Автор: RaisaMargera

Где и когда, не все ль равно,
Был тот же самый род людей.
Жил раболепно и темно,
Как испокон заведено,
Губил сирот, любил вождей.
Корчуя справедливость, зло
Осваивал как ремесло.
Лил кровь, лил слезы в упоеньи,
И сам воздвиг себе тюрьму,
И ждал от неба снисхожденья
Жестокосердью своему.
Э. Бронте.


- Пожалуйста, не надо, - жалобно стонала она, вжимаясь во влажную стену с такой силой, будто хотела слиться с ней, стать единым целым. В одночасье превратиться в камень. Камни ведь ничего не чувствуют. Им не бывает так страшно. Не бывает так больно.
- Пожалуйста? Хочешь по-хорошему? Я предлагал! Предлагал тебе, лживой суке, согласиться сразу. Сдохла бы тихо и почти безболезненно. Но ты же гордая. В тебе же бабья солидарность играет.
- Умоляю. Я ведь… клянусь, я ничего не знаю. Не знаю ничего об Алисе!
- Заткнись, мразь! – он схватил ее за волосы и с силой ударил головой о стену, с садистским удовлетворением наблюдая, как по их пшеничному золоту медленно струится кровь. – Ты и есть Алиса!
- Нет… хватит, умоляю… не надо… не надо… я не Алиса. Не Алиса. Не Алиса!

