Продолжаем цепочку ассоциаций и визуализаций. Кожан и алтуфьевское общество.
Визуализация персонажа - акт. Вернер Херцог.
Трек - "Би-2", "Волки":
http://pleer.com/tracks/90169otze
"…Вот, значит, откуда оно всё взялось. Позы, речи, «накал страстей высоких», чрезмерная эмоциональность... Понял, старый пень. Девочка-то у нас книжек начиталась. Книжек. Посреди войны, разрухи и скотства. А ты уж думал, что выродились людишки, поизмельчали совсем, только про «жрать», «пить» и «трахаться» помнят. Нет, видать, прав был Митька, мир его праху. Всё кричал: «Вот увидишь, вспомнят люди, что не хлебом одним живут!» Сколько же лет назад это было? Пятнадцать? Двадцать?
Кожан вздохнул и тряхнул седоватой головой.
А ты раскис, Стасик. Раскис, как старый гриб. Эдак ослабнешь, поглупеешь и покатишься. Свои же и сожрут. Как Митьку, как Беззубого. Ты, Стасик, только потому и живёшь ещё на свете, что всякий дурной идеализм оставил там, на поверхности. Не время ему, идеализму, сейчас и не место. Так что бери-ка ты себя, Стасик, в руки, и не всё, что слышишь, пропускай мимо ушей..."
***
"...Он все эти годы жил волком-одиночкой – что до Удара, что после. До войны почти безвылазно сидел в глухом углу Тверской области, где, продолжая дело деда, работал лесничим в заказнике. Там же, в селе по соседству проживали его родители и кое-кто из родни – двоюродные и троюродные братья и сёстры, дядья, тётки… Занятый по уши сперва учёбой, потом работой, он – к огорчению мечтавших нянчить внуков родителей - всё никак не собрался жениться. А незадолго до Удара поехал в Москву на новую учёбу… и там-то его и накрыло. Одно и спасло, что до метро добежать успел.
Осознав, что, по всей видимости, из его деревенской родни никто не выжил, Кожан постепенно смирился с тем, что во всём мире он теперь один, как перст. Смирился, спрятал глубоко в себя всё, что оказалось лишним в новом, опасном мире под землёй, научился выживать, драться, убивать. Научился не верить никому, обманывать, подставлять, смотреть на чужие страдания и смеяться. Именем его теперь пугали детей на всех скавенских станциях. Даже у много чего видавших боевиков, что из Эмирата, что из Содружества, что из родных Алтухов, фигурально выражаясь, хвосты нервно подрагивали при его упоминании.
Всё это поначалу льстило ему, наполняло душу гордостью. Ведь это он, почитай что в одиночку, подмял под себя вечно грызшиеся до того станционные группировки, разогнал по щелям их вождей и атаманов – претендентов на единоличную власть над разбойными Алтухами, и навёл среди этого разномастного сброда какой-никакой, а порядок. С его приходом разбойники стали не просто пугалом Серой ветки, а силой, с которой остальным станциям теперь приходилось считаться. Так прошло около десяти лет. И за это время Кожану не единожды приходила в голову одна простая и страшная мысль.
Да, сейчас его уважают и боятся. Все. Но что будет потом? Годы идут, а он не молодеет, отнюдь. Настанет время – и дрогнет бестрепетная доселе рука, сорвётся отдающий приказы голос… И вот тогда – конец. Сожрут. Все эти шавки, что сейчас угодливо стелятся и метут перед ним хвостами, в одночасье осмелеют, навалятся толпой и сообща прикончат дряхлеющего вожака.
Иногда Кожану становилась настолько противна его нынешняя жизнь, что хотелось бросить всё к чёртовой матери – и станцию, и власть, и послушных его воле «подданных»… И уйти. Неважно куда – лишь бы отсюда подальше. Туда, где его никто не знает, где нет бесконечной грызни и страха за жизнь.
Но идти было некуда. Везде было то же самое, даже в «благополучном» Содружестве с его школами, больницей, спортзалами и доморощенным театриком. Да и привык он уже к такому положению дел и к шкуре закоренелого злодея, грозы так называемого Серого Севера. К тому же и возраст уже не тот, в котором людям свойственно совершать необдуманные лихие молодечества.
Вот так и текло своим чередом время, а Кожан старался думать про туманное будущее пореже..."
*** (из дневника Крыси)
"...Чем живут алтуфьевские — могу только догадываться. По моим скудным наблюдениям, они не слишком-то жалуют ни сельскохозяйственный, ни технический труд. Их любимое дело — война, охота и... грабежи. Раньше едва ли не каждый месяц тамошние боевики совершали налёты на бибиревские блок-посты в туннелях, пытаясь прорваться дальше по Линии, чтобы награбить добычи и захватить пленников. Бибиревцы, при поддержке союзных общин, дружно давали им «по морде», и на какое-то время всё затихало. Затем в северных тоннелях воздвигли неприступные баррикады, и набеги на станцию прекратились… Но зато участились случаи похищения работающих Наверху добытчиков и рабочих.
В периоды перемирия алтуфьевцы иногда приходят к соседям с меновой торговлей. У них там, Наверху, вообще места дикие — куча бывших парков, Лианозовский питомник, Ближнее Замкадье... В общем, живут они там, как в джунглях, и иногда совершают рискованные рейды аж в замкадьевские леса. И время от времени приносят на обмен шкуры, мясо, клыки и рога каких-то наземных зверей, диковинные растения и цветы... У нас (в смысле – в Содружестве и в Эмирате) это считается редкостью и очень ценится. Иногда наши врачи даже заключают с алтуфьевскими добытчиками договоры на сбор и доставку лекарственных трав из Замкадья. Но это бывает очень редко, поскольку стоят эти услуги баснословно дорого, да ещё и с самими алтуфьевцами не так-то просто договориться. Это ведь те ещё отморозки. Не сказать, что у нас их боятся, но... дел с ними стараются иметь пореже. Ибо себе дороже..."
Так что...
