Немного романтики. Подборка из отрывков разных глав "Джульетты без имени".
Читать подборку под этот саундтрек:
http://pleer.com/tracks/5129469UveO (Би-2, OST "Метро"). Идеальнее - закольцевать трек.
...Заскрежетал ключ в замке, дверь распахнулась, и в камеру вошёл охранник Никита. За его спиной маячил кто-то из безопасников.
- Крыська – на допрос!
Скавенка с неописуемым выражением лица медленно поднялась, во все глаза глядя на вошедшего и машинально вытирая руки тряпицей.
- Ну чего застыла? Шевелись давай!
Восток стиснул кулаки и тоже встал. Если они и её станут допрашивать так же, как и его – то есть, «с пристрастием»…
Но он ничего не мог поделать в данной ситуации. Слишком неравны были силы.
И вот это и бесило.
Выходя из камеры, скавенка оглянулась на сталкера. Того как шилом пронзило: она ещё и пыталась улыбаться ему!
Дверь захлопнулась за спинами уводивших Крысю конвоиров, проскрежетал ключ, и снова наступила тишина.
Теперь уже пришёл черёд Востока метаться по камере в напряжённом ожидании. От мыслей, что могут сделать с девушкой во время допроса, он впадал то в ярость, то в отчаяние. И главное – он сам ничем не мог помочь ей!
Медленно тянулось время. Наконец, снова лязгнул в замке ключ, и охранник втолкнул в камеру взъерошенную, со следами слёз на лице, но абсолютно невредимую Крысю.
- Восток, ты представляешь – прямо с порога воскликнула она, - Меня никто даже пальцем не тронул! Только орали, запугивали и по мозгам ездили! Не понимаю, с чего это вдруг я так легко отделалась?
В голосе её было крайнее изумление.
Восток облегчённо выдохнул и уже ничуть не колеблясь, сгрёб её в охапку, обнял и крепко прижал к себе.
- Ай, ты чего? – дёрнулась крысишка. Лицо её стало совсем ошарашенным.
- Просто очень рад за тебя. Я уж чего только не передумал. Представлял всякие ужасы, как тебя там… терзают, а я - тут и ничего не могу сделать…
- Аааа… - Крыся ощутимо расслабилась. – Ясно. Но ты меня так больше не пугай, а то я – существо нервное… У нас воды не осталось?
- Держи.
Сделав несколько экономных глотков, девушка вдруг разом посерьёзнела. Даже погрустнела.
- Мне так и не поверили, что мы с тобой познакомились только этой ночью. Припаяли давнее сотрудничество с тобой, как со шпионом. А завтра состоится суд. Ежу ясно, что он будет просто формальностью. Так что мы с тобой уже можем начинать готовиться к… закономерному печальному финалу. И прощаться.
Скавенка со вздохом опустилась на тюфяк. Легла ничком и спрятала лицо в скрещённые руки.
- Вот и всё… – еле слышно обронила она и затихла.
Восток смотрел на неё, и внутри него зрело решение. Каким бы ни был приговор, который им вскоре вынесут, но он пойдёт с нею - с этой чуждой его расе мутанткой, с этим экзальтированным «нервным существом» - до конца. Каким бы он ни был.
Сталкер тоже сел на тюфяк. Осторожно провёл ладонью по волосам Крыси, больше напоминающим пушистую тонкую шёрстку.
- Попрощаться мы ещё успеем – сказал он. – Нас же не прямо сейчас казнят!
Крыся вдруг резко приподнялась, без слов крепко обняла его и уткнулась носом ему в грудь. Да так и застыла.
Восток слышал, как колотится сердце крысишки, чувствовал её тёплое дыхание на своей коже. Рука его снова потянулась к ней.
- Ты поспи – предложил он, гладя и перебирая её волосы. – Всё же будет легче ждать.
…Некоторое время спустя сменившийся охранник, слегка встревоженный мёртвой тишиной за дверью, заглянул в камеру через специально встроенный в дверь телескопический глазок.
Пленник сидел на тюфяке, привалившись спиной к стене и вытянув ноги. На коленях у него покоилась голова спящей девушки. Крыся иногда вздрагивала во сне, и тогда сталкер осторожно и ласково гладил её по голове, и она затихала.
Покачав головой, охранник аккуратно прикрыл глазок задвижкой.
