|
"Сказки апокалипсиса"
Какие они, сказки 2033 года? О чем? Кто их герои? Сколько в них вымысла, а сколько — самой что ни на есть правды? Сильно ли изменились истории, которые родители на станциях метро и в подземных бункерах рассказывают на ночь детям, а взрослые — друг другу?
Мнение Артура Хмелевского!
Сообщений: 3645
Регистрация: 16.12.2011
|
Администратор по выкладке работ - Jay Fox. Все рассказы присылать ему в личные сообщения здесь, на портале. Ему даже под угрозой расстрела запрещается открывать личности авторов ДО снятия анонимности.
Если же по каким-то причинам он не сможет выполнять свои обязанности, то в права вступает Зам админа - Ирина Баранова. В случае вступления в должность на нее накладываются те же запреты.
За соблюдением анонимности жюри будет внимательно следить. Если автор раскроет себя раньше времени, его работа будет снята с конкурса и отправлена в раздел "Вне конкурса" с сохранением всех оценок.
Сроки проведения конкурса:
1. Прием работ проводится с 9 августа 2013 года по 2 сентября 2013 года.
2. Выставление оценок журями, составление ТОПов, выдвижение работ на "миниНоминации", обжалование отзывов в Апелляционной комиссии: с 3 сентября по 12 сентября.
3. Подсчет оценок и объявление результатов с 13 сентября по 15 сентября.
ПРИЗ ЗА ПЕРВОЕ МЕСТО: Книга Анны Калинкиной "Кошки-Мышки" с автографом и пожеланиями автора.
Ознакомиться с полным списком правил и обсудить работы можно здесь
|
|
|
Сообщений: 1001
Регистрация: 02.01.2013
|
Прам-пам-пам! И вот самая первая работа!
Рассказ №1
По ту сторону.
Рваный противогаз смотрел тёмными глазницами на обезумевшего человека, сидящего в дальнем углу комнаты. Уже несколько часов он сверлил глазами потолок, с которого медленно стекла красная вода. Она первоначально напоминала густую кровь, которая до сих пор струилась в тёплых жилах. Но когда таинственный поток начал извиваться в воздухе, вертеться, подобно озорной юле, то назвать эту чертовщину тленной жидкостью не было желания. Безудержный страх, поглотивший сознание, вытолкнул всё кроме, как раскроить себе шею осколком стекла, в конце концов. Много усилий для этого не нужно. Человек попытался улыбнуться, на лице мелькнул кривой оскал безумия…
Тяжёлые веки разомкнулись, а противогаз до сих пор пялился, разрывая завесу тайны, проникая в самые желанные и тёплые воспоминания. Его взгляд рушил всё на своём пути. Разбитые окуляры, онемевшие в животном ужасе, передавали панику смотрящему на него человеку. Тот не хотел смотреть, но не было сил подняться с холодного пола и швырнуть ножку стула в этот уродливый «лик»…
Маленькая комната, погружённая в гробовую тишину и мрак, с виду напоминала все квартиры в округе. Заметённое пылью окно не пропускала света, сгнивший диван то и дело скрипел, с каждой секундой надоедая непривыкшему слуху. Дверь была наглухо закрыта, ручки и замка не нашлось. Их не существовало в этой квартире, как и её самой. Человек вдохнул влажный воздух, насыщая лёгкие. И зачем он отправился сюда? Почему именно в этот дом? Почему? ПОЧЕМУ?
Внезапно кровяной поток повернул чуть левее, в сторону уставшего от безысходности мужчины, и набросился на него, заливая раскалённую смолу в глаза и широко открытый рот. Боль пронзила всё тело тысячью острыми иголками. Горячая субстанция разлилась по всему лицу – крикнуть было невозможно. Лишь шипение с булькающими пузырями давало знать округе, что сейчас чувствует этот бедняга. Погребённая в вечный покой комната изощрённо наблюдала за своей жертвой, вкушая её мучения и страстную агонию. Сейчас он задохнётся, станет отличным экспонатом коллекции смерти…
Но застывшая жидкость медленно начала поддаваться. Цепкие пальцы разрывали её вместе с кожей, плотью и горячей кровью. И сейчас она казалась разъярённым кипятком…
Освободив слипшиеся губы, человек смог, наконец, крикнуть, пронзить блаженное спокойствие своего мучителя. Звериный вопль наполнил бетонные стены. Эхо тут же отразилось, увеличивая громкость. И сейчас казалось, что в этом вопле присутствовали чужие крики боли. Тех, кто когда-то слёг здесь, в этой проклятой комнате…
Человек рухнул на пол, ударившись затылком о кучку разбитых кирпичей. Смола застыла, превратив лицо в искусственную гримасу уродливого тролля. Может он всю жизнь им был, а действительное открыло реальность?
Улыбка безумца причудливо онемела, и красненький ручеёк медленно сползал по чёрным бугоркам на лице, достигая заветных низин…
Бетонная коробка вспыхнула ярким свечением – жёлтенькое пятно перемещалось по стеклу, выискивая что-то.
Людям не суждено найти своего сородича, потому что он в замкнутом круге ада…
Так просто от сюда не сбежать…
Человек ушёл в небытие, окунулся в преддверия…
Но громкий телефонный звонок разрубил прочный узел тишины.
Это сон.
Всего лишь жалкая картинка из очередного бреда.
Опять дёргающий сознание звук.
Рука самовольно потянулась в сторону нарушителя спокойствия, нащупав в ладони гладкий пластик. Человек, наплевав на боль, соскочил с места, не веря происходящему. Забытый временами аппарат лежал совсем рядом, издавая резкий звон. Проглотив комок в горле, прикрыв лживой храбростью страх, пальцы дотронулись до телефона. Оборванный провод извивался змеёй, оставляя за собой разводы на пыльном покрове. Даже оторвав его от аппарата, телефон продолжал настырно звенеть.
Мужчина поднял трубку, ужасаясь происходящему, и с усилиями разомкнул слипшиеся губы, надеясь услышать кого-то по ту сторону.
В ответ был лишь непонятный треск. Затем сквозь него донеслось только одно слово:
- Здравствуй…
****
Этот голос был знаком и одновременно чужим. Где его слышал безумец? Может в усталом гомоне жителей подземки? Или он встречался ему в руинах забытого города? Нередко на поверхности можно ощутить шёпот погребённых. Тех, кто погиб двадцать лет назад в атомном пожарище… Голоса внедрялись в сознание, вытесняя хозяина тленной плоти. Затем овладевали ещё одной душой, которую было невозможно спасти.