***

Мерный, отчетливый стук жестких подошв по шпалам вдребезги разбивал мертвую тишину туннеля. Размеренный, как метроном.  Тук-тук. Тук-тук. Шхрр. А, черт, вот опять. Поскользнулся и едва позорно не загремел зубами по рельсам.  Восстановив равновесие, я вернул на бетонный пол взмывшую в воздух ногу и тихонько засмеялся. Всегда со мной так. Думаю о чем-то отвлеченном, вместо того, чтобы по сторонам глядеть. Как говорит старший: «Егор, продолжая витать в облаках, ты-таки найдешь приключений на филейную часть! И не факт, что они будут с хэппи эндом» Вы правы, Сергей  Викторович. Можно сказать, уже нашел…
Тихонько вздохнув, я на мгновение включил диодный фонарь и обшарил лучом пространство впереди. Все те же ржавые трубы, влажные бетонные стены в потеках то ли плесени, то ли речного ила, и старые, покрытые бахромой изоляции, провода. Из тех, что еще не растащили на нужды станций. Ничего нового.
Погасив фонарь, я вновь окунулся во всепоглощающую тьму перегона. Постою, пожалуй, еще немного, пока глаза не привыкнут. Пока по внутреннему веку не перестанут расплываться цветные круги, вымоченные в мутном тумане.
Когда я был совсем маленьким, метро казалось мне  огромным удивительным существом. И даже катаясь в нем едва ли не каждый день, я всегда находил причины для новых открытий. Самое яркое из них было связано как раз с туманом. Сколько себя помню, мне всегда нравилось смотреть в окна вагонов, до боли вглядываясь в лабиринты змеящихся по стенам проводов. И именно там, за этой стеклянной преградой, отделяющей маленького меня от холодного мира  туннелей, начиналось настоящее чудо. Теплый свет ламп, неровными прямоугольниками бегущий по сводам перегонов, вырывал из объятий тьмы то неизвестные ответвления подземной дороги, то таинственные углубления в стенах, казалось, пожирающие жгуты проводов, как спагетти. А на самой границе этих беспокойных световых окон, там, где мгла вновь отвоевывала сданные было позиции,… клубился серый туман. Скрывая собой рельсы и днища вагонов, он создавал иллюзию полета.  Позже, в юности, я узнал об интерференции и дифракции света, но все равно продолжал наслаждаться этим нереальным, невозможным полетом под землей.
А двадцать лет назад, прекрасное существо Метро умерло.  В его венах-туннелях навеки замерли вагоны-эритроциты, железными тромбами перекрыв путь дыханию, жизни. И в его гниющем трупе завелись паразиты-люди. Год за годом мы разъедали его тушу изнутри. Теперь метро пахнет кровью, потом, свиными и человеческими испражнениями. А еще порохом. Наверно, именно так и заканчиваются сказки…
Глубоко вдохнув, я расправил плечи и продолжил путь, вновь отсчитывая шпалы. Все говорят мне, что мое поведение по-детски наивно, но все же я продолжаю искать волшебство в этом грязном мире. День за днем я вглядываюсь во тьму в надежде вновь увидеть тот самый молочный туман. Правда, с годами все реже. Наверное, я бы окончательно потерял веру, если бы не встретил Сиро.
Сладкие мысли о прекрасной девушке прервал мелькнувший за поворотом свет. Другой бы на моем месте насторожился, наверное. Я же, высунув из карманов руки, лишь прибавил шаг.
Добравшись, наконец, до поворота, я на мгновение замер, собираясь с силами. Чтобы с беспристрастным лицом и холодной головой пережить ЭТО еще раз. Какая уже по счету? Седьмая… Из тех, что удалось отыскать. А сколько еще их раскидано по всему метро? О скольких даже не сообщили от безразличия или страха? Так, не думать об этом. Не думать. Сейчас работа.
Завернув за угол, я окунулся в какофонию ругани, шороха бетона, скрипа карандашей по бумаге. Еще одна особенность туннелей: ты можешь стоять всего в паре шагов и не слышать, что творится за поворотом. С другой стороны, и твои оппоненты заметят тебя, лишь получив пинок под зад. Из-за этого часто происходят казусы, особенно с молодыми да горячими солдатиками.
- Стоять! Руки в гору! – тоненько заверещало нечто нескладное, упакованное в старенький, застиранный камуфляж.
Именно из-за таких персонажей я и вынимаю руки из карманов перед тем, как подойди к месту преступления. Скривившись, я все же достал синюю корочку с гербовым тиснением. Лицо паренька разом сменило целую палитру цветов, будто не решаясь остановиться на каком-то определенном.  Вытянувшись в струнку, он попытался отдать честь, но лишь неловко стукнул себя калашом по лбу. Горе луковое. Зато с цветом все-таки определился. Ярко малиновый – отличный выбор!
- Вольно, - нарочито насуплено и грозно пробурчал я, проходя мимо бедняги. Так, главное сейчас, как конь, не заржать. Держись, Егорка! Гордость следовательскую не посрами!
Впрочем, буквально через пару шагов смеяться резко расхотелось. На это раз парни даже станционный прожектор приперли. Видимо, надоело впотьмах копошиться.
- О, явился, наконец. Что так долго-то? – слева, на границе света зажегся алый уголек.
Сашка Утесов. Опять смолит.
- А ничего, что сейчас ночь, рейсовых дрезин, кроме грузовых, нет, и мне через две станции пилить пришлось? – да и не слишком я торопился, не то мероприятие. Моя б воля, вообще отказался от дела. Да только кто позволит-то?
- Опять по дороге ворон считал в ожидании чуда? – он заржал. Гаденько так заржал и щелчком отправил окурок в полет. Хорохорься, брат. Это не зазорно. Я же вижу, как мелко подрагивают у тебя руки. Ты тоже еще не привык. К подобному невозможно привыкнуть.
- Шпалы я считал. Ну, что у нас? – голос ровный, вот только я все чаще ловлю себя на том, что специально стараюсь смотреть куда угодно, но не на причину нашего ночного рандеву.
К подобному невозможно относиться спокойно… Если ты - мужчина… Если ты все еще Человек…
- Сам посмотри, - прошипел Саня сквозь зажатую в зубах новую сигарету.
Прикрыв глаза, я глубоко вдохнул. И, развернувшись, с головой окунулся в произошедший здесь ужас.
Она поломанной куклой лежала на шпалах. В лоскуты рваная одежда практически не прикрывала хрупкого тела. Тоненькие ручки беспомощно раскинуты, будто в последние мгновения она хотела обнять весь мир.  Пшеничные волосы разметались по рельсам, упали на лицо и плечи.  Удивительно длинные для современного мира, они мягко преломляли яркий свет прожектора, впитывали все его тепло, будто стараясь вновь согреть холодную бледную кожу. Когда-то эта девушка была невероятно прекрасна… Вот только у нее отняли красоту. Вместе с жизнью. Все тело покрывали многочисленные ссадины, синяки и рваные раны. Несколько пальцев на руках вывернуто из суставов. Внутренняя сторона бедер и живот истерзаны особенно сильно, будто ее рвала когтями дикая кошка. Но что вселяло настоящий ужас – ее лицо. Опухшие от побоев веки не скрывали выкатившиеся в ужасе голубые глаза. Лопнувшие губы же наоборот растянулись в какой-то хищной, неправильной, безумной улыбке.
- Есть новые сведения? – тихо спросил я у склонившейся над телом фигурки в белом халате. Голос мой осип, как от сильной жажды. Ну, хоть не дрожит, и на том спасибо.
- А? – Аня, а сегодня нашим судмедэкспертом была именно она, немного растерянно повернулась ко мне, отняв от бледной кожи трупа кисточку с пудрой. – А Егорка, привет.
Поднявшись, она чуть смущенно улыбнулась и пихнула кисточку в нагрудный карман халата. Сняла старенькие очки и принялась протирать их краем подола, подслеповато щурясь. Будто издеваясь над своей хозяйкой, ее русая челка все норовила залезть в глаза.
- Нового? Особо ничего. Как и предыдущие жертвы, эта девочка просидела в заточении около недели. Если кормили ее, то не шибко сытно, налицо признаки истощения. А вот насиловали с завидной регулярностью. Многочисленные разрывы тканей на внешних и внутренних половых органах.
Анечка тихонько чихнула и водрузила очки на полноватый носик.
- Хотя есть и небольшие отличия. Например, судя по состоянию запястий и кистей, бедняжка сопротивлялась больше остальных. Видишь, борозды от веревки на коже глубокие, местами рваные едва не до мяса. Четыре пальца выбиты из суставов. Она рвалась в своих путах. Но тот, кто ее похитил, умел вязать узлы. И еще…
Медик наклонилась к телу и приподняла руку девушки.
- Под ногтями кровь и лоскутки кожи. Не ее. Я почти уверена, что ей удалось поцарапать убийцу. Эх, если бы у нас было довоенное оборудование и базы данных, смогли бы получить ДНК. Хотя… ничем бы нам это не помогло.
- То есть опять никаких зацепок? – неужели, я еще на что-то надеялся.
- Нет. Кроме очередной визитки убийцы, ничего.
Аня протянула мне карту, завернутую в прозрачный целлофановый пакет. Червонная дама с нарисованной широкой зубастой улыбкой.
- Личность девушки удалось установить?
- На этот раз да. Дарья Игнатьева. Фаворитка ганзейского купца с Киевской.
- Уже что-то. Ладно, ребята, сворачиваемся. Труп со всеми данными на соседнюю станцию. Утром начнем допрашивать народ, вдруг свидетели обнаружатся. И эт… - я на мгновение запнулся. – Известите родных девушки.