Про суд, предстоящий этим двоим буквально через несколько часов, он уже знал.
***
...- Суд вынес решение и, учитывая все обстоятельства дела и следствия, постановил… - провозгласил председатель после произнесения всех обязательных в таком случае фраз, - Шпиона из «чистой» части Метро приговорить к отправке Наверх днём, без защитных средств, оружия и снаряжения. Его сообщницу, бывшую добытчицу Содружества Крысю, обвинённую в предательстве и пособничестве вражескому шпиону, навсегда изгнать из земель Содружества в Алтуфьево, запретив возвращаться под страхом смертной казни! Приговор окончательный и обжалованию…
- А вот я не согласен! – вдруг как гром среди ясного неба раздался громкий голос Востока, бесцеремонно перебившего размеренную речь скавена.
На несколько секунд воцарилась изумлённая тишина, и только охранники, взмахнув дубинками, ринулись было усмирять пленника… Но сталкер стоял совершенно спокойно, не делая никаких попыток к бунту, и охрана отступилась.
- Ты смеешь оспаривать решение суда? – с холодным удивлением проговорил председатель, жестом приказывая угомониться снова начавшей было шуметь толпе.
- Смею! – сталкер твёрдо встретил взгляд раздражённого его нахальным вмешательством скавена. – Если вам так уж хочется приговорить нас к отсроченной смерти – отправьте меня вместе с ней – он кивнул на Крысю – в это ваше Алтуфьево. Да, я наслышан о том, что там делают с пленниками… слухи, знаете ли, и до нашей части Метро добрались. Так что не думаю, что я много выиграю, отказавшись от уготованной мне вами «прогулки» Наверх! А если хотите соблюсти приличия и остаться с чистыми руками – можете даже обменять нас на кого-нибудь из ваших близких, кто, возможно, сейчас находится в плену у ваших «добрых соседей»! Что скажете?
Судьи уставились на сталкера, ошарашенные его отчаянно-смелой выходкой и неожиданным предложением. Потом принялись перешёптываться. Толпа снова загудела.
- Парень, ты идиот или мазохист? – спросил пожилой, но крепкий, то ли белобрысый, то ли седой и уже начинающий лысеть крысюк в потёртых штанах камуфляжа «урбан». Восток намётанным глазом определил: коллега! Местный сталкер – или, как говорит Крыся, добытчик. Возможно, из командиров: вон, как уверенно и властно держится! И тоже, кстати, представитель первого поколения! – Или подвигов перед смертью захотелось? Так ведь никто тебе за них медали или звания не даст! Сгинешь почём зря…
- И какое тебе-то, человеку, дело до наших близких? И… – товарищ добытчика, столь же колоритный, но куда более молодой, кивнул на Крысю, - вот до неё? Чего ты за неё вписываешься?
- До ваших близких мне и правда дела нет, – неторопливо согласился сталкер. – А вот девушке я задолжал.
- И много ли задолжал? – второй добытчик скривил и без того искажённое мутацией лицо и хотел было пренебрежительно сплюнуть, но получил весомый тычок в бок от старшего товарища: мол, не пачкай в доме!
- Жизнь, – коротко ответил сталкер. – Три раза. Как минимум.
Он пристально посмотрел в глаза седому местному коллеге:
– Так что я хочу пойти с ней. До конца. Долг платежом красен.
***
...Восток повернул голову в сторону голоса, но промолчал. Сторож попался бдительный, однако дела до него сталкеру сейчас было мало. В клетке он был один. Один. Крыся сейчас была где-то там, наверху, один на один с Кожаном. Он же сидел тут, за решёткой, и опять не мог сделать решительно ничего. Опять!
Накатила бессильная злоба. Восток сжал зубы до скрипа и с силой ударил кулаком об пол. Удар получился глухой, почти неслышный - что бетонному монолиту до человеческих силёнок? Сталкер закрыл глаза и попробовал снова успокоить дыхание. Тихо, брат, тихо… Расколоченными о бетон кулаками делу не поможешь. Но гнев не унимался. Одна. Там. С этими. Нелюдями. И всё ты, ты виноват. Из-за тебя, из-за твоего желания поскорее добраться до Медведкова она попала сначала к своим промывателям мозгов, а теперь и к этим бандюкам. Челюсти сжались до спазма. Он глубоко, медленно-медленно выдохнул.