И сейчас мерзкий шёпот, доносящийся из рифлёного пластика, впивался иглой, напоминая о себе адской болью в затылке.
Мужчина сильнее сжал старинный телефон, руки его дрожали, испуг неведомого одолевал.
- Помнишь меня? – из трубки донёсся писклявый смех, который постепенно превращался в хохот страшного чудовища. У людей не бывает такого голоса. Сейчас вовсе казалось, что с человеком разговаривал не один абонент с той стороны, а два. И каждый из них пытался донести что-то своё…
- ОТВЕЧАЙ!!! МЕРЗКОЕ НИЧТОЖЕСТВО!!!
Безумец, испугавшись, бросил телефон к окошку. Стекло в ответ затрещало, покрылось удивительным узором, но не разбилось. Оно будто бы расплавилось, растеклось по деревянной раме тонким слоем прозрачного налёта. Аппарат угодил в самый эпицентр и застрял, так и повиснув на шнуре. «Стекло» тут же застыло, принимая истинную форму бытия, а телефон теперь торчал за таинственной преградой…
Человек забился в угол, скрывшись в плотной тени. Со всех сторон он чувствовал невидимый взгляд, который прожигал насквозь. А владелец, оказывается, был везде всё это время.
Фотографии маленькой девочки появились на стенах, над диваном, у захлопнутой двери. Они постарели от времени, поблекли, но практически везде дитя улыбалось, радовалось жизнь... Только где она теперь?
И тут безумец вспомнил одну картину…
Вестибюль.
Эскалатор.
Одинокая девочка, на которой не было живого места. Кожа облазила, зубы почти все выпали, выдавая зевакам лучевую болезнь.
Выстрел…
Он прекратил её мучения. И тот, кто хладнокровно нажал на курок, находился здесь, в этой чёртовой комнате.
Из неё нет выхода.
Это напоминает захлопнутую банку…
Каждый год один раз звонит сломанный телефон, а горячая смола по чужой воле обжигает виновнику лицо.
Уже как двадцать лет человек томиться в этих стенах, ожидая смертного приговора.
И ровно второй десяток он умирает в мучениях, чтобы снова воскреснуть…
|
|
|
Сообщений: 1001
Регистрация: 02.01.2013
|
Итак, а вот и следующий рассказ!
Рассказ №2
Лестница в небо
«Любовь — это сдержать обещание несмотря ни на что». (Джон Грин «Ошибки наших звезд»)
«И я превращусь в злой сильный ливень
От мысли, что я тебе настолько противен,
Ну, а ты в который раз ничего не поймешь.
Ну, смотри, я люблю тебя! Я - дождь!» (Noize MC - Это был дождь)
-- -- --
Щелчок. Пламя вырывается из старой потертой зажигалки и, жадно глотая воздух, вспыхивает во тьме. Слабый колеблющийся огонь отражается в моих черных, как смоль, глазах. Совсем недавно в них полыхал пожар такой силы, что голубой цвет просто выгорел. Радиоактивное пепелище наверху по сравнению с этим жалкая пародия. Пару месяцев назад верхний мир наконец-то вспыхнул. Он давно тлел, словно куча мусора на бесхозной свалке, повсюду распространяя удушливое зловоние. Хватило малейшей искры, неосторожно брошенной спички, чтобы загнивший мир превратился в огромную доменную печь, в которой люди отправились на переплавку. Души императоров и сапожников, верующих и атеистов, расистов и пацифистов плавились в едином тигле. Держу пари, у апостола Петра до сих пор продолжается аврал. Мои губы от этой мысли искривляются в грустной усмешке.
Пламя зажигалки немного колеблется от моего слегка хриплого дыхания. Кроме него здесь нет ни единого дуновения воздуха. Пока нет. А я ведь так жду этот долгожданный порыв ветра, от которого огонь потухнет. Угли чудовищного пожарища наверху еще тлеют. Им не дает потухнуть бесконечное множество разномастных крыльев, которые раз за разом воскрешают в них частички того страшного пожара. Вороны кружат над горами из человеческих трупов и водят безумный хоровод смерти. Планета облачилась в саван из пепла и надела на небо черную траурную вуаль. Солнце пропало, звезды потухли, краски и радость ушли из мира следом за надеждой. Больше не будет радостных эмоциональных взрывов и слез счастья на глазах. Наверно, это конец. Такое чувство, словно Бог навсегда покинул нас.
Воцарилась полная тишина, к которой либо привыкаешь, либо сходишь с ума. Но в ней есть что-то странное, отталкивающее, то, что не предназначено для людских ушей. Если прислушаться, то можно услышать едва заметный шепот. Кто может шептать там, наверху, среди обожженных костей и оплавленного стекла? Возможно, это неприкаянные куши тщетно зовут близких, которых они потеряли в обезумевшей от страха толпе. Или это ветер пытается спеть прощальный гимн людям в руинах разрушенных домов? А если это всего лишь одна из галлюцинаций, порожденных моим разумом в результате пережитого стресса? Неизвестность меня пугает больше всего. Раньше было страшно делать шаг и не знать, что ждет тебя после него: пропасть или ступени наверх. Теперь некто повернул в голове выключатель, отключил инстинкт самосохранения и поставил жизнь на круиз-контроль.
Моя лестница в небо оказалась расшатанной стремянкой, по которой я тщетно пытался дотянуться до облаков. Раз за разом, днем за днем, вновь и вновь падал с нее, разбивая локти и колени об пыльный асфальт, на котором кто-то написал белой краской признание в любви. С животным упорством или просто из-за глупости выплевывал кровь на расшатанные ступени перед тем, как опять поставить на них свои исцарапанные ноги. Сломанными пальцами рук цеплялся за поручни, в надежде удержаться на секунду дольше перед новым падением. В налившихся кровью глазах навсегда застыла ты, сидящая на самом верху этой проклятой лестницы, сложив белоснежные крылья за своей спиной. Тебе стоит всего лишь протянуть руку, чтобы помочь мне, и я схвачусь за нее как утопающий, не обращая внимания на ноющую боль в груди из-за сломанных ребер. Только надежда заставляет меня подняться с заляпанного кровью асфальта, выплюнуть выбитые зубы и улыбнуться перед очередной попыткой.
