблескивали на фоне ярко-красного флага. Ему вдруг показалось, что женщина махнула пальмовой веткой, словно подзывая к себе. Этого не может быть! Нежели на этот раз Полянка решила обрушиться на него всей своей мистической мощью? Так и есть. Вот снова качнулась ветка в руке молодой девушки. Затрепетал под порывами ветра флажок ребенка.
– Толик, ты меня слышишь?
Началось... К зрительной галлюцинации добавилась слуховая. Раз уж с ним заговорил ветер, следовало бежать отсюда как можно быстрее. Новая проблема! Томский почувствовал, что тело одеревенело, и он не может сдвинуться с места. Яркие лампы в другом конце платформы начали гаснуть одна за другой. Станция стремительно погружалась во тьму.
Оставалось только собрать в кулак всю волю и не поддаваться панике. Уже в полной темноте Толик вновь услышал голос и понял, что его зовет Лена. Вспыхнул огонек мазутной лампы... Томский увидел лицо склонившейся над ним жены:
– Да просыпайся же! – недовольно воскликнула она.
Сон… Приключение на Полянке оказалось сном!  Следовало сообразить это сразу. Никто не стал бы драить нежилую станцию до зеркального блеска. Он был у себя дома, на Боровицкой, рядом с Еленой.
– Что случилось?
– Тебе не кажется, что у нас слишком тесно?
– М-да. Особо не разгуляешься, – Толик сел на кровати и потер глаза. – А почему спрашиваешь об этом среди ночи?
– Спрашиваю, значит надо, – Елена загадочно улыбнулась. – Но в принципе дом не так и плох?
Дом был хорош, но засвидетельствовать этот факт он мог бы и утром. Под жилье им выделили одну из комнатушек на Боровицкой, в заложенной красным кирпичом арке с деревянной дверью. Места не хватало, передвигаться по комнате одновременно было невозможно, но Лена не придавала значения мелким неудобствам.
Она была женщиной, а значит хозяйкой, поэтому старательно, не обращая внимания на возражения привыкшего к спартанской обстановке Толика, обустраивала их быт. Торговалась с продавцами тканей неизвестного происхождения и назначения, которые теперь использовались жителями метро в качестве постельного белья. Получала несказанное удовольствие, когда удавалось добыть не простую алюминиевую посуду с неизменными вмятинами на боках, а настоящие фарфоровые тарелки и кружки. Ругала Томского, если тот забывал вытереть сапоги о коврик у входа. С упоением занималась уборкой.
Толик тоже принял посильное участие в обустройстве своего жилища. Дом есть дом. Ему не пристало быть безликим. Он не может быть похожим на другие комнатушки, устроенные в арках Боровицкой. Их жилье должно иметь свои неповторимые черты.
Задача казалась простой только на первый взгляд. На деле Лене и Толику пришлось приложить уйму усилий, чтобы сделать из квартирки что-то большее, чем просто место для еды и сна. Им это удалось. Все было расставлено по своим местам, и Толик мог гордиться и собственным семейным очагом, и его хозяйкой. Он даже согласился терпеть фаянсовый бюстик Ленина на прикроватной тумбочке. Время от времени Томский демонстративно поглаживал Ильича по лампообразной голове и ласково называл вождищем. Впрочем, Елена догадывалась, что упрямый Томский поступился принципами не только ради нее, хотя тот ни словом об этом не обмолвился. Если для бывшей комсомолки Ильич был напоминанием о счастливой жизни на красной ветке, то Толик испытывал чувство вины за то, что так некрасиво поступил с телом покойного вождя пролетариата при угоне траурного поезда с Лубянки.
Глядя сонными глазами на поблескивающую в свете мазутной лампы лысину вождя, Толик силился понять к, чему клонит Елена. Та, видимо, сообразила, что придется раскрыть карты:
– Думаю, что это будет мальчик… – произнесла она с загадочным видом.
Толик вскочил с кровати так порывисто, что лишь чудом не опрокинул жестянку с маслом и горящим фитилем.
– Ты…
– Наконец-то, – смущенно засмеялась Лена. – Очень медленно соображаешь, папаша.
Томский хотел что-то сказать, но все приличествующие случаю слова вылетели из головы. Их вытеснила радость. Вот о чем хотела сообщить ему Полянка, ниспославшая странный сон! Поток счастья вынес Толика и Лену на платформу, где он закружил возлюбленную в танце. Елена поняла: еще чуть-чуть и будущий отец завопит так, что разбудит всю станцию. Она зажала Толику рот ладонью.
