|
Бег по краю пропасти
- Дернул меня черт попереться в этот перегон до Боровицкой. Сидел бы сейчас с сестрой, воспитывал её…
Молодой человек шел по тоннелю, освещая фонариком дорогу нервно трясущимися руками, продолжая поиск заветных цифр. Дрожащий луч метался по стенам, недолго задерживаясь в нишах, ровно настолько, чтобы разобрать написанные уже стершейся от времени краской, затем перескакивал на присыпанные песком шпалы.
Задание-то шеф дал плёвое. Найти на стене вожделенное число «545» и заложить под шпалу пакет. Сказать, что он боялся… нет, не боялся - он был в панике. Судорожно крутя головой по сторонам и вздрагивая от каждого шороха, Сергей брёл по дорожке между поржавевшими рельсами.
- Хорошо ему рассуждать: обойдёшь по коммуникациям блокпост и в двухстах метрах положишь в тайник пакет. И сразу же назад. – Так бубня вполголоса себе под нос, скорее, чтобы успокоиться, чем выказать недовольство, он прошел уже почти весь путь. Судя по числам на тюбингах, закладка должна быть где-то метрах в десяти.
- А то он не знает, что перегон плохой, и по одному тут ходить не рекомендуется? Ну и ладно, что я не дойду до того поезда, но он-то уже недалеко. Совсем рядом. – От высказанной вслух мысли стало ещё страшнее, связной остановился и замер. Тишина… В свете фонаря, на стене, почти напротив него высветились долгожданные цифры «545».
- И чего именно тут? Нельзя было, что ли поближе сделать? Дались ему эти пять, четыре, пять. Лучше фюрера по носу щёлкнуть, чем влезать в этот тоннель одному. В следующий раз откажусь, пусть сам лезет или со мной идёт. – Так ворча, он вынул из-за пазухи небольшой бумажный пакет, завёрнутый в целлофан, быстро разгреб руками мусор и землю под одной из шпал. Как-то чересчур торопливо, словно он совершает преступление, запихал в образовавшуюся нишу пакет и, привстав, ногами засыпал тайник, затем, аккуратно положил плоский камень возле рельсы, пометив шпалу, под которой зарыл контейнер.
- Вот и всё. – Он посветил в сторону, где, по его мнению, стоял застрявший поезд. Кажется, даже заметил темный, неподвижный силуэт, но в этот момент до его слуха донёсся звук шагов, приближающихся со стороны станции. Торопливо выключив свет, Сергей прижался к ребристому тюбингу, на котором было написано искомое кодовое число и затаился.
- Может, пронесёт? Чего им так далеко от поста делать? Развернутся и уйдут… нет тут никого, одни крысы… и я - крыса.
Но звук кованых сапог неумолимо приближался. На стенах заиграли отсветы от их фонарей, стали слышны голоса переговаривающихся между собой фашистов.
- Старшой, может хватит… Уже прошли вторую сотню, нет тут никого. Показалось тебе.
- Точно тебе говорю - я слышал, что кто-то туда пошел. И потом, что сказал оберлейтенант: «Чтобы крыса не пробежала. Есть оперативная информация…».
- Ты сам знаешь, чего я - поезд уже недалеко. А мне возле него всегда очень жутко. Я там раньше даже что-то видел…
- Шнапс надо меньше в нашем баре жрать, и мерещиться будет меньше. Ладно, Ганс, проходим ещё десяток метров и разворачиваемся.
Сергей прикинул в уме, что десяток метров заканчивается как раз напротив него, и скрыться за такой ненадежной преградой, как эта ржавая, дырявая железяка, вряд ли удастся. Осторожно переставляя ноги, он попятился в спасительную темноту, пытаясь отойти подальше от той черты, которую обозначил для себя патруль. И вот он закон подлости… осторожно передвигаясь, не заметив торчавшую из стены арматуру и зацепившись за неё штаниной, Сергей с грохотом рухнул на землю. Все три фонаря фашистов одновременно осветили распластавшуюся фигуру. Один из патрульных, до этого не проронивший ни слова, кинулся к нарушителю. Связной от ужаса даже не заботясь о какой-либо осторожности, рванул во чрево тоннеля, слыша за спиной громкое сопенье догоняющего его патрульного.
Двое оставшихся на месте дозорных даже не поняли, что произошло в следующий момент. Яркая беззвучная вспышка ослепила их глаза, и беглец вместе с их товарищем бесследно в ней исчезли… Попятившись назад прикрывая глаза, которые нестерпимо болели, старший патруля посветил вперед. Ничего и никого. Хотя нет, в свете белого луча, казалось, стояли два еле видимых силуэта, как раз в том месте, где только что были живые люди, а ещё дальше, почти на пределе мощности фонаря, поблёскивал фарами застрявший поезд. Не сговариваясь, два мужественных бойца развернулись, и громко бренча оружием, помчались в сторону блокпоста.