А как все хорошо начиналось. Кафе, ночные прогулки и речное купание в августе, после которого меня схватила ангина. Ты бы не полезла в воду, если бы я сказал про свой кашель. Свидание на крыше, где мы вместе любовались звездами, в то время как мой мозг судорожно пытался вспомнить названия созвездий. Одна сигарета на двоих, общие проблемы и тепло наших держащихся рук. Маленькие царапины на моих ладонях от шипов роз, которые я нес тебе на твой день рождения. Отобранные тобой у меня сигареты и пакеты дури. Скандалы, в которых наш маленький мир рушился и объятия, в которых он отстраивался заново. Твои слова о том, что всегда будешь рядом со мной и клятвы в честности и верности. В её глазах я видел отражение своей души. И это неловкое чувство, когда она стонала, во время наших ночных спасений от бессонницы. Я помню это, и мне не хватит сил всё забыть. Проще вырвать сердце, отправить пулю в голову или перерезать себе горло колючей проволокой.
Любовь и доверие должны быть выше ревности. Но мы в порыве эмоций так часто забываем об этом. Поддавшись им, я много сказал плохого в последнюю нашу встречу. Твоя истерика и рыдания постепенно стихли за моей спиной и в голове. Лютые злость и ненависть перечеркнули в тот момент всё хорошее, что было между нами. Они разбили мой телефон об стену и буквально силой влили в меня огромную дозу алкоголя. Дни складывались в недели, формируясь в сплошную серую массу, разбавленную сигаретами и наркотой. Обезумевшее сердце с силой билось об ребра, стремясь вырваться к ней, но постепенно успокаивалось по мере моего опьянения. Иногда к горлу подкатывала горечь о содеянном и выплескивалась из него, превращаясь в лужи рвотной массы.
Потом мир и моя душа вспыхнули. Голубой цвет глаз сменился черным. Кожу покрывают грязь от жизни под землей, ожоги от сигарет, затушенных об руки, и шрамы, нанесенные ножом в бессмысленной драке. Глубоко внутри живет чувство вины и ненависть к самому себе из-за устроенного в тот раз скандала. Я теперь не живу, а существую, и раз за разом поднимаюсь из метро по знакомой лестнице на крышу, где мы когда-то любовались звездами. Плевать на радиацию. Боль, которая раздирает меня изнутри, заглушает начавшуюся лучевую болезнь.
Все чаще чувствую её присутствие рядом, слышу знакомые до боли шаги, ощущаю нежные прикосновения моего ангела. И шепот. Я слышу
ласковый шепот, когда меня обнимают родные девчачьи руки. Привычный запах её тела заставляет мою голову кружится, а сердце радостно подпрыгивать в груди. О начале нашего очередного свидания возвещает порыв ветра от белоснежных крыльев за её спиной. Поэтому у меня появилась привычка щелкать зажигалкой в одиночестве. Наверное, я схожу с ума. Приступы моего безумия повторяются все чаще, и они становятся ярче раз от раза. Но я всей душой хочу сойти с ума именно так.
Пламя зажигалки гаснет, и сильный порыв ветра обдает меня уже в полной темноте. На губах появляется улыбка, почти одновременно с тем, как она закрывает мне глаза своими маленькими ладошками.
-- -- --
Спустя несколько часов после этого я просыпаюсь на грязном полу. Голову наполняют воспоминания о прошедшей встрече, её обещания о том, что больше она никогда меня не бросит и останется тут, под землей, вместе со мной. Покинет небо, откажется от Бога, только чтобы снова не потерять меня. Бред какой-то. Нужно подняться. Моя рука опирается на землю и вляпывается в какую-то темную жидкость. Спустя пару секунд я оказываюсь у знакомого до боли, но уже холодного, тела, лежащего в луже собственной крови. В нежной девчачьей руке крепко сжат мой охотничий нож, которым она отрезала себе крылья. На её красивом лице навсегда застыла счастливая улыбка.
|
|
|
Сообщений: 1001
Регистрация: 02.01.2013
|
Урэ! Новый рассказ!
Рассказ №3
Тупиковая ветка
I
Глядя в немые своды метрополитена, маленький Стёпа любил спрашивать своего друга Кольку:
-Как думаешь, а там сейчас зима или лето?
-А что такое зима? – неизменно отвечал Колька.
Мало кто из детей помнил значение этих слов: зима, лето, радуга, метель… Но, родившийся в метро, повзрослевший в метро и выросший в метро, Стёпа всё-таки знал, что такое зима и лето – от папы.
Зимой, по его рассказам, было очень холодно и тихо, а вода становилась твёрдой, как камень. Летом же мир становился очень тёплым, ярким и подвижным, как непоседливый ребёнок. Никто ни с кем не воевал, все люди начинали жить без палаток, а вода могла даже литься с неба – и она тоже была тёплой и яркой, как всё кругом.
В детстве Стёпа и все его сверстники знали, что мир не ограничивается двумя тоннелями, которые расходились от станции в разные стороны. Мир, в его детском понимании, был большим и разноцветным. Просто тому месту, где жил он, Стёпа - достался серый цвет. Хотя их ветку называли почему-то «красной». Но это не смущало мальчугана, и он был уверен, что соседняя станция, до которой было два часа ходу, наверняка вся красная – сверху до низу. Или синяя. Или зелёная. Но точно не серая. Жаль только, что с годами эта уверенность в Стёпе становилась всё меньше и меньше…
Наконец, он осознал, что серым цветом окрашен не только их дом, но и всё, что существовало вокруг. Однако, Стёпа не терял надежды. «Под бетоном растут цветы» - так говорил отец, ещё заставший мир наверху и позаимствовавший эту фразу у французских студентов-коммунистов. Это была единственная детская мысль, которую годы взросления не унесли из головы Степана Журавлёва.
-Цветы есть! Пошёл искать, - улыбаясь, говорил он, уходя в патруль, и на прощание щёлкал местных детей по носу.
В один из дней он не вернулся.
II
Если в тот день Степан Журавлёв, житель крохотной станции «Тихая» на Лафонтеновской ветке, выбрался бы наверх, то он увидел бы, что наверху бушевал октябрь. Осень бесцеремонно и грубо вступала в свои полномочия - словно, понимая, что вряд ли кто из живых возмутится, как резко стало холодать или как рано стемнело.
А уже в десятых числах октября станция «Тихая», вопреки своему названию, дружно и шумно праздновала возвращение Стёпы Журавлёва домой.