***

- Вам бы, товарищ следователь, на поворотах полегче. Здесь не красная ветка. За подобное и гостинец в лоб схватить можно, - толстозадая жаба в дорогом костюме приторно улыбнулась мне и, не прощаясь, вышла за дверь.
За ней тенью последовал амбал с каменной рожей, чуть прикрытой поцарапанными солнечными очками.  К слову, едва протиснувшись в дверной проем широченными плечами. Показушники.  В иерархии Ганзы этот хрен - шестерка на побегушках, а гонору на десяток императоров хватит. Торговцы, короли мира, мать их. Жалкие, грязные, тупые корольки… Так, Егор, хватит. Выдыхай.
Я разжал кулаки и стряхнул со стола деревянные щепки.  Такими темпами  все казенные карандаши изведу. Спокойней надо быть, сдержанней. Выдохнув сквозь сжатые зубы, я обессилено опустился на стул и бездумно уставился на исписанные листы бумаги. Прокрутил в голове недавний допрос.

«- Есть ли у вас информация о родных Игнатьевой?
- Нет у нее родных.
- То есть как?
- А вот так. Я ее на соседней станции подобрал, она в свинарнике работала. Умыл, приодел. Она и рада, не в свином говне копаться, а в дорогущих шмотках бегать, да бывших подружек в грязь втаптывать. Ножки  раздвигать умела, хоть по ней и не скажешь, той еще ненасытной сучкой была.
- Подбирайте слова… Мы, в конце концов, о мертвой девушке говорим…
- И что дальше? Тебе ее жалко, следователь? А мне вот больше бабла в нее вложенного жаль. В остальном же, девочек, таких как она, готовых трахнуться с любым за хорошую жратву, по метро сотни ходят. Подбирай, не хочу…
- Слушай ты....»