Сейчас самое правильное - успокоиться. Всё равно прямо сейчас помочь ей не получится. Зато можно навредить, если начать как полоумный метаться по клетке и колошматить по всему, что есть вокруг. Если придут бандиты и второй раз за день намнут ему бока, он будет мало на что годен. И если вдруг предоставится шанс, то он уже не сможет его ухватить, чтобы вытащить её вместе с собой из этой клоаки. Ещё глубокий вдох и выдох. Мышцы немного расслабились. Её обязательно приведут. Возможно, напуганную, возможно, избитую, но живую. Приведут. Точно приведут. Если бы её хотели убить, они сделали бы это сразу, но им от неё кое-что нужно - сведения о станциях Содружества. И они её не тронут. Будут пугать, угрожать, но не тронут.
Восток с упорством слепого быка, тянущего и тянущего за собой огромный, неподъёмный плуг, повторял и повторял себе эти фразы. Её приведут. Она нужна им. Они её не убьют. Они только допрашивают её. Допрашивают…
Допрос. Сцена внезапно ярко-ярко встала перед глазами. Испуганное лицо девушки. Красная, в сивой щетине, налитая кровью рожа Кожана. Хищно-подвижный, как хорёк, Дымчар, со сверлящим взглядом бесцветных глаз. И этот вертлявый Горелик, скользкий, как мыло и мерзостный, как метровая многоножка. Да, они не убьют её. И даже если и изобьют - то наверняка не так сильно, как его - мужчину. Но ведь она - девушка… Девушка! А их там - целая толпа ражих, изголодавшихся по женщинам (которых сталкер на станции как-то не заметил) мужиков! И у очень многих - Восток это увидел, когда их гнали по перегону - при её появлении возникли вполне определённые желания и намерения! И что с того, что Кожан запретил им её трогать? Долго ли продлится этот запрет после того, как он узнает от Крыси всё, что ему необходимо?
Ярость снова закипела, захлестнула, обожгла. Восток не без основания считал себя сдержанным человеком, умеющим договариваться с самим собой, но сейчас… Сейчас его разрывало на части. Он будто раздваивался на две половины - разумно-рассудочную и горящую, взрывную, которые вели между собой не то философский спор, не то мировую войну.
- Да что с тобой, брат?
- Она одна там! Среди них! Я не могу ничего сделать!
- Тише. Ты погубишь себя и тем вернее погубишь её.
- Не могу. Они замучают её. Замучают из-за меня.
- Ошибаешься. Это ТЫ из-за неё попал сюда. Ты ведь не просил её провожать тебя до людских станций, она сама повела. А сейчас она с тобой в одних условиях. Сейчас - её. Потом - тебя.
- Лучше бы сейчас меня, и снова меня!
- Тебя? Да что тебе до неё?
- Она спасла мне жизнь. Она сама рисковала жизнью. Ради меня.
- Аргумент. Но и что с того?
- Рисковала ради чужого человека. Дважды чужого – потому что человека!
- Снова аргумент. Но разве это всё, из-за чего ты сейчас мечешься, как горячечный?
- Она женщина! Девушка! А ей выпало быть там, где и мужики не сдюжат. Я не могу сидеть здесь, когда её там увечат!
Дурное слово зацепилось за сознание. Увечат. Сразу вспомнились глаза разбойников, когда их вели по перегону - голодные, алчные. А она тогда шла и только вздрагивала от каждого тычка, от каждого резкого жеста или слова. Маленькая, слабая и такая… светлая среди ревущего чёрного потока грязи и чудовищ. Своя. Своя - как своими бывают мать, брат и… та, с которой собираешься пройти жизнь. Родная - по духу, по сути, по непогасшей… человечности?
«Вставай, Восток! Нам уже недолго осталось!.. Ну же, сталкер! Прошу тебя!..»
В голове метрономом билась кровь. Держись, девочка… держись, милая…
***
...- Честная ты наша! - Кожан подмигнул девушке почти дружески. Однако на душе у него вдруг что-то неловко повернулось, и стало как-то тревожно. Он упускал что-то важное. Ум его ещё не осознавал, что именно, но шкурное чутьё будоражило неприятное и колкое ощущение. Что же тут не так?
Кожан привычно потянулся к бутылке. Хлебнул, поморщился (вдохнул, пожадничав, раньше времени, и виски улучило момент и огнём цапнуло нутро), уткнулся носом в зеленоватое стекло… да так и замер, ошарашенный.