Ведь его знали все. Даже в годы самых страшных потрясений: когда затерянная в паутине метро «Тихая» загибалась от голода или тряслась в лихорадке эпидемий, Журавлёв всегда находил в себе силы и слова, чтобы поддержать близких. Парень никогда не отчаивался и примером своим не раз убеждал окружающих жить дальше. В бою он всегда держался стойко и всякий знал, что если фланги прикрывает Журавлёв – опасаться нечего. Этот скорее умрёт, чем побежит. За это его и ценили.
И вот, он вернулся.
Едва увидев пропавшего парня, его неизменную улыбку, его широкие плечи, его сверкавший в свете керосинок пулемёт, люди расцветали. Стёпа жив. Значит, живы будут и остальные.
Однако, теперь Журавлёв улыбался не как прежде, а как-то виновато, словно извиняясь. И, раз за разом пожимая руки своих товарищей, он неизменно уходил от разговора с ними.
-Где пропадал? – спрашивали одни.
-Как выжил? – интересовались другие.
-Чего принёс? – голосили дети.
-Тебя уж похоронили все, а ты живой! Стёпа, где был? - с восхищением вопрошали люди, на что Журавлёв лишь небрежно отвечал, опустив глаза:
-Гулял. Заблудился немножко.
Пройдя сквозь десятки объятий и сотни хлопков по спине, Стёпа остановился у своей палатки, и, сбросив вещи, уселся рядом со входом, уперев взгляд в своды метро. Как в детстве. Так он сидел больше часа.
Наконец, от радостных жителей «Тихой» отделился молодой парень – Коля Тарасюк. Они дружили с детства.
-Стёп, люди пить собираются, - Тарасюк неслышно подошёл к Журавлёву и аккуратно присел рядом. – Радость большая. Боялись, что погиб ты. Только не узнаёт тебя никто.
Журавлёв продолжал молча рассматривать бетонные небеса станции.
-Хмурый, говорят, пришёл. Не рассказываешь ничего. Что случилось? Где был-то?
-Ты правильно сделал, что со мной не пошёл, - почти шёпотом пророкотал Стёпа.
Лицо Тарасюка исказила гримаса и он кивнул.
-Наверх – к спасению! – вслух прочитал Журавлёв старый транспарант, свисавший у выезда со станции. – А ведь всю ветку увешали такими когда-то. Верили, что надо обратно рваться.
-Стёп, а всё же? – стараясь не смотреть на друга, спросил Коля.
Журавлёв коварно улыбнулся:
-Показать? - и, не дожидаясь ответа, ушёл в свою палатку, а обратно вернулся, взводя пистолет.
Тарасюк побелел от страха и попятился. Стёпа отродясь не обнажал оружия в доме!
-Стёпка! Ты чего, Стёп? Ты…ты…чего? – судорожно хватая ртом воздух, залепетал Коля другу детства.
Со всей станции слышались голоса, к ним шла толпа. Люди, радовались, что Стёпа цел и невредим. Это была большая семья, и все они ликовали, что сын их вернулся живым.
Однако, слыша их, Степан всё больше приходил в отчаяние. Глаза его заметались из стороны в сторону, лицо покрыла испарина, а руки задрожали.
-Показать тебе, где я был? – повторил Журавлёв и улыбнулся. Широко и искренне, как улыбался раньше.
Тарасюк непонимающе смотрел на него.
-Вот где, - выпалил он и вставил дуло пистолета себе в рот.
Раздался тошнотворно глухой хлопок. Журавлёв, непотопляемый зеленоглазый Стёпа, на которого хотели быть похожими все мальчишки на станции, смелый боец и верный товарищ, куклой упал на землю. Из-под его головы растекалась тёмная лужа.
На станции повисла секундная тишина. У палатки появился один человек, второй…И поднялся ор, вобравший в себя и брань, и плач и беспорядочные команды. Взрослые кричали и ругались, уводя детей. Народ обомлел от страха и неожиданности.
Машинально оттирая с лица кровь, Тарасюк ошалело смотрел на мёртвого друга:
-Стёпа, не надо. Стё-Стёпа… - лепетал он.
III
Тело Журавлёва, спешно занесённое в палатку и скрытое от лишних глаз пологом, небрежно осматривал дядя Миша Загряжский, когда-то бывший уполномоченным Ленинского ГУВД. Хотя, глядя на его лицо и манеру, с которой он осматривал бездыханного Стёпу, можно было согласиться – бывших уполномоченных не существует.
-Так, голубь. А теперь с начала. Когда он пропал? Смотри-ка, а разгрузка у него грамотная была, – общаясь с Тарасюком, Загряжский не удостаивал его взглядом.
Опера гораздо больше занимал тот человек в палатке, который уже ничего бы уже не рассказал. Сейчас, например, дядя Миша внимательно рассматривал подошвы на ботинках мертвеца.
- Неделю назад. Тогда на выходном семафоре обвал случился. Три комнаты завалило, - заикаясь, тараторил Коля.
-Знаю, меня тоже засыпало, - безразлично кивнул Загряжский и поднялся с пола. – Дальше.
Хотя он вполне имел право рассердиться на руководство станции. Представителей довоенного закона на «Тихой» было немного. Хромой на обе ноги опер дядя Миша был одним из последних – он жил на самом краю, как раз у выходного семафора, и дом его действительно был погребён под бетонными глыбами вместе с тремя подсобками. Благодарить же за такое место жительства следовало отца Стёпы Журавлёва. Тот заведовал военными делами на станции и командовал гарнизоном. Но на «Тихой» вообще множество дел решалось через военных. Комендант для этого был слишком нерешительным человеком. Он был насквозь нейтрален, и поначалу это казалось благом, но в деле установления мира это не сработало.
Тарасюк смутился. Он не хотел говорить с Загряжским. Дребезжащий, под стать фамилии, голос, одутловатое красное лицо без растительности, одышка и чугунная походка. Это был, безусловно, бывалый человек, но не было в общении человека тяжелее него.
Поначалу к бывшим полицейским на ветке вообще относились двойственно. Большинство его коллег быстро ушли в поисках лучшей доли. Загряжский уходить отказался – из принципа. Он не видел причин бежать, хотя и был весьма несговорчивым. Оттого конфликтов на свою голову он нашёл гораздо больше, чем средний житель станции. Так он начал хромать на правую ногу.
А потом начались беспорядок и анархия. Вся «Тихая» стала подвергаться напастям, словно провинившийся перед богом Египет в Библии.