***
Вся эта мелкая шушера, которая наводнила станции четвёртого Рейха, и называла себя Гансами и Фрицами, мало у кого хватало фантазии на Иоганна или Вольфганга. Но все они, по сути, так и оставались Васьками и Ваньками. Благородные имена висели на них как клички, коими они и являлись. Среди этой Гансо- и Фрицофилии белой вороной, особняком стоял один человек. Георгий Иванович Штольц был тем настоящим немцем на станции «Чеховская», каких ещё надо было поискать. И, несмотря на вполне русское имя и отчество, происходил он из древнего рода иноземцев, которых пригласил ещё царь Петр I вначале восемнадцатого века, для, как он говорил, превращения Руси лапотной в Россию Великую. Предки Штольца восприняли эту дикую, варварскую для них страну, как новую родину, и Георгий Иванович тем более не собирался менять что-либо в своём мировоззрении. Он разговаривал на исключительно правильном, литературном русском языке, знал историю России лучше, чем эти огрызки-русофилы в четвёртом Рейхе, поселившиеся в подземельях. Но всё же он был немцем! Стопроцентным немцем по крови и темпераменту. Он знал язык своего народа в совершенстве. И, хотя, он и не козырял этими знаниями, но изредка ставил на место этих новоявленных доморощенных нацистов, перевирающих великий язык Канта, которые, к месту и нет, вставляли модные для них словечки. Снисходительно улыбаясь, глубоко в душе он скрывал, как его коробил этот факт, но внешне это никак не проявлялось. Как истинный немец он умел скрывать свои эмоции, свою неприязнь, ради великой цели… ради работы.
Информация - вот его конек. Он жил ради информации. Знал всё обо всех. Он был частью той странной системы, где порядок держался только на том, кто о ком, сколько знал. Все считали главным фюрера… Да, фюрер был главным, но не был самым важным, потому что определяющим звеном в системе был тот, кто ведал информацией. Тот, кто выбирал, в каком объём её передать той самой верхушке правительства, которая принимала решения. Этим человеком был скромный штандартенфюрер Георгий Иванович Штольц. В его руках были те ниточки, которые позволяли влиять на решения великих. Хотя по серо-стальным глазам и плотно сомкнутым узким губам было не прочитывалось, что там варится в этой лобастой светлой голове. Подчинённые и равные одновременно побаивались и уважали его, уж слишком много он знал про их «подвиги». И это наверняка отложилось где-то на полочках его памяти. Они ошибались - он знал не много… он знал про них абсолютно всё. И если бы они догадывались об объёме собранного на них компромата, Георгий Иванович не прожил бы и пяти минут. Феноменальная память позволяла ему не вести записи. Поэтому периодические проверки, введенные верхушкой для всех без исключения подчинённых, не приводили ни к чему. Начальство всегда видело в нём исполнительного, странного, но очень полезного немца, который иногда, как бы невзначай, подкидывал ему идеи, позволявшие выглядеть перед фюрером в выгодном свете.
Занимаясь перекладыванием бумажек, для видимости кипучей деятельности, Штольц в который раз анализировал ситуацию, на фронте. Позиционные бои в перегонах затягивались, что было ему на руку. Где-то рубежи на считанные метры были отбиты, в другом месте проиграны. Война с коммунистами перешла в режим окопной – хотя, она и подрывала экономику обеих сторон, в конечном итоге, как это ни грустно осознавать, станции четвертого Рейха проиграют. Сказывается больший экономический и людской ресурс коммунистов. С сосредоточенным видом, как будто решает шахматную задачу, Георгий Иванович обдумывал свой следующий ход. Надо бы где-то их ослабить. Например, зреет недовольство в рядах Чегеваровцев, против инертной политики Москвина. Надо будет наверх протолкнуть через начальника контрразведки идею их финансирования. Это ему понравится… опять будет пыхтеть от удовольствия, когда фюрер поставит его в пример остальным. Как там говорил герой в «Электронике»: «У каждого должна быть своя кнопка».
Вот уже скоро десять лет, как он сбежал с Красной линии. Он много уже успел сделать: дослужился до штандартенфюрера, стал начальником аналитического отдела контрразведки. А с чего всё начиналось? Тщедушный учитель немецкого языка впервые был замечен нацистами у коммунистов. По информации неизвестного осведомителя, его описывали как очень талантливого аналитика, к тому же немца по национальности, и, ко всему прочему, имеющему весьма сложные отношения с вновь установившимся коммунистическим режимом. Была разработана сложная операция по вызволению нужного человека. И в последний момент, почему-то всё пошло не так. Почему-то… Георгий Иванович лучше всех знал почему. Это был его бенефис. С этой не вполне чисто проведенной операции фашисткой разведки и начались первые «тёрки» двух режимов, в конечном итоге приведшие к столь затяжной войне.