Сквозь стекло бутылки на него смотрели его собственные глаза. На чужом, незнакомом, худом молодом лице.
Да что ты будешь делать… Кожан поморщился и только тут понял, что ему не чудится. Сквозь бутылку он глядел на сидящую перед ним сжавшуюся девчонку-мышку, вот только её лицо он видел не всё - нижнюю часть заслоняла широкая бутылочная этикетка. Он видел только верх - лоб, скулы, разрез глаз. И глаза эти были… его глазами!
Ах ты ж так твою и растак... Да нет, не может быть! Или… может?..
Во рту у него пересохло, сердце ударило в виски и перед глазами закружились разноцветные блики. Вот тебе, Стасик. Получи, бабник старый.
Он понял, что мешало ему всё это время, чего не видели глаза, но что вдруг почуяла его многажды битая и резаная опытная шкура.
Перед ним, блестя глазами и дрожа от страха и негодования, сидела его дочь. Плоть от плоти.
Кожан, не глядя, опустил бутылку на стол.
- Мышка, а мышка... - он начал трудно, язык его вдруг стал тяжёлым, распухшим и еле движимым. - Где бишь твоя маменька жила и папашу твоего встретила? На Петровской?
- Да... Это уже после эпидемии было.
Крыся бросила на него несколько удивлённый взгляд, отметив состояние старого разбойника. Заболел он, что ли? Или просто перепил? Чего это его так плющит?
- И звали его, кажись, Стасом?
- Ну да – девушка кивнула, - Стас, белый скавен-добытчик... Правда, с какой он был станции - она не знала, а он и не сказал. Она и имя-то его случайно услышала - его окликнул кто-то из товарищей-добытчиков. Сам он не назвался ей. Но… почему ты спрашиваешь? – Крыся подалась вперёд, словно почуявшая дичь гончая, - Ты... что-то слышал про моего отца?.. Или… знаешь его?
Кожан вздохнул и медленно, осторожно сглотнул. Крупный кадык перекатился под сухой кожей. Слова подбирались тяжело и падали свинцом.
- Так вот, мышка... Это МЕНЯ тогда Митька Хорёк окликал на Петровской. Ты, мелкая, не знаешь, как меня на самом деле зовут. Да и вообще здесь это мало кому известно. А меня зовут Стас. Стас... Это я там тогда был. Надцать лет назад. А ведь как сейчас вспомнилось...
Я – отец твой, мышка. Я.
***
...А человек пристально смотрел на неё и чему-то улыбался. В его голове пролетали кувырком обрывки самых разных мыслей. Он радовался тому, что она - ОНА - сейчас сидит тут, напротив него. Отмечал, что за себя, кажется, бояться перестал совсем. Удивлялся и одновременно воспринимал как должное то, что предложи ему сейчас кто-нибудь вернуть его, Востока, обратно домой, на родную станцию - он отказался бы. Отказался не глядя - если бы не оставалось возможности взять с собой её. По нему пробегала то тёплая, то холодная волна. Сознание - где-то там, далеко, на краю - говорило, что они в плену, что, скорее всего, не выберутся отсюда живыми, и что он не знает, каков будет их следующий час…
Востоку это было безразлично. Хрупкая фигурка в потёртых штанах и застиранной толстовке сейчас сидела рядом с ним, и это было важнее всего на свете...
***
...- Ещё не всё, – вдруг глухо сказал сталкер. А потом приблизился к скавену и… точным ударом в челюсть отправил его на свидание с ближайшей кучкой мусора и веток. Крыся пискнула и испуганно зажала рот ладошкой.
- Это тебе за «человечью подстилку»! – с холодным удовлетворением сообщил Восток, глядя, как крысюк ошалело трясёт головой и потирает место удара. – И за всё остальное. Вот теперь – всё!
Но… как ни странно, Кожан не обиделся и не разозлился. Он внимательно посмотрел на сталкера… на дочь… И вдруг весело ухмыльнулся.
- Знатно ты меня приложил… - почти мирно и почему-то довольно проворчал он. – Недооценивал я тебя, оказывается, парень, а зря… Ладно, валите уже отсюда побыстрее! А то и правда не успеете до солнышка.
Крыся вдруг ахнула, подскочила к нему, обняла, прильнула…
- Я поняла, поняла!.. - в смятении воскликнула она, – тебе пришлось так гадко про меня сказать – чтобы они меня не тронули!..