Сначала беженцы, которых отец Стёпы поставил под ружьё, принесли в лагерь заразу. Переболели практически все, но не все выжили - треть населения покосила болезнь. Охраной карантина тогда заведовал Загряжский. К десятому году заточения в метро на станции «Тихая» оставалось лишь четыре человека, плеч которых когда-то коснулись погоны. Это были дядя Миша, двое пожарников и старый пристав – тот самый комендант. На опера начали бросать косые взгляды.
Затем через станцию попытались пройти бандиты с соседней ветки. Получив отпор, они затаили обиду, и вскоре их шайка взяла станцию в блокаду. Прервалась торговля с соседями и год «Тихая» пухла с голода, пытаясь прорвать бандитский кордон. Внутри же началось повальное воровство и разбой, чуть не переросший в людоедство. Мародёров Загряжский безжалостно отстреливал, не жалея даже бывших коллег.
Наконец, бандиты снова вернулись на станцию. Отец Стёпы попал со своими людьми в засаду, и тогда комендант сам пришёл к Загряжскому: упрашивал взять командование гарнизоном на себя. Однако, дядя Миша откровенно послал парламентёра. Поступить иначе он не мог, ибо беспробудно пил уже третью неделю. Только когда под ударами извне станция готова была вовсе сдаться на милость завоевателям – он попросил у аборигенов автомат, собрал вокруг себя оставшихся мужчин и…чуть не погиб, штурмуя логово бандитов. С тех пор он хромал и на левую ногу. Когда блокаду сняли, станция окончательно присоединилась к красной ветке. Но Загряжский был против союза. В результате, отношения между «Тихой» и опером снова разладились, и он переехал подальше, к выходному семафору. Так и жил бирюком.
На шум, поднявшийся у палатки Журавлёва, он не отреагировал. У него были заботы поважнее: ему, в конце концов, было попросту негде жить. А гордый опер ни у кого не просил помощи. Пока за помощью не обратились к нему самому.
Беспричинно застрелился сын покойного командира гарнизона, всеобщий заступник, любимец станции и кандидат в новые правители «Тихой». Застрелился, вернувшись после недельного отсутствия. Застрелился, можно сказать, вырвавшись из лап смерти – мало кто полагал, что эти дни Стёпа кого-то грабил или развлекался. Не такой это был человек.
Загряжский согласился. За расследование ему пообещали новое жильё на «Тихой», но задача обещала быть непростой.
-Стёпа вызвался посмотреть, нет ли жертв. Меня с собой позвал, прикрывать, - нехотя продолжил Тарасюк. – Мы пришли. Смотрим, у завала трещина. А за ней проход, куда – не знали. Внутрь посветили. Там чисто, следов нет. Я подумал, может припасы какие есть. Стёпка предположил, что там спуск на правительственную линию…
-Да затопило её к хурме собачьей, - сплюнул Загряжский и снова склонился к ногам Журавлёва.– Так он туда ушёл?
-Да. А я снаружи остался. Договорились, что если что не так будет, он крикнет, и я его вытащу.
-Ну и как, крикнул?
Тарасюк засопел. Загряжский повернулся к нему и, не моргая, уставился на бледное лицо собеседника.
-Он крикнул?
Тарасюк мотнул головой.
-Врёшь, - рявкнул опер. - Что крикнул?
-«Коля!» И эхом так долго, - Тарасюк отвернулся и схватился за голову.
-И всё? Хорошо тут, – палатка явно занимала Загряжского больше, чем люди в ней.
-Всё.
-А ты?
-А я…я не пошёл за ним, - Коля не притворялся, ему действительно было стыдно за свой поступок.
Только вот от его раскаяния Журавлёв бы уже не ожил. Со временем, под землёй люди забыли, для чего нужны зонты, шпильки, очки, грабли, мобильные телефоны, любовные романы, а где-то в конце этого монументального списка постепенно пристраивались стыд и раскаяние.
-Страшно стало? – в голосе дяди Миши не было злобы, он просто вёл расследование.
Тарасюк снова кивнул, подавленный показным равнодушием опера.
-Не стал, значит, вытаскивать, - опер демонстративно зааплодировал. - Куда же он исчез, ты видел?
-Нет. Не было его там. Я туда шагнул и фонарём все углы осветил. Делся он куда-то.
-Как в сказке. Есть идеи, куда? – кисло ухмыльнулся Загряжский.
Тарасюк молчал.
-Слушай, а что это такое? - вдруг бывший уполномоченный ГУВД поднёс к лицу Коли кулак и резко разжал его.
Сначала Тарасюк инстинктивно прикрылся: он не сразу понял, чего от него хотели. Потом опустил взгляд, и брови его поползли вверх, от недоумения он даже приоткрыл рот.
-Не знаю, - выдохнул он. – Значок?
А Загряжский сжимал в руках всего лишь потрепанный резной листочек хлебного цвета. Но сейчас Коля, как ни странно, говорил правду. Сталкером он не был. И откуда ему, никогда в жизни не бывавшему снаружи, было знать, как выглядят осенние листья?
-Это не значок, деточка. Это берёза. Листок опавший, понимаешь? У трупа на подошве был. Таких в метро нет. И наверху не найдёшь, у нас сгорело всё. Видимо, он ушёл очень далеко, - он ещё раз осмотрел палатку, остановив свой взгляд на рюкзаке Стёпы. – Смертельно далеко. Так где, говоришь, ты проявил геройство?
-Дальше за завалом, метров пятьдесят, - стараясь игнорировать примитивные остроты опера, ответил Коля.
-Когда Стёпа пропал, ты обратно вернулся, – Загряжский аккуратно расстегнул туго набитый рюкзак Стёпы и пошевелил вещи рукой. – Поклажи у него много. Вы всегда так в патрули ходите?
-Нет, сумка меньше. У него другая. Где эту взял, не понимаю. Да, вернулся. Пришёл, рассказал. Мол, Журавлёв под завал сунулся и обратно не вернулся. Я за ним не полез…
-Не полез, - оборвал его Загряжский. – Под завал. Соврал, значит. Выходит, караула у трещины не выставили и никто о ней до сих пор не знает? А если бы обратно шваль какая-нибудь вылезла, вместо Стёпы? А если уже наползло?
-Боялся я, - упавшим тоном пролепетал Тарасюк. – У нас трусость не в почте.
-Правильно, - тряхнул головой Загряжский. - Трус хуже бандита. А знаешь, почему? На бандита не понадеешься! А на труса вполне можно, по глупости. Ведь он бы тебя вытащил!
Коля отвернулся и тихо сел на пол.