В такой глубокой задумчивости и застал его помощник, оберлейтенант Фриц Шмольке. Осторожно протиснувшийся в дверь, светло-русый, конопатый, курносый парень никак не соответствовал взятому имени. «В девичестве» Фёдор Шматков, почему-то сильно обижался, когда его шеф, забывал их компромиссное решение или специально, чтобы лишний раз подколоть нерадивого подчинённого, называл его не по званию, а по имени, данному родителями. И было это чаще всего в такие моменты, когда адъютант неожиданно выводил его из задумчивости. Дождавшись пока господин штандартенфюрер наконец-то обратит на него внимание, он, в свойственной ему манере, от желания угодить шефу, протараторил:
- Господин штандартенфюрер, у нас ЧП на блокпосту! Требуется наше вмешательство.
Штольц внутренне напрягся. С час назад он послал своего связного, заложить в тайник отчёт для центра, и, судя по времени, тот уже должен был вернуться к своей Катерине.
- На каком блокпосту? – Сказал он, отодвинув томик стихов Артура Шопенгауэра, который постоянно лежал у него на столе.
- Да, в том-то и дело, что в сторону Боровицкой. Там заметили лазутчика и погнались за ним… - Фриц многозначительно замолчал.
Вот только этого не хватало. Ещё этот увалень замолчал, паузу держит, как будто Станиславского начитался.
- Ну, Федя, не томи… поймали?
- Шеф, мы ж договаривались…
- O, mein Gott. – От внутреннего волнения Георгий Иванович даже перешел на немецкий. - Ну, хорошо, оберлейтенант, докладывай уже по существу.
Великий язык из уст Штольца ввел адъютанта в благоговейный трепет, но справившись с ним, он опять затараторил скороговоркой:
- Да тут вообще не понятно, они, наверное, с ума там все посходили – такую чушь несут…
Вот послал бог помощничка. Видимо, самому придется идти и разбираться.
- Где они?
- Да заперли мы их в досмотровой. Так они, шеф, представляете, сами туда забились, да ещё и просили их запереть. Еле-еле у них оружие отобрали. – Последние слова Шмольке произносил уже на бегу, так как Георгий Иванович быстрым шагом вышел из своего кабинета и направился в сторону тоннеля, ведущего к Полису.
Досмотровая представляла собой небольшую комнату, где вместо двери была установлена прочная решетка с небольшим окошком. Заключенные в ней раздевались и передавали одежду и вещи для обыска. Нацистов такие мелочи, как неудобство «клиента», сильно не волновали, а чрезмерная стыдливость, иногда проявлявшаяся при досмотре, даже забавляла постовых, и служила поводом для развлечений при, в общем-то, однообразной службе.
Два крепких бойца, понурив голову, сидели в комнатке, но при виде подошедшего офицера в чине целого штандартенфюрера подскочили, как на пружинах, и, синхронно гаркнув подобающее случаю: «хайль», замерли по стойке смирно. Не ответив на приветствие, Штольц внимательно посмотрел сквозь решетку на запертых патрульных. Хоть оружие у них и забрали, вся амуниция, и знаки различия остались. Крепкие, здоровые парни, а в глазах застыл испуг… Это, конечно, не шталкеры, которых уже трудно чем-то удивить, но всё равно, что же испугало таких закалённых в боях воинов?
- Выведите их. – Коротко распорядился Георгий Иванович.
Лязгнув ключом, охранник открыл калитку, и бойцы по одному протиснулись в узкий проем двери, замерли во фрунт перед большим начальником. Ещё раз окинув взглядом провинившихся, Штольц остановился на унтер-офицере, который был в патруле старшим.
- Ну, рассказывай, что ж могло так напугать неустрашимых бойцов четвертого Рейха. Или, может, вы не хотите носить это гордое имя? Так я могу похлопотать перед фюрером. Будете сидеть в тепле - в тупике, да свиньям хвосты накручивать, напевая: «Милый Августин». - Голос Штольца был спокойным и даже немного убаюкивающим, но холодный изучающий взгляд не предвещал уцелевшим членам патруля ничего хорошего. Они даже не сомневались, что если штандартенфюрер поставит себе такую цель, то роль свинопасов покажется весьма привлекательной, по сравнению с тем, что их может ожидать. А Георгий Иванович, хотя внешне это никак не проявлялось, был очень зол на этих двух ретивых служак. Потерять единственного связного… тупо… по глупости… по воле случая.
- Ну что, орлы, молчите, как курицы ощипанные? – Штольц ещё раз окинул взглядом проштрафившихся и, ткнув пальцем в старшего по званию, коротко произнёс. – Ты.