Жестокие, мерзкие, грязные слова никак не хотели выходить из головы. «Таких, как она… готовых». И самое страшное, несмотря на всю мою злость и возмущение, этот торгаш прав. Вместе со сказкой в мире умерли и понятия чести, совести, чистоты. Люди превратились даже не в животных, в одноклеточных,… ведомых простыми инстинктами: «Жрать, срать, трахаться, спать».
Тихо ругнувшись, я разложил перед собой семь тоненьких папок. С обложек на меня грустными глазами смотрели черно-белые лица девушек. Странно, но у нашего зарисовщика, как бы не улыбались ему натурщики, всегда получается именно такой взгляд. Холодный, обреченный, забитый. Будто бы душа художника без мишуры видит истинные лица наших сущностей.
Семь девушек. Примерно одного возраста. Похожие, как сестры: мягкие, еще детские черты лица, пухлые губы, большие голубые глаза, пшеничные, чуть вьющиеся волосы. Никак не связанные между собой жизни, имевшие одинаково жестокий, кровавый конец. Одна родом с красной ветки, одна с рыжей, одна с  кольца, одна из Полиса. И еще три девушки так и остались неопознанными. Еще три безымянных трупа в братской могиле метро.
Почему жертвами Чешира стали именно они, в общих чертах понятно. Просто не повезло родиться с типичной для маньяка внешностью.  Чеширский кот - так в шутку назвали его ребята из следственной группы, выехавшей на место первого преступления. Виной тому его визитка, игральная карта с от руки нарисованной улыбкой того самого героя из сказки. После третьей жертвы смеяться расхотелось даже самым отчаянным.
Ирония, я так долго искал волшебство в новом мире, вот и нашел. На свою голову.
Ладно, не время. Сейчас мне необходимо понять. Почему он убивает именно их? Даже не так, почему, перед тем как просто лишить их жизни, он истязает, мучает?  Мне необходима хотя бы маленькая зацепка, нить Ариадны, раскрутив которую, я смогу встать на его след.
Мой наставник, Игорь Игнатьевич, всегда акцентировал внимание на том, чем отличается обычный убийца от серийного. Первый, совершая преступление, находится в психологически стрессовом состоянии. Его так называемый «механизм защиты» разума дает сбой, вследствие которого накопленное в «бессознательном» слое напряжение выливается не маленькими порциями, а сбрасывается моментально, в едином порыве. Для серийного же маньяка такая схема «механизма защиты» привычна и правильна. Из-за детских травм, сильнейшего неудовлетворения социальным положением или же просто желания наслаждаться страданиями людей, свойственного ему от рождения, его «предсознательное» не столь сильно контролирует «бессознательное». Однако, в этом и заключается сложность поимки серийных. Сбросив напряжение инстинктов и боли, их разум вновь закрывается так называемой «маской нормальности», а воспоминания о содеянном меркнут, если не стираются полностью. Потому серийные убийцы, свершив преступления, не притворяются нормальными членами социума, они ЖИВУТ нормальными: любящими отцами, верными мужьями, примерными работниками.
Распознать серийного убийцу можно лишь в предстрессовом состоянии. Надавив на него фактами. Либо поймав «на живца». Или же дождавшись, когда его разум, из-за постоянных выбросов «бессознательного» окончательно деградирует, и маньяк, сам того не осознавая, выдаст себя. Последний вариант самый простой,… но сколько на это потребуется времени? И сколько еще жертв? Нет, я не могу ждать… Не выдержу новых изломанных и покалеченных женских тел. Думай, Егор. ДУМАЙ! Ты обязан.
Откинувшись на спинку стула, я закрыл глаза и с силой сжал виски.