Дав оскорбившемуся Тарасюку подзатыльник, Загряжский поднял его за шкирку, словно нашкодившего котёнка:
-Потом волынить будешь. Место покажи, где трещина.
IV
Несмотря на хромые ноги, дядя Миша очень шустро начал перемещаться по станции. На миг показалось, что он сбросил двадцать лет с нынешнего возраста и превратился обратно в матёрого уполномоченного Ленинского ГУВД.
-Граждане! – громогласно объявил он, выйдя в центр «Тихой». - Сегодня утром не стало Степана Журавлёва. Он пропал на неделю и, вернувшись домой, покончил с собой. Сейчас я отправляюсь искать, что могло подвигнуть его на подобное. Я знаю, где он пропадал эти дни. Там может быть опасно. Оттого прошу усилить охрану лагеря и надёжно укрыть ваших детей. А сейчас мне нужно десять добровольцев и строительные материалы: мусор, камни, всё, чем можно забаррикадировать проход в тоннеле. Это на случай, если мои опасения подтвердятся.
Добровольцы нашлись быстро, и пяти минут не прошло. С оружием, в полной выкладке, они не ждали особых объяснений. Хотя дядю Мишу на станции и побаивались, его слову привыкли верить. И ровный строй вскоре выдвинулся к обвалу у выходного семафора, а за ними на дрезине везли кирпичи и камни. Впереди этой процессии шли Загряжский и Тарасюк.
Бывший опер шёл, сосредоточенно глядя под ноги. По пути он говорил мало, не желая смущать спутников. Коля, казалось, вообще шёл по рельсам на автопилоте, от него не было слышно ни звука.
Ближе к трещине дядя Миша отдал несколько распоряжений:
-Значит так, - просипел он, освещая трещину фонарём. – Вот здесь пропадал наш Стёпа. Что там – не знает никто, и воевать с этим мы не будем, понятно?
Он оценивающе уставился на бойцов и те недружно кивнули. В лицах их читалось разочарование, все были полны желания мстить за смерть Журавлёва.
Загряжский аккуратно подошёл к трещине и заглянул в её тёмное чрево.
-Здесь, говоришь, Стёпка пропал? – недоверчиво заворчали добровольцы.
-Отсюда же и вернулся, - предположил опер. - Там может быть зараза, мутанты, бандиты, всё что угодно может быть. И наша задача - не дать этому попасть на нашу ветку. Для того нам весь этот хлам. Двое налево, двое направо – сторожите.
Четыре тени мгновенно отделились от команды и разбежались в разные стороны.
-Я пойду туда, - продолжал распоряжаться Загряжский, обвязывая себя верёвкой. - Тут полтинник троса, держите конец. Замечу что, потяну её на себя и потащите назад. Кричать не буду, лишнее внимание нам не надо. Так?
Добровольцы недружно одобрили этот план.
-Дядь Миш, разреши с тобой? – расталкивая бойцов, из группы с виноватым лицом вышел Тарасюк. – Не подведу.
Опер нахмурился и протянул ему свой автомат:
-Верёвку держи, герой. Если совсем плохо будет, я её перережу, - в подтверждение своих слов он достал из ножен штык и продемонстрировал его окружающим. – Тогда четверо караульных берут трещину под прицел, а остальные быстро заделывают трещину. Не будете успевать – подорвите, здесь вся стена на честном слове. Понятно?
-Замуруем же тебя, командир! - взмолился один из добровольцев.
-Муруй. За мной никого не отправляйте и других не пускайте. О доме своём думайте, о детях. А обо мне не надо.
Последнюю фразу он говорил уже из трещины. Прямо за ней располагался деревянный бортик. Загряжский тихо спрыгнул с него и показал знаками: «Чисто». Оставшиеся снаружи выдохнули спокойнее.
Уходя всё глубже, дядя Миша тихонько тащил за собой верёвку, которую так же тихо подавали ему в трещину двое добровольцев. Постепенно его силуэт растворился во тьме. Потянулись бесчисленные секунды, верёвка медленно уходила в трещину метр за метром.
-Хм, странно. Ребят, тут нет ничего. Тупик, - голос дяди Миши раздался совсем рядом.
Акустика в той комнате, куда вела пробоина, была потрясающей. Загряжский повернулся, замелькал луч его фонаря. Комната была метров пятнадцать в длину.
-Чего видишь, дядь Миш? – громко зашептал Тарасюк, подойдя к трещине вплотную.
-Отбой. Видимо, ещё одна подсобка. Полки старые, советские. Пустые. Проём дверной, заложен кирпичом, кладка, кажется, двойная. Странно это. Комната безобидная, а законопатили. Ещё до войны, видимо… Так, стоп, - внутри послышалась возня и фонарь Загряжского вдруг погас.
-Что там? – спросил один смельчак из добровольцев, спрыгивая в пробоину.
-Мать твою! – сдавленно захрипев, выругался дядя Миша, и верёвка в руках бойцов резко натянулась.
Добровольцы засуетились. Смельчак с причитаниями стал лихорадочно выбираться назад, цепляясь за ноги товарищей. Двое, что держали верёвку, уперлись ногами в бетон и натужно тащили её на себя. Однако, силы были не равны и через несколько секунд сначала один, а затем и второй с криком бросили трос, хватаясь за обожжённые руки. Ладони их рассекали рубиновые шрамы, из них сочилась кровь.
-Что там?! – повторил Тарасюк, перехватив автомат и схватил самый конец зелёного троса, который почти уже скрылся в трещине.
И верёвка поддалась, причём неожиданно легко. Все собравшиеся начали тянуть её обратно и вскоре тот конец, который обвязывал грудь Загряжского был у них в руках. Аккуратно оплавленный, словно перерезанный горелкой, он беспомощно болтался в руках у Тарасюка.
Коля взвёл затвор автомата, собираясь дать очередь в пробоину, но ствол увёл в сторону один из добровольцев, а ещё двое заломили ему руки.
-Тихо, придурок! – зашипели на него. – Дядь Миш? Дядь Миш, ты где?
Хор из десяти глоток наивно пытался дошептаться до пропавшего командира. Но это уже было чисто рефлекторное действие. Все понимали, что надо делать.
-Так, - срывающимся голосом заявил один из караульных. – Вы его слышали. Заделываем проход.
-Надо подождать. Может выберется, - неуверенно предположил второй.
-Да не вернётся, мёртвый он! Эту верёвку могло обуглить и после того, как он её перерезал, - вторили караульному сослуживцы.
-Да не могло.