На миг, всего на один миг Восток вдруг поймал взгляд отца Крыси, брошенный им на дочь. В глазах скавена были глухая тоска, боль и… нежность. Руки его дёрнулись, осторожно легли на плечи девушки… В следующее мгновение этот мираж исчез, уступив место прежней жестокости и неприязни. Кожан резко оттолкнул взвизгнувшую дочь к сталкеру, развернулся и стремительно пошёл прочь.
- Отец… - жалобно позвала Крыся, протягивая к нему руки. – Папа…
Скавен остановился. Медленно, словно через силу, обернулся. Лицо его было похоже на гротескную каменную маску.
- Береги её, парень! – хрипло бросил, словно каркнул, он и, прежде чем Крыся успела рвануться к нему, исчез в коллекторном колодце. Только полы плаща плеснули, словно крылья хищной птицы...
***
...А он тогда щёлкал кусачками и отрешённо думал: вот сейчас он их отпустит - и она, его внезапно обретённая девочка, исчезнет навсегда из его жизни. И заботиться о ней будет не он, родной отец, а этот незнакомый парень, приспособленный к жизни разве на чуток получше, чем она сама. У этого парня будет возможность быть рядом с ней, а у него, Кожана - нет. И любить она будет этого айвенго хренова - а не его, отца. А за что его любить? За всё, что он вольно и невольно причинил ей?..
***
...Водительская дверь была открыта, скавен потянул её на себя. И замер. К баранке руля длинной травиной был примотан… маленький букетик. Кожан узнал шемроки, росшие теперь почти на всех бывших газонах.
Видимо, исчезновение людей и машин благотворно сказалось на растительном мире. Московские городские деревья, травы и цветы хоть и с трудом, но пережили огненный шквал и свирепый фон первых дней бомбардировки. Пережили и длинные пылевые зимы, и короткие холодные летние сезоны, что пришли следом. А сейчас, когда пыль осела и солнце снова стало греть, они взялись навёрстывать упущенное, да как навёрстывать!
Под действием радиации и ещё бог знает чего стали появляться новые и изменяться старые формы жизни. Вот и клевер, обычный городской клевер, коего полным-полно росло на городских газонах, тоже решил не отставать от, так сказать, новых веяний. И в результате появилось то, что люди некогда считали за счастье отыскать среди трёхлистных стебельков – шемрок, клевер с четырьмя листками! Когда-то легенда, редкость и результат случайной мутации, теперь это количество стало почти нормой – чуть ли не в каждой куртине.
Четырёхлистный клевер, пятилепестковая сирень – все эти редкостные живые талисманы из прошлой жизни сейчас, ровно в насмешку над загнанным в подземелья человечеством со всеми его мечтами и чаяниями, цвели пышным цветом, суля горы и океаны счастья тому, кто увидит их, сорвёт и загадает заветное желание.
Вот только некому теперь было ни цветочки рвать, ни желания загадывать…
У Кожана вдруг подкатил к горлу ком. Он медленно, словно стыдясь самого себя, протянул руку и коснулся заскорузлыми пальцами пушистых розовых соцветий. Девочка моя хорошая, дочка нежданная… Простила ты своего непутёвого отца… В груди встрепенулось, сжалось и вновь расправилось что-то давно, казалось, и прочно забытое, отметённое, потаённое, тёплое. Он бережно открепил от руля букетик и осторожно уложил на приборную панель.
Но куда направились эти ненормальные «книжкины дети» после того, как перегнали машину? Кожан тяжело опустился на водительское сиденье и сжал баранку так, что костяшки побелели...