Унтер-офицер с посеревшим от ужаса лицом, заикаясь и запинаясь, начал рассказывать о событиях, случившихся с ним и его людьми в тоннеле ведущем на Боровицкую. И ему уже было не столь страшно то, что произошло, а больше всего вгоняло в ужас каменное, непроницаемое лицо штандартенфюрера. Он уже мысленно распрощался с успешной карьерой, да и что там говорить, с жизнью тоже. Дезертирство – это самое страшное, в чём можно обвинить солдата Рейха. И наказание за это смерть: долгая, мучительная и не искупающая позора. Закончив повествование, унтер-офицер замер, боясь даже дышать, чтобы не нарушить мыслительный процесс грозного начальника.
А Штольцу было, конечно, о чем подумать. Связи-то с центром у него теперь нет. Как не крути, а связного он лишился, и замены ему не было. Кроме всего прочего, неясная, и какая-то мистическая опасность, раньше жившая среди людей станций в виде слухов-баек, теперь обрела реальную, вполне ощутимую сущность. Жуткую и, он согласен с бойцами, вполне способную ввергнуть любого сильного человека в панический ужас. Забыть обо всём, кроме одной мысли, поскорее убраться с этого места, способного превратить человека в ничто… в облачко пара, и даже на большее… в одну видимость облачка. Ещё не известно, попал ли отчёт в тайник. Пауза затянулась. Сейчас, когда хочешь, этот дылда в обморок рухнет.
- Солдат показать медику. Пусть им даст что-нибудь успокоительное. Разрешаю им сутки отдохнуть и вернуться к исполнению обязанностей. А тоннель заблокировать. Наглухо. Впредь, до особого указания, никого не пропускать. Никого, понятно? Ни при каких обстоятельствах.
Распоряжение штандартенфюрера как будто отпустило до предела сжатую пружину нервов. Несмотря на его присутствие, постовые расслабились, а задержанные до этого патрульные вымучено заулыбались и с раскрасневшимися лицами направились в лазарет, пока господин большой начальник не передумал и не решил их судьбу иначе.
Штольц сквозь пальцы смотрел на это послабление дисциплины и молча пошел в сторону своего кабинета, даже, не замечая следовавшего за ним как тень оберлейтенанта. Когда они вдвоем почти достигли дверей кабинета контрразведки, Георгий Иванович, неожиданно остановился и, повернувшись к адъютанту, сказал:
- Фёдор, у меня к тебе дело. – И было в этом столько силы, что Шмольке, даже не посмел возразить упомянутому столь не любимого им имени.
- Слушаю, господин штандартенфюрер?
- Сейчас пойдёшь на Пушкинскую. Там в жилом секторе найдёшь Екатерину Гордееву. Приведёшь её ко мне. И поторапливайся. Это очень важно.
Дождавшись пока адъютант скроется на лестнице перехода на станцию Пушкинская, Георгий Иванович тяжело вздохнул и зашел в свой кабинет. Катьку надо спасать. Она сейчас брата хватится - шум поднимет. А служба безопасности быстро два плюс два сложит, не зря свой хлеб едят. И начнут девчонку крутить. Она-то ничего не знает, дуреха, а пропадет ни за грош. Потом с оказией надо будет её переправить в Полис и весточку с ней передать.
***
Вспышка ослепила его, он зажмурился, но продолжал видеть, как его преследователь визжит от страха, отбиваясь от чего-то, как сгустился вокруг фашиста густо-лиловый цвет, потемнел до фиолетового, чернильный сгусток скоро рассеялся, но человека там уже не было. Теперь он почувствовал, что кто-то смотрит на него самого. Смотрит издалека и в то же время, разглядывая в упор, много глаз наблюдают за ним, но не видно ни одного! Кто-то, спрятавшись за туманом, просвечивал его насквозь, разглядывал со всех сторон, обнажая душу, читал мысли, как будто перелистывая страницы его памяти. В обратном порядке... Теперь еще раз, словно перечитывая интересный момент, потом снова назад, назад, назад... Он сам себя там уже не помнил, но кто-то добирался до самого дна его памяти. Ничто не могло сравниться с этим ощущением: у него не осталось никаких тайн, никаких! Хоть бы и ему рассказали... Что это? Он попал на Страшный Суд? Так это происходит? Или все намного проще? Невиданное явление просто парализовало разум. Он уже не хотел думать, ничего не осталось, кроме ощущений: он смотрел на радужные переливы красок и полностью поддался их гипнозу. Только один образ оставался в голове: Катя. Нет, еще цифры: 545. Что же они обозначали?
Его окружала пустота, непредставимая человеческим разумом бесконечность... Ее нельзя было увидеть, и не было у нее границ, он это как-то знал, хоть и не находилось этому знанию никакого объяснения... Сделал шаг, но ног не чувствовал. Как же тогда можно было двигаться? Ни повернуть головы, ни моргнуть. Не ощущая себя, он почему-то перемещался. В пространстве? Или он стоит на месте, бестелесный призрак, уменьшившийся до одной точки, а пустота вокруг движется? Непрозрачная, как туман, красиво переливающийся разными цветами. Она. Большинство слов, которыми он пытался назвать. Это, были женского рода. Пусть будет Она. Пустота. Изменчивая. Красивая...