Закричать Томскому не удалось, но он тут же нашел себе множество других занятий. Отнес Лену на руках в комнату, уложил на кровать и прижался ухом к животу. Доказывать счастливчику, что месяц беременности слишком малый срок для того, чтобы услышать ребенка, было бесполезно. Он утверждал, что малыш уже шевелится и до самого утра покрывал лицо любимой поцелуями.
Когда Боровицкая начала просыпаться, Елена не выдержала и прогнала обалдевшего от счастья Толика на работу, пообещав родить к его приходу. Шагая по еще безлюдной платформе Томский улыбался. Он испытывал непреодолимое желание рассказать первому встречному о том, что произошло. Однако редкие, пока еще сонные обитатели Боровицкой явно были не готовы к тому, чтобы разделить счастье Толика.
До пункта дезактивации, расположенного в западном вестибюле Арбатской, Томский летел как на крыльях. Работа, которую он еще вчера считал монотонной и нудной, больше таковой не казалась.
Пункт дезактивации или ПД, как называли его профессионалы, представлял собой сложенное из бетонных блоков и разделенное на три части помещение с трехлепестковой эмблемой радиации на входной двери. По разным сторонам первой комнаты располагались вешалки с чистой и рабочей одеждой, полки с респираторами и резиновыми перчатками, ведра с моющими растворами. Здесь же стоял небольшой, но довольно мощный дизельный генератор, питавший пылесос для обдувания книг. Обитая свинцовыми полосами дверь вела во вторую комнату. Тут высились стопки фолиантов, доставленных из Великой Библиотеки, и стол, на котором проходил первый этап дезактивации. Один работник ПД подносил книгу, второй – переворачивал страницы, а Томский, вооружившись шлангом, сдувал с книги радиоактивную пыль.
Проверка счетчиком Гейгера показывала, какие тома становились безопасными уже на первой стадии обработки, а какие нуждались в дальнейшей очистке. В третьей и последней комнате особо грязные фолианты подвергались обработке сухими гигроскопическими смесями солей и щелочей. Затем книги возвращались к Толику, под струю сжатого воздуха. Рабочий день заканчивался выносом чистых книг на платформу и тщательной уборкой помещения.
Профессия дезактиватора считалась престижной. Томский и его товарищи получали все блага, которые мог предоставить им благодарный Полис: усиленный паек, лучшую одежду и обувь. До известия о беременности Елены Толик считал льготы неоправданно большими. Он с удовольствием променял их на право голоса в Совете Полиса. А вот об этой привилегии Томскому оставалось только мечтать. У него не было ни ученой степени, ни высокого воинского звания, ни длительного стажа беспорочной службы в Полисе.
Толик быстро переоделся, натянул респиратор и включил рубильник генератора. К черту льготы! Они гроша ломаного не стоят в сравнении с самим фактом отцовства. Пусть его считают эгоистом, но отныне главной целью в жизни станет борьба за создание нормальных условий жизни драгоценному существу, которое Елена вынашивала под сердцем. Ради ребенка он забудет о приключениях и глобальных идеях переустройства мира. Занятый построением новых планов на жизнь, Томский даже не заметил, как к нему присоединились товарищи по работе.
Благодаря раннему приходу Анатолия, дневной план был выполнен раньше, чем обычно. Когда Томский, сославшись на неотложное дело, отпросился с работы, товарищи без лишних вопросов его отпустили. Толик в рекордные сроки переоделся и поспешил к Елене. Он стал отцом, а значит должен как можно больше времени проводить с матерью своего ребенка и, если понадобится сдувать с нее пылинки. Как-никак, а в этом деле он большой профессионал!
Возвращаясь на Боровицкую, Толик всматривался в осунувшиеся лица встречных людей. Кто-то был просто сосредоточен, кто-то откровенно хмур. А ему почему-то казалось, что все должны улыбаться. Многие из этих мужчин были отцами и просто обязаны радоваться своему счастью. Что, черт возьми, за скукотища и уныние? Откуда эти упаднические настроения?
Томский увидел художника, сидевшего у обшарпанного мольберта, и не смог удержаться от желания зайти ему за спину, чтобы полюбоваться рисунком. Однако увиденное не вызвало у него положительных эмоций. На листе с пожелтевшими краями был изображен мутант с узким и уродливо вытянутым, лишенным растительности черепом. Глубоко запавшие глаза, тонкий нос, плотно сжатые, едва намеченные двумя вертикальными черточками губы и остроконечные уши. Тонкие пальцы сомкнулись на круглых прутьях стальной решетки. Художник отлично передал бесконечную печаль, застывшую в глазах узника.
Толик вздохнул и продолжил путь. Вот она, творческая интеллигенция, и ее виртуозное умение испортить человеку настроение! Каким же пессимистом надо быть, чтобы сидя в гуще толпы, на самой безопасной станции Метро изображать одиночество и отчаяние узника-мутанта?