-Он не потянул, значит, ничего не заметил!
-Или не успел заметить…
Наконец, в куче сомневающихся нашёлся тот, кто взял себя в руки раньше всех. Это был молчаливый обычно мужичок по имени Фёдор, бывший когда-то гримёром в похоронной конторе:
-Значит, сейчас тихо разворачиваем груз с дрезины и аккуратно заделываем дыру. И готовьте шашки, если не успеем – действительно подорвём. Пошли.
-Может, все вместе рванёмся туда? Не перегасит же нас всех там? – нерешительно предложил кто-то.
-Хватит уже! Он же сказал, никого не слать за ним! Двух опытных вояк потеряли, тебе мало? – прошипел в ответ Фёдор, и, в общем-то, был прав.
Минуты снова потянулись до невозможности медленно. К неизвестности добавился животный страх. Двое караульных трясущимися руками сжимали пулемёты, стволы которых смотрели в черноту, где пропал Загряжский. Остальные споро разворачивали брезент с песком и кирпичами. Тут же, на дрезине, на небольшом расстоянии друг от друга разложили динамитные шашки. Один из добровольцев крепил их к одной связке, укорачивая бикфордовы шнуры.
-Секунд пять, не больше, - на глаз оценил он пучок. – Рванёт хорошо.
Тут же стоял Тарасюк. Руки слева передавали ему кирпичи, а он передавал их рукам справа. Быстрые глаза его и мокрый лоб сверкали в лучах фонарей, мелькавших повсюду. Казалось, он пытался ввинтиться в реальный мир сильнее, чем все остальные. Его постоянно дёргало в разные стороны, словно внутри него вращался пропеллер. Очередную груду кирпичей он упустил и те с бряцаньем упали на ноги его напарнику. С грязной бранью тот ухватил рохлю за грудки, но Коля вдруг вырвался и с остервенением схватил автомат. Однако, в глазах его была не ярость, а затравленность.
-Отвали! Я сам всё могу! – закричал он, но властная рука, украсившая перед смертью не один десяток лиц, схватила его за локоть, и Тарасюк полетел на пол.
Отбросив автомат, Фёдор глухо пнул Колю.
-Одного проспал, другого, дальше что? И тут выкаблучиваться? – злобно бросил он, используя более грубые слова. - Пошёл отсюда!
Тарасюк, не прекращая угрожать, зашагал от трещины прочь.
А стена, возводимая бойцами, росла с каждой минутой. Медленно, но упорно возводилась преграда, которой жители «Тихой» хотели уберечь себя. И страх перед неведомым пугал их больше, чем все напасти, через которые успела когда-то пройти их станция.
-Давайте скорее… - подгоняли они друг друга.
-Мужики, может, всё же подорвём? – причитал боец с динамитной связкой.
-Да погоди ты! Вдруг весь свод не выдержит, - одёрнули его.
Наконец, когда до конца работы оставалось совсем немного, и буквально два-три камня могли закрыть оставшуюся дыру, с обратной стороны кладки раздался хриплый голос:
-Выпустите меня. Темно тут.
В просвете, покачиваясь, появилось лицо Загряжского. Фёдор, в своей прежней жизни четыре года проработавший с покойниками, коротко крикнул, и остаток вопля застрял у него в гортани. Руками он слепо зашарил по земле, пытаясь найти оружие.
-Помогите мне, - уже более громко и живо повторил дядя Миша, испугавшись, что его не узнали.
Добровольцы уставились на Фёдора, который за минувший час принял на себя роль вожака. Тот поднял руку и, заикаясь, указал на просвет в стене:
-Н-надо…о-о-открыть.
V
Кладка ломалась быстрее, чем возводилась. Все были рады тому, что Загряжский вернулся живым. По ходу работы слышались даже весёлые возгласы, ведь все были уверены, что опер вернулся с победой. Однако, по лицу его этого не сказал бы никто. И когда дядя Миша, целый и невредимый, предстал перед бойцами, только тогда они заметили, что тот как-то изменился. По лицу его больше не скользила гримаса презрения ко всему сущему, глаза не щурились, не было былой медвежьей удали.
Перед ними стоял усталый старик с потухшими глазами. Исхудавшие щёки покрывала многодневная щетина, а от одежды пахло свежим креозотом.
-Дядь Миш, ты откуда? – наперебой спрашивали добровольцы.
Загряжский вместо ответа медленно повернул голову в сторону разворошённой стены и, словно собравшись с силами, решительно отрезал:
- Взрывайте.
Фёдор взял из рук помощника связку динамита и подошёл к Загряжскому:
-Точно? – спросил он с опаской. – Там живых нет?
-Не, никто оттуда больше не придёт. Там, - резво замотал головой бывший опер, – тупиковая ветка.
Вдруг через освещённый вдалеке проход, ведущий на «Тихую», метнулась тень. По сводам пронеслось громкое эхо, разносившее безумный смех. Кто-то к ним бежал.
-Колька Тарасюк. Совсем съехал, придурок, - приложив ладонь ребром ко лбу, констатировал Фёдор.
-Взрывай, - сухо повторил Загряжский и зашагал навстречу Тарасюку.
Победно хохоча, Колька ткнул опера в грудь, размахивая какой-то бумажкой.
-Дядь Миш, да он живой! Живой! Я это у него в вещах нашёл! – надрывался Тарасюк, пытаясь всучить Загряжскому бумажку.
Фёдор, брезгливо глядя на Кольку, поджёг динамитную связку и бросил её в темноту провала.
-Ты чего? Он там! – испуганно загорланил Тарасюк, простирая руки к трещине. – Куда взрывать?! Стёпка там! Там!
В мозгу дяди Миши лишь в последний момент пронеслась мысль, которой он боялся даже касаться, глядя на спятившего от собственного малодушия Кольку. Выбросив злополучный клочок бумаги, безумный побежал туда, где только что скрылась искрящая связка взрывчатки.
-Стой! Это не тот! – матерясь, непонятно закричал опер ему вслед, но спина Тарасюка уже скрылась в трещине.
-Нельзя, нельзя, нельзя, - глухо тараторил оттуда Коля. – Да что ж вы делаете, он же живой…
Опер рванулся к пробоине.
-Ложись! – заорал бывший похоронный гримёр и сбил Загряжского с ног.
Пять секунд, отведённые на горение бикфордова шнура, закончились. Со звоном ухнул взрыв. Из трещины ударил столб пыли и грузно загудели потревоженные своды. Комната сложилась как карточный домик. Теперь на её месте был один сплошной завал.