***
Ну и где этого оболтуса носит? Старший брат, называется. Хуже маленького ребёнка. Сам сказал: я на часок, а ты стол накрывай, приду, поужинаем. А вид напустил, как будто мир спасает. Ну, накрыла - и где он? Два часа уже прошло.
Девушка подвинула кастрюлю с похлёбкой чуть ближе к центру стола, как будто это место предпочтительней, чем какое-либо другое, для скорейшего возвращения брата домой, и скептически оценила убранство стола. Грибной суп, две железные миски и две алюминиевые ложки.
- Да-а, не на приёме у английской королевы. – Катерина, вспомнила потерявший лоск глянцевый журнал, который она листала у подруги. Почему-то больше всего её впечатлили не разодетые ухоженные девицы, а стол, накрытый серебряной и золотой посудой с блюдами, о которых она даже и не слышала, да и прочитать не смогла. Вот что такое лоб-сте-ры? При упоминании этого названия представился, почему-то страшный лобастый мутант, которым пугали детишек на станции, а никак не еда.
Мысли её прервали два голоса, приближающиеся к палатке. Незнакомый мужской голос произнёс: «Катерина Гордеева». После чего полог откинулся, и в палатку заглянул довольно симпатичный голубоглазый парень в форме оберлейтенанта.
- Екатерина Гордеева? – В его уверенном голосе звучало скорее утверждение, нежели вопрос. - Вам надо пройти со мной.
Сердце девушки ёкнуло. - С Сергеем что-то случилось? Вот как чувствовала, куда же ты, братец мой, влез?
- Пойдёмте со мной, вам всё объяснят. – Офицер был вежлив, но за сухими служебными фразами не скрывался его интерес к девушке.
Катя торопливо засобиралась. Накрыв кастрюлю крышкой, она убрала её в дальний угол палатки. Окинув последний раз взглядом, какой-никакой, а дом, девушка всхлипнула. Почему-то у неё было такое чувство, что сюда она больше не вернётся.
***
В свои семнадцать с небольшим лет, Катя была весьма привлекательной девушкой. Большие тёмные глаза ярко контрастировали с её бледным лицом и обрамляли всё это густые каштановые волосы. В отличие от своего брата, который был старше её на пять лет, родилась она уже в метро. Дети рано осиротели: когда ей было что-то около шести умерла от рака мать, а через год пропал отец, и воспитание сестры взял на себя брат-подросток. Понятно, что Катя очень любила своего несуразного родственника и многое ему прощала. Если бы не он, чтобы сейчас с ней было – страшно подумать.
Вся в тягостных мыслях, она шла рядом с оберлейтенантом в переход на Чеховскую, не замечая, что офицер уже, наверное, целую минуту, не отрывает от неё взгляд.
- Нам сюда. – Они остановились возле двери серо-стального цвета, на которой значилось: «Аналитический отдел». После чего адъютант, приоткрыв её, доложил. – Господин штандартенфюрер, задержанная Гордеева.
Невысокий светловолосый офицер с колючими проницательными глазами, окинув взглядом входящих, кивнул и тихим, располагающим к себе голосом произнёс:
- Проходите, Катя, присаживайтесь. – С этими словами он встал и услужливо пододвинул девушке стул, после чего обращаясь к помощнику, сказал. – Вот вечно ты события торопишь, не задержанная, а приглашенная… пока.
Девушка от этих слов побледнела ещё больше. Глядя на мужчин своими огромными полными слёз глазами, она вот-вот уже собралась разрыдаться, но собрав остатки выдержки, спросила.
- Это из-за Сергея я здесь? Что с ним, где он?
- А почему вы решили, что тут из-за брата? – Штольц сел за свой стол напротив Катерины.
- Потому, что он должен был час назад вернуться… обещал мне… А его нет. А тут вы приходите. И потом, я о вас ничего не знаю, а вы вот обо мне всё знаете, значит осведомлялись и не просто так… наверное. – После столь глубокомысленных заключений девушка гордо вскинула голову и посмотрела на офицеров.
- Ну, это не показатель. Это моя работа – всё про всех знать. – Георгий Иванович с хитрым прищуром глянул на Шматкова, мол, учись, девчонка только из люльки вылезла, а уже тебе фору может дать по анализу ситуации. Это у них, видимо, семейное, что «котелок» хорошо варит. – Знаешь, что, Федя, принеси-ка нам чайку.
Адъютант, было, открыл рот, чтобы очередной раз возмутиться упоминанию его имени, да ещё и при посторонних, но посмотрев на девушку, покраснел, как майская роза, молча, кивнул и скрылся за дверью.