***
...Вот лежащие зашевелились - один, другой. Сердце у Кожана ёкнуло, когда попыталась приподняться и тут же надломлено рухнула обратно тонкая фигурка дочери. На седом загривке опять выступил пот, сейчас Кожан был готов прыгать вниз прямо с крыши. И плевать, как на его появление отреагируют Питон сотоварищи!.. Впрочем, тем сейчас было ни до чего. Питон возился с молодым напарником, поднимая его, и что-то кричал, указывая на тёмную пасть спуска в подземку. Но вот шевельнулся и тяжело поднялся с земли человечий добытчик. Ещё не распрямившись, он первым делом подтащил к себе девушку, и, сам чуть не упав, начал поднимать её на руки. Пальцы Кожана, мёртвой хваткой вцепившиеся в парапет, внезапно стали слабыми, будто ватными. Он, словно заколдованный, неотрывно смотрел на то, как человек оторвал дочь от земли, как поднялся, развернулся на видимо нетвёрдых ещё ногах и медленно, осторожно, стал спускаться по ступеням вниз, в темноту. Кожан в моментально налетевшем изнеможении зажмурил глаза и почти сполз на крышу. Долго шарил в карманах штанов, нащупывая фляжку, не глядя, отвернул скрипучую крышку и залпом влил в себя здоровенный глоток коньяку. Плевать, что поверхность, что под открытым небом, на всё плевать! Сегодня можно! Тиски в голове почти сразу отпустили, и сердце унялось.
...Коньяк придал ему сил. Он снова встал и прислонился к парапету. Внизу уже никого не было - бибиревцы с грехом пополам спустились к себе на станцию. На месте разговора валялся только кривой магазин от полу-самодельного, «метрошной» кустарной сборки автомата, да трепетала под ветром в кустах боярышника чья-то панама. А туча уже надвигалась на пятачок перед павильоном. Снизу потянуло холодом и влагой, чуть сладковато запахло озоном. Клубящаяся, клокочущая граница почти дотянулась до дальней стены магазинчика, на котором сидел Кожан, и ему опять стало сильно не по себе. А если достанет до крыши, затопит, захлестнёт? В подтверждение страхов почти по самой границе тумана раскатилась во всю длину его фронта ледяная синева разряда.
- Господи… - прошептал неожиданно для себя Кожан, - Коли Ты меня слышишь, не дай Ты меня в расход сегодня. Не ради меня, старого греховодника, ради неё…
Дочка, обессиленная, обмякшая на руках своего человека, встала перед глазами. Кожан зажмурился, и сделал то, чего не делал уже двадцать три года - перекрестился.
А потом отошёл на середину крыши и стал ждать.
Вот туман зацепился за угол Кожанова магазина. Заклокотал, забурлил, будто радуясь новой добыче. Мол, вон я уже сколько всего проглотил - и машины, и киоски, и всяческую уличную дребедень, теперь и магазинишко этот затоплю, захвачу, опутаю… Граница его поползла вперёд, вдоль парапета, и казалось, что вот ещё немного, самая чуть - и он перельётся через кирпичную стенку, и не будет больше на этом свете ни магазина, ни старого седого разбойника Кожана. Но вот туман прошёл метр, два, а его беспокойная поверхность так и не сравнялась с границей крыши. Примерно полметра отделяло Кожана от электрического моря. А в нём кипели разряды, разряды, разряды… Озон пах, как отрава. Наконец туман обтёк, обхватил магазин со всех сторон, и Кожан оказался на острове. Вокруг было одно лишь тёмное бурление, да синее блёклое сияние. А граница ползла всё дальше, и наконец, мгла накатила на павильон... клубами хлынула вниз... Кожан содрогнулся. А ну как не успели войти? Не открылись двери, не впустили вовнутрь чужих бибиревские дуболомы-охраннички? Он готов был услышать истошные вопли живьём поджариваемых людей - дочери, питоновых молодчиков - и внутри всё тряслось, дрожа самой своей сутью. Но прошла минута, две, пять… В переходе по-прежнему было тихо.
«Питоша, м-мать твою…» - старый разбойник неожиданно почувствовал, как что-то лопнуло внутри, и стало легко-легко. - «Змеюка ты моя подколодная…»
Их всё-таки впустили!
Стальной трос напряжения внезапно исчез, и Кожану захотелось смеяться. Смеяться так, как не смеялось, кажется, уже лет двадцать, с того самого момента, когда война загнала его в метро. Что ему было до тучи, до Питона, даже до приближающегося рассвета - его дочь спаслась!
Иссиня-чёрные клубы вспучивались в полуметре от его ног. Всюду, куда ни кинь взгляд, были они - словно ревущее штормовое море, грозящее поглотить немногие островки суши, ещё оставшиеся на его поверхности. А Кожан сидел на пятках на краю такого островка, один среди клокотания тумана и тысячевольтных дуг, и ржал, как ненормальный - громко, радостно и торжествующе, запрокинув лицо к светло-сизому, начинающему розоветь на востоке, небу.