Загряжский протёр глаза от пыли и закашлялся. Нащупав на поясе фонарик, он осветил тот предмет, что выбросил Тарасюк, прежде чем сгинуть под обвалом. Это была простая фотография.
VI
Возвращались назад молча. Боевые действия на «Тихой» не велись довольно давно, и за день потерять двух человек считалось уже траурным событием на станции. О погибших старались не вспоминать. Стёпу Журавлёва тихо похоронили, а о судьбе Коли Тарасюка Загряжский сказал коротко:
-Убежал, - и не сильно покривил при этом душой.
Станция успокоилась, постепенно забыв о горьком дне, когда их неожиданно покинули два молодых парня. Вскоре ушёл со станции и Загряжский. Просто собрал свои пожитки и ушёл, а куда – не знал никто. Поговаривали только, что перед этим он позвал к себе Федьку-гримёра и отвёл его к коменданту «Тихой». Вместе они рассказали, что произошло. Хотя Загряжский больше кивал головой, ничего не добавляя от себя.
И, видимо, зная, что опер собрался уходить, комендант всё же спросил его о том, что так тревожило всех. Где он всё-таки побывал и почему застрелился Стёпа?
Загряжский, уже стоя у дверей, надолго задумался, и затем глубоко вдохнул.
Он не умел говорить подолгу. Но сейчас, видимо, понимая, что больше ему не высказаться никогда, он старался как можно понятнее выразить мысль, которую не хотел унести с собой в могилу.
-Да ничего такого. Я просто полчасика посмотрел на мир, где ракеты не полетели. На нас самих, сытых, довольных. То есть не совсем так, - замялся опер. - Это не мы, там другие люди. Другой Журавлёв, например, вот Колю и перемкнуло.
-Так что всё-таки с ним случилось? – не понял комендант.
-Да просёк, видимо, что там параллельный мир за стенкой был. Вот и поспешил туда. Не знаю вот только, успел ли.
Лицо коменданта приняло недоумевающее выражение:
-Миш, тебя там точно не контузило?
-Да нет, там действительно все мы были, но все другие, и Загряжский тоже, - недовольно выдохнул опер. - Знаете, мы, конечно, оскотинились в этом метро. Грабим, убиваем, но у нас хоть иногда помнят, где человеческое, а где звериное.
Фёдор, всё ещё надеясь, что опер говорит не всерьёз, шутливо огрызнулся:
-А в мире без ракет только звериное осталось?
Загряжский пожал плечами и выпалил:
-Да как тебе сказать…Там вообще никакого закона нет, ни звериного, ни людского. Жизнь есть, а закона нет. Лучше бы ракеты на них всё-таки упали. Говорил же, тупиковая ветка.
-Миш, да хватит заливать, ну не хочешь говорить, не надо! – отмахнулся комендант.
Неловко завозившись, бывший уполномоченный Ленинского ГУВД Михаил Загряжский вынул из внутреннего кармана потрёпанную газету и фотографию. Быстро бросив их на стол, он покинул комнату.
Комендант сразу же схватил газету. Приятным, и давно забытым звуком зашелестела серая бумага.
Он пролистнул её, взглянул на передовицу. Затем медленно достал из кармана зажигалку, скомкал и поджёг газету, бросив в пепельницу
Фёдор же глянул на фотографию. Это была качественная цветная картинка в белом обрамлении «поляроида». С неё на бывшего похоронного гримёра смотрели двое улыбающихся юношей. В них Фёдор сразу же узнал молодых Стёпу Журавлёва и Колю Тарасюка. Одеты они были неподобающе: клетчатые рубашки, джинсы, кроссовки…Подпись гласила «Запомни нас такими, братан! 1 сентября 2017 года».
Не веря своим глазам, он бросил фотографию на стол и перевёл взгляд на огонь, бушевавший в пепельнице. Он доедал газету, испугавшую коменданта. На передовице, которую уже вовсю облизывало пламя, Фёдор успел прочитать: «…дцать лет назад мы избежали апокалипсиса!»
Потрясенные, они совсем не обратили внимания, что спешивший уйти дядя Миша почему-то совсем перестал хромать…
|
|
|
Сообщений: 1001
Регистрация: 02.01.2013
|
А вот и про Московское метро!
Рассказ №4
История Полежаевской
- Мама, не уходи! Сколько можно повторять – если уйдешь, я могу заснуть!
Голос парнишки срывался на крик. Валентина, уже потянувшаяся к выходу из палатки, с тоской оглянулась.
- Ну и спал бы себе, Егор! – буркнула она. – Ведь пойми – от твоей бессонницы ни тебе, ни мне жизни нет. Всю душу ты мне вымотал.
- Мне нельзя спать. Они приходят во сне.
- Ну ладно, ладно, успокойся, - устало произнесла Валентина. – Не пойду никуда, посижу с тобой.
Слабый свет пробивался снаружи через щель – ночью на Полежаевской работало аварийное освещение, электроэнергию экономили. Валя достала свое заветное сокровище, которое берегла как зеницу ока – зеркальце в пластмассовой оправе, которое подарил когда-то муж. Последнее время то, что она видела в зеркале, ее не радовало вовсе. Она превратилась в старуху – и немудрено. Полгода назад пропал муж-сталкер, а когда она чуть-чуть оправилась от потери, какая-то напасть приключилась с двенадцатилетним сыном. Ему снились кошмары, и спать он почти перестал. Весь издерганный, не отпускал ее от себя, просил будить, если задремлет. «И за что мне все это? – тоскливо подумала Валя. Ей было 35 – по меркам метро, почти старуха. Но до того, как стряслись все эти беды, она считалась одной из первых красавиц станции. Миндалевидные темные глаза, чуть вьющиеся волосы, вздернутый носик. Даже худоба и бледность не слишком ее портили. Одевалась она почти нарядно – муж-сталкер приносил с поверхности неплохие вещички, баловал. И вот в одночасье все так страшно изменилось. Сын требовал больше внимания, чем когда лежал в пеленках. Она показала его врачу, замотанному, издерганному и циничному Андрею Николаевичу, но тот только головой покачал: «Не мой случай. В прежние времена такого отвели бы к психоаналитику. А теперь чего вы хотите, милая – психов вокруг полно, а аналитиков – ни одного. У нас на станции уж точно их нет, за это головой ручаюсь».
Полежаевская. Странная станция – две платформы, три пути. Один – вроде бы какой-то технический тупик. Но казалось