Мрачные мысли Толика рассеялись уже через минуту. Не рассмеяться над сценой, которая разыгралась у одной из колонн станции, было просто невозможно. Рослый, обвешанный связками сушеных грибов толстомордый торговец с поразительно тупым лицом обозвал недомерком человечка в черной бейсболке, который едва доходил ему до пояса. Колоритный вид коротышки не мог не привлечь внимания скучающего торгаша, а сам человечек с его скромной комплекцией производил впечатление беззащитного слабака. Казалось, каждый может его обидеть безнаказанно.
Однако недомерок оказался не по росту прытким. Не успел верзила как следует посмеяться над своей шуткой, как карлик, словно подброшенный невидимой пружиной, подпрыгнул и повис на нем, ловко обхватив кривыми ногами торс обидчика. Руки человечка остались свободными, и он тут же ими воспользовался. Карлик пальцами одной руки сжал, словно тисками, нос торговца, а другой влепил ему звонкую пощечину. Понаблюдать за поединком Давида и Голиафа собралась целая толпа зевак. Они с удовольствием наблюдали, как карлик с удивительной сноровкой хлещет противника по щекам свободной рукой, приговаривая:
– Чтобы я тебя здесь больше не видел, урод. Встречу, яйца оторву, понял?
Симпатии собравшихся зевак явно были на стороне ловкого и смелого лилипута. Его подбадривали и советовали поскорее проделать с торговцем то, что он обещал.
– М-м-м! М-м-м! Пу-у-усти! – заныл обескураженный здоровяк.
Лицо его побагровело, глаза выпучились. Он запрокинул голову, пытаясь освободиться. И, наконец, сообразил что делать. Схватив обидчика за шкирку, он оторвал его от себя, поднял над головой и встряхнул, как щенка или котенка. Из носа торговца хлынули потоки крови, и он был вынужден зажать нос ладонью. Вид у него был страшный, его трясло от гнева, обиды и унижения. Коротышка, воспользовавшись удобной позицией, внешней стороной стопы ловко хлопнул его по уху сначала с одной ноги, потом с другой. Толпа бурно реагировала на происшествие. Торгаш взревел, как раненый зверь, и Томский понял, что должен вмешаться, иначе карлику придет конец.
– Ладно, Вездеход, хватит с него! – сказал он и решительно шагнул вперед.
Перехватив руку верзилы в запястье, Толик начал поджимать ее в локте открытой ладонью вперед до тех пор, пока боль не вынудила торговца разжать пальцы. Коротышка ловко приземлился на обе ноги и, потирая руки с видом проделавшего хорошую работу человека, недовольно кивнул Томскому:
– Спасибо, Толян. Я бы и сам справился.
Не обращая внимания на торгаша, зажавшего обеими руками покрасневший нос, человечек посмотрел на Томского снизу вверх и протянул ему для пожатия руку. Толик крепко стиснул маленькую ладонь, с удовольствием заметив, что карлик ответил ему тем же: рука у него была сильная, мужская.
Довольные представлением зрители начали расходиться: всем было ясно, что торговец не станет связываться с Томским, за которым закрепилась репутация человека решительного и опасного.
– На ловца и зверь бежит, – несколько раз с довольным видом покивал лобастой башкой коротышка. – Я как раз к тебе шел, дело есть на сто патронов.
– Давай, выкладывай.
Вездеход засеменил рядом с Томским, ничуть не отставая. Короткие и кривые ножки не мешали ему передвигаться с поразительной быстротой. В отличие от ног торс коротышки был развит пропорционально – просто уменьшенная копия туловища взрослого человека. Лицо человечка выглядело бы почти мальчишеским, если бы не глаза. В них сквозили и жизненный опыт, и бесстрашие. Бледная кожа резко контрастировала со спадавшей на гладкий лоб иссиня-черной прядью волос.
На Вездеходе была удачно перешитая, облегающая мускулистую фигурку камуфляжная форма, к которой очень подошли бы сапоги на шнуровке. Однако отыскать обувь такого размера было немыслимо, и карлику пришлось довольствоваться добротными детскими ботинками. Наряд Вездехода дополняли брезентовая, перешитая из плаща куртка и черная бейсболка, а скарб умещался в рюкзачке, висевшем на спине.
Так выглядел Николай Носов, прозванный жителями Метро Вездеходом за умение пролезть в любую дыру и доставить послание в любую точку Метро. Вездеход без преувеличения являлся одной из легенд подземного мира. Его удачливость вошла  в поговорку. Уродом он стал в утробе матери, которая в период беременности получила внушительную дозу радиоактивного облучения.