***

Яркие, теплые лучи солнца мягко касались моих глаз, оставляя на внутреннем веке красноватое свечение. Пряный запах луговых цветов с примесью терпких ноток древесной смолы щекотал мне ноздри. Я нахмурился, скорее из вредности, и перевернулся на другой бок, плотнее укутываясь в нежную шелестящую ткань простыни. Всепоглощающие чувства покоя и безмятежности мягкими крыльями обняли мои усталые плечи. В такие моменты внутри меня всегда боролись два желания: скорее распахнуть глаза или еще ненадолго отдаться той неге, что поселилась во мне.
Но Она всегда делала выбор за меня. Тонкие, чуть прохладные пальчики нежно пробежались по моему лицу, остановились на открытом плече и мягко, но настойчиво, толкнули, заставляя меня перевернуться на спину. Следом я ощутил давление на бедрах и горячие, даже сквозь простыню, объятия  согнутых в коленках ног, заставившие все тело мелко задрожать. Льняная ткань охотно соскользнула с моего торса и вот уже его касаются мягкие, ласковые губы. Поднявшись по линии ключицы к подбородку, она нежно поцеловала мои веки.
- Просыпайся, соня, - тихий, на придыхании голос.
Я распахнул глаза, чтобы утонуть в бездонных темно-карих, практически черных омутах. Чтобы ощутить, как волна ее прямых, вороного крыла волос, щекочет лицо. Чтобы рывком потянуться к изогнутым в легкой улыбке губам…
И лишь когда солнце перестало заглядывать в резное деревянное окно, окончательно закрепившись в зените, она села на кровати и потянулась всем телом, по-кошачьи выгнув точеную спинку.  В ворохе подушек и скомканного постельного белья отыскала тунику и спрыгнула с ложа, мягко приземлившись на наборный пол босыми ножками. Озорно улыбнувшись, она буквально стянула меня с кровати. Позже мы пили из больших деревянных кружек парное коровье молоко, заедая его все еще пышущим жаром печи хлебом. Она звонко смеялась, слизывая с моей верхней губы «усы». Гуляя по лесной тропинке, мы разговаривали ни о чем: о хорошей погоде, о пении птиц, о весенних цветах… И лишь когда солнце потянулось к закату, а мы в сладком изнеможении лежали на берегу речушки, она позволила себе быть серьезной.
- Егор, я же вижу, тебя что-то беспокоит, - мягко проговорила она, приподнявшись на локте и одарив меня долгим задумчивых взглядом чуть раскосых глаз.
Я тяжело вздохнул и, закинув руки за голову, промолчал. Любят женщины так разговор начинать. Весь, как говорит молодежь, кайф обламывать. Хотя, что уж тут, я и сам хотел с ней об этом побеседовать. Сиро очень умная девушка, да и знания у нее иногда несколько… не слишком остальным доступные.
- Не молчи, а то я тебя мучить начну! – воскликнула она, тюкнув меня маленьким кулачком в плечо.
Перехватив руку, я потянул ее, чтобы девушка завалилась на меня, и хитро произнес:
- А как ты будешь меня мучить?
- Егор!
- Да ладно, ладно.
Я отпустил Сиро, но она продолжала лежать на мне, уперев в мою грудь локоточки.
- Проблема... в том деле, над которым я работаю.
- Неужели нашли очередную девушку? – глаза Сиро широко распахнулись, став неестественно круглыми для ее японской народности.
- Да. И боюсь, она будет не последней.
- Следов как всегда нет?
- Почему же, есть. Но не в наших возможностях их развязать. Девушка смогла поцарапать Чешира, прежде чем…
- Прежде чем он ее задушил. Не стоит в беседах со мной стесняться подобных слов.
Сиро скатилась с меня и села, уставившись на размеренные воды речушки, слегка подкрашенные розовым закатом. Лучи солнца мягко обнимали ее обнаженную фигуру, даруя едва не божественное сияние. Невольно, я вновь залюбовался ей. Моя Сиро О’Сакхи… Моя девочка… Кто бы мог подумать…
- У тебя есть какие-нибудь новые мысли? – ее задумчивый голос вырвал меня из фантазий.
Так, теперь главное согнать с лица похотливенькую улыбочку. Соберись, Егор! А ну, друг, ща, спокойно!
- Мысли есть, конечно, правда не знаю, насколько они помочь могут. Девушке удалось поцарапать Чешира. В идеале, конечно, если бы она зацепила ему лицо… Но что-то мне подсказывает, нам так не повезло. Да и мало по метро оцарапанных женщинами ходит?
- Тут ты прав. Ей скорее удалось вцепиться ему в спину. Или руки, или плечи. Но все эти участки, я так понимаю, у вас обычно закрыты. ТАМ ведь холодно, да?
И почему, когда она говорит о моем мире, у нее так меняются глаза? Что это за чувства поселяются где-то за радужкой? Тоска, переживание… Боль? Не знаю.
- Да, у нас очень холодно. И сыро. И промозглый ветер туннелей ерошит волосы не с такой нежностью, как здесь.
- Так оставайся! – вот Сиро вновь смеется. Только сейчас ее улыбка пластмассовая, неестественная.
- Я бы с радость, но…
- Я знаю, - она никогда не дает мне договорить эту фразу, просто не хочет слышать. - Пойдем.
До нашего деревянного домика, расположенного посреди поляны вечноцветущих луговых трав мы добрались лишь к сумеркам. Молочные облака, напитавшись бархатной тьмой, стекли на землю, обняв ее кисельным покрывалом мутно-белого тумана.  Она всегда укладывает меня на кровать, как ребенка, но никогда не ложится рядом. Лишь садится на краешек и нежно гладит мою грудь. Подчиняясь этой медитативной ласке, глаза начинают медленно смыкаться.
- Ты знаешь, Егор, - тихий голос едва пробивался сквозь вату дремы. – Вся наша жизнь – магистраль. Мы начинаем свой путь рождаясь, а умирая приходим на постоянную стоянку. Или же продолжаем  бег по новому витку спирали… Кто знает. Так или иначе, самым важным в нашей жизни всегда остается движение. Движение по замкнутой спирали…