- А пока он там бродит, мы поговорим. Девушка вы, я вижу, сообразительная, поэтому скрывать я от вас ничего не буду. Вы видели при входе вывеску? – Катя, молча, кивнула. – Так вот, сударыня, вы находитесь в отделе разведки, а брат ваш, Сергей Гордеев, работал на меня. Выполнял всякие поручения, негласно, так сказать. Где-то с час назад, как вы правильно заметили, он пропал при загадочных обстоятельствах.
- Как пропал? Погиб?!! – Огромные глаза Кати, хотя казалось, что это просто невозможно, распахнулись ещё шире.
- Нет, тела мы не нашли. – Задумчиво произнес Штольц. - Поэтому более точное слово пропал. Так вот вопрос: что вы знаете по этому поводу и вообще о делах брата? Подумайте, я вас не тороплю, от вашего ответа будет зависеть ваша дальнейшая судьба.
После минутной паузы, Катя произнесла:
- Да нечего мне думать. Сергей всегда говорил мне, что подрабатывает. Приносил иногда патроны или сразу еду. Теперь я понимаю, где он это брал, больно уж дефицитный был товар. Но чем он занимался я, до этого момента не знала, а он отшучивался вечно… или отмалчивался, ну я и не лезла. Я понимаю, что может быть, мне нельзя рассказывать, но, что с ним? Может, сходить туда, разузнать?
- Ой, Катенька, кабы я знал? – Георгий Иванович задумался. А девчонка права. Ведь, это чёртово место стало более активным. Раньше, ну померещится там кому чего… Но так, чтобы кто-то явно исчез – не было этого. И что-то мне подсказывает, что в этом явном оживлении виноваты мы – люди. Правильно, что я закрыл перегон. Мало ли кто туда сунется, кроме того, что это небезопасно, так и следы могут от Сергея остаться, улики какие… только этого сейчас мне и не хватало. Катерину надо прятать, если она вернётся в свою палатку, служба безопасности сразу возьмёт её в оборот. Уже сейчас, наверное, кто-то бежит к ним в комнатушку доложить, что девчонку разведка забрала. Надо им придумать достоверный ответ, чтобы они успокоились и лишних вопросов не задавали.
- Знаешь, что, красавица? Как видишь, я остался без помощника… - Фразу прервал Фёдор без стука спиной зашедший в помещение. Развернувшись, он продемонстрировал всем горячий чайник, но, оценив напряженные лица, разочаровано произнёс:
- Я так понимаю, с чаем, я опоздал?
- Не, как раз вовремя. Вот, оберлейтенант, познакомься с новым внештатным сотрудником нашего отдела - Екатерина Гордеева. – Штольц широким жестом указал на сидящую напротив него девушку. Катя серьёзно посмотрела на мужчин и, осознавая, что так будет, наверное, лучше всего, соглашаясь, кивнула.
- Ну, я как бы, знаком. – Стушевался Фёдор и неожиданно покраснел.
- В этом качестве, ты её ещё не знаешь. – Георгий Иванович широко улыбнулся и обратился к Кате. – С этого момента ты под покровительством нашего отдела, и моим лично. Палатку твою мы снимем. Жить будешь… да хотя бы у Федора. Как, приютишь сотрудника, сам ведь всё равно в отделе целыми сутками пропадаешь?
Такое ощущение, что от адъютанта можно было прикуривать. Он кидал взгляды то на Катю, то на шефа, и постоянно пытался пристроить куда-то мешающий ему горячий чайник, отчего тот описывал вокруг парня сложную траекторию, оставляя за собой след пара. В конце концов, не зная, куда его лучше деть, он поставил прямо на пол и осипшим от волнения голосом, но с каким-то наигранным равнодушием, произнес:
- А чё, пусть живёт, не жалко.
***
Где он оказался? Почему? Темнота, страх, учащенный пульс, бьющийся в ушах, потом бегство. Инстинктивное, неосмысленное. Человек, преследующий его... И огонь, поглотивший обоих, холодный, не обжигающий, но после него он не ощущал себя во плоти, только разум и остался. Какое-то точечное существование, частичное. Отделенное от всего. От чего? Туман непреодолимой стеной кружился вокруг, не позволяя увидеть ничего. Но за ним ощущались необозримые дали, заполненные, вероятно, той же неощутимой белой мглой, в которой пробегали радужные искры. Вечность или бесконечность? Время или пространство? Почему-то это казалось очень важным.
Зачем думать об этом? Он хотел только одного: вернуться назад. Катя... 545.
***
Как-то так исторически сложилось, что столицей Четвертого Рейха стала станция Тверская. Административные центры были распределены равномерно, и на каждой станции сидел комендант, которому подчинялась местная служба безопасности, но верхушка осела именно на Тверской. В этом месте находилось чёрное сердце режима – его рейхканцелярия. Почему чёрное? Да потому, что фюрером был Марк Чёрный, а брат его Сергей, значился начальником службы безопасности. У них было всё чёрное: от формы и мыслей, до фамилии. Теперь они, конечно, Шварцы - поддавшись, а точнее введя в обиход моду на всё немецкое. А когда-то братья сплачивали небольшую группировку неонацистов в столице: младший Марк мозгами, а старший, при нём, кулаком.
Как это произошло? Как вообще появился Рейх на станциях Московского метрополитена имени В.И. Ленина? Эти вопросы всегда интересовали Георгия Ивановича, и, покопавшись в государственных архивах, он выяснил, что как всегда, на бытие повлиял его величество случай. В момент катастрофы, на излюбленном всеми Москвичами месте несогласия – площади Пушкина, прямо под ногами у взирающего на всё это безобразие Александра Сергеевича проходил несанкционированный митинг неонационалистов. Добропорядочные граждане старались обходить стороной шумных и агрессивных крепких бритоголовых молодых людей, поэтому, когда прозвучал сигнал тревоги, конкурентов по спасению у них не было, и они довольно организованно, благодаря авторитету братьев, спустились на станцию Тверскую, где впоследствии и осели, составив костяк будущего фашистского государства.
Стоит отметить, что когда, в первые годы во всем метро царили хаос и анархия, на трех станциях, где обитали неонацисты, был полный порядок и дисциплина. Заслуга в этом целиком и полностью принадлежала руководителям будущего рейха. Поэтому одними из первых станций, на которых воцарилась государственность в понимании Марка, были станции Рейха. С детства Марк засиживался за книжками, в то время, когда старший пропадал в качалках, он штудировал «Майн кампф», зачитывая до дыр сшитые листочки, скаченные с интернета. И когда Сергей, буквально насильно, приволок своего «хилого» братца в тренировочный зал, Марк сразу смекнул, чего не хватает этим горам мускулов – не хватает идеи и руководства. Идея – вот она, а руководство… он возьмёт на себя эту тяжкую ношу и поведёт за собой. Ведь смог же когда-то никому не известный художник повести за собой великий народ, а он чем хуже.
Двадцать лет он у руля. Бессменный лидер. Фюрер народов. Он смог построить свой собственный Рейх, и тот просуществовал уже больше чем государство его кумира Адольфа Гитлера. Не означает ли - что он более велик? Именно так Марк и считал. Это было его личной манией. Страдают ли тираны манией величия? Нет, как может страдать самый умный и прозорливый человек в метро? Он был полностью доволен собой и своей ролью в истории, пускай и маленького, но человечества. А брат его, вполне довольствовался ролью второго человека в государстве. У него было всё, на что только хватало его скудной фантазии и он не помышлял о большем. Более того, он лично удавил бы любого, кто оспорил бы власть у его младшего братца, потому что понимал, что сам эту ношу никогда не вытянет, и если Марк потеряет власть - он потеряет абсолютно всё.
Прошедшие годы превратили их из амбициозных юнцов в зрелых, знающих себе цену мужей. Очищенный от экспонатов музей военной истории одел их в чёрную эсесовскую форму, а над столом красовался орел на венке со свастикой, только свастика теперь была трехлучевая, согласно количеству станций.
Порядком поседевший Марк сидел за столом и разглядывал пожелтевшие листы бумаги. Сводки с фронтов не радовали, нужен был какой-то экстраординарный ход, способный одним ударом изменить ситуацию в пользу войск Рейха, и эта информация, принесённая шталкерами, вселяла надежду, что вот он - шанс.
Приподняв колокольчик, он коротко позвонил, и в комнату вошла миловидная девушка, в форме оберлейтенанта. С недавних пор, Марк приблизил к себе эту фройлян, так ему порядком опостылело видеть грубые морды своих подчинённых. Видимость кабинета с собственной секретаршей успокаивала его и придавала ему респектабельность, к которой он всегда стремился.
- Марго, оповести всех начальников отделов, чтобы через час были в рейхканцелярии.
Девушка деловито кивнула и вышла.
Нет, чего-то в его жизни не хватает. Марк откинулся на кресло. С некоторых пор ощущал какую-то смутную неудовлетворённость. У него было ощущение, что кто-то, как искусный кукловод, незаметно дергает его за ниточки, заставляя выполнять, то, что ему не хочется.
- Ну, ничего, - он приподнялся, - этим он враз обрубит все нити. Всё метро будет считаться с ним и сам Москвин приползёт на коленях, моля о мире.
Размышления прервала появившаяся в дверях массивная фигура. Марго взбучку надо дать, кто посмел так бесцеремонно… Но зарождающийся гнев сразу утих, так как Марк узнал в этой массе мускулов, перегородивших дверь, своего брата. Только ему было позволено входить в святая святых рейха без предварительного доклада. Да и как его остановишь? За двадцать лет Сергей стал ещё массивней, было ощущение, что он каким-то чудом сумел засунуть себе под кожу ещё один комплект мышц, кроме полагающихся ему природой. Бритая под ноль голова, небольшие, но неожиданно умные глаза на грубом лице, под мощными надбровными дугами. Сейчас глаза брата смеялись. Марк помнил этот взгляд с детства, и говорил он о том, что Сергей сейчас очень доволен собой.
Оставаясь в проёме, что было альтернативой закрытой сейфовой двери, начальник службы безопасности ненавязчиво ткнул мускулистым пальцем в бумаги:
- Как тебе протокольчики? – Несмотря на незначительное образование, у Сергея был весьма пытливый ум, и он очень чётко чувствовал выгоду для себя, для своей семьи, Рейха – что для него, по большому счету, было однозначно. – Ребятки мои молодцы, как считаешь?
Фюрер улыбнулся и пропустил мимо ушей явно фамильярное отношение - Марк не сердился на брата. Он по-своему любил этого недалекого, но неглупого бугая. Несмотря на разницу в полтора года, Марк позволял Сергею такое покровительственное отношение, сложившееся между ними ещё с детства. Хотя, старший никогда не наглел и в официальных кругах - всегда держал субординацию.
- Молодцы, ты даже не представляешь какие молодцы твои. Где они это нарыли?
- Длинная история. Помнишь мента, которого мы приютили после катастрофы?
- Опера, с Петровки? Помню, конечно, помню. Он нам всю оборону станции наладил и тебя, дурака, уму разуму научил, а не только мышцами играть, но и головой пользоваться. Так он, мне говорили, при смерти - в лазарете от рака мается.
- Помер болезный. Дня четыре как. Так вот, перед смертью он моим СБшникам их месторасположение и передал. В благодарность, так сказать. А бойцы из шталкерваффа добыли. Где он их двадцать лет хранил, не спрашивай, я по этому поводу со своей службой ещё разберусь. Под носом лежали. Как досмотр и обыска делали - Банному хвост накручу. А то брюхо вон разожрал, а службу не тянет. Хорошо ещё, что эти бумажки к нам попали.
Марк не хотел вникать в «кухню» брата. Но с выводом Сергея был совершенно согласен. Это не документ, а бомба, причем в прямом смысле этого слова. Бомба, способная перевернуть в войне всё с ног на голову. Да какой, там, в Войне - при правильной постановке вопроса, во всём метро.
- Пошли, брат, в зал. Пора разбередить наше болото.
***
Нет, туман не исчез, просто ему показали тот мир, в который он так стремился. Лица людей. Какие-то искаженные, звериные оскалы, но все же человеческие лица! Злобные и свирепые, но, тем не менее, это люди. Как будто это их внутренняя сущность, то чего не видно, если не видеть сути. Четвертый Рейх на марше, он привык к этой картине, но Она показала всё преломленным, как будто сквозь призму, он с ужасом вглядывался в эти лица-морды. Боялся обнаружить среди них себя. Боялся! Нет, забыть это слово, выбросить его из памяти, замалевать черной краской и забыть даже, как оно звучит. Всполох лилового холодного света в ответ на его мысли... Она рассержена, молнии ее гнева сверкают вокруг. Еще миг – и его лицо присоединится к этой толпе, он станет одним из них – излучающих страх и зло. Страх – негативная эмоция, Она этого не любит. Зато одобряет умиротворение и спокойные раздумья об отвлеченных вещах. Она успокаивается и начинает прислушиваться. Читает его. Как будто довольно разглядывает со всех сторон его сущность, забавляясь новой игрушкой.
Невозможно скрыться, она знает обо всем, насквозь. Неправильное слово «насквозь» - нет тела. Сквозь что? Он сам мысли, память кружащиеся в этом тумане комком, пытающиеся ещё сохранить видимость целостного, видимость личности. Можно только загнать страх в глубину этого комка, где он менее заметен, и разложить на видном месте другие воспоминания. Ей нравится перебирать яркие картинки: детство, влюбленность... Она. Любопытная. Увлекающаяся, непоследовательная... Наткнулась на смерть матери и ощетинилась множеством острых иголок, но увидев грусть, закрутила каждую в спирали на подобии поросячьих хвостиков. Сочувствуя, нет соучаствуя потере. Его эмоция стала её. Она учится, смакуя каждую его мысль на вкус, морщась или блаженно жмурясь или брезгливо откидывая её обратно в комок мыслей, называющий себя человеком. Человек разный и она понимает это. Разный – это интересно. Этот факт забавляет.
Продолжение следует...
|
Рейтинг книги: 13
821 место
|
Соглашусь с другими - это можно увеличить в объеме, развить некоторые линии повествования. Поживем-увидим).
Мне понравилось!
Первые мои впечатления Игорь уже знает. Напомню основное. Рассказ меня настолько увлек что я несколько раз просил закончить его чтобы скорее узнать продолжение.
А сейчас дочитав его до конца. Отмечу что автору удалось встроить неожиданный мне финал. Что меня радует.
Сумма 18 переведена пользователю ИГВАР +
Удачи, Игорь!