Стоит ли говорить о том, что за выживание и право занять в Метро свое место ему приходилось бороться с удесятеренной энергией. Перенесенные в детстве испытания закалили этого человечка, сделав его настоящим мужчиной. Вездеход научился компенсировать маленький рост ловкостью, которой позавидовали бы многие мужики с нормальным телосложением.
Он пользовался уважением на любой станции, а один факт приводил знакомых Носова в трепет. Когда Вездеход расстегивал верхнюю пуговицу своего кителя, становились видны круглые, диаметром в пол сантиметра, шрамы. Сам карлик не распространялся о том, где получил эти украшения. Однако знающие люди говорили, что во время одного из многочисленных странствий Николай свалился в страшную ловушку, которые устраивала по всему Метро некая загадочная секта. Западня представляла собой хорошо замаскированную яму с рядами острых деревянных кольев на дне. Они не оставляли свалившемуся вниз бедолаге ни малейшего шанса на выживание. И лишь один Вездеход сумел вырваться из цепких лап смерти, выжить и без всяких там фобий продолжить свои странствия по самым диким уголкам подземного мира…

***

– Короче, нужна твоя помощь, Толян, – заговорщицким тоном сказал Вездеход, отойдя с Томским подальше от толпы. – Я ведь не просто в Полис пришел, а именно к тебе.
– Чем могу, помогу, Вездеходик. Чем могу... – без видимого энтузиазма кивнул  Томский.
Он еще не знал, о чем попросит его Носов, а в душе его уже зародились недобрые предчувствия. Вездеход достаточно самостоятелен для того, чтобы самому разобраться со своими проблемами. А он просит о помощи! Значит, дело серьезное. Опасное настолько, что придется рисковать жизнью. Еще вчера Томский, страстно мечтавший о новых приключениях, охотно пошел бы за Вездеходом в огонь и воду. Вчера. Но сегодня он отвечает не только за себя и жену. Маленькое существо, живущее в чреве Елены, не дает ему права принимать самостоятельные решения…
– Ты слышал о Берилаге, Толян?
– Берилаге? Нет, не слышал. Кто это?
– Не кто, что. Образцовый исправительно-трудовой лагерь имени товарища Берия. Место, где красные содержат инакомыслящих, предателей и нищебродов, всех тех, кто мешает строить в Метро коммунизм.
– У красных есть свой концентрационный лагерь?
– Коммунисты более практичны, чем рейховцы, и стараются придать своим станциям праздничный вид. Поэтому весь человеческий мусор у них хранится отдельно, на конечной станции красной ветки.
Информация Вездехода просто шокировала. Об этом следует немедленно доложить Совету Полиса! Эта задача слишком глобальна для его уровня. Ею будут заниматься на самом верху. Тут открывается широкое поле деятельности для дипломатии.
– Ты знаешь, что у меня есть брат-близнец? – продолжал Носов. – Так вот, он давно томится в Берилаге. Освободить Григория нет никакой возможности, но главная беда в том, что в последнее время им заинтересовался сам ЧК. Это кличка коменданта Берилага. Опасный тип, уже много народу через него погибло. Так вот,  у меня есть сведения, что этот подонок почему-то взъелся на моего брата. Если не удастся спасти Григория в ближайшее время, я его никогда больше не увижу. Задача невыполнимая, вот почему я обратился именно к тебе, Томский. Знаю, что ты большой любитель таких заварушек...
Вездеход сделал паузу и застыл в ожидании ответа. Толик уже знал, что скажет через секунду, и от этого чувствовал себя подлецом:
– Я сегодня же поговорю кое с кем из Совета Полиса. Уверен…
– Полис не станет вмешиваться в это дело, – грустно покачал головой Вездеход. – И ты сам это прекрасно знаешь.
– Понимаешь, Вездеходик, – с виноватым видом произнес Томский, – ситуация маленько изменилась. У меня жена ждет ребенка…  Поэтому, извини… Так что вот так…
Коротышка с ироничной улыбкой посмотрел в глаза Томскому, сдвинул бейсболку на затылок  и с видом полного понимания покивал лобастой головой:
– Поздравляю, Толян. – Носов крепко пожал Томскому руку. – Рад за тебя. Считай, что предложения не было. Лады. Еще встретимся и поболтаем. Мне пора.
Толик хотел остановить Вездехода, но тот уже успел скрыться в толпе. Оно и к лучшему: ему трудно было выдержать  насмешливый взгляд маленького человечка.
Что же происходит в Метро, будь оно трижды проклято? Откуда берутся сумасшедшие  ученые вроде профессора Корбута и коменданты-убийцы с дурацкими кликухами? Почему благополучие одних не может дать покоя другим? И отчего он, Томский, получив от судьбы свою дольку счастья, должен думать о других и чувствовать себя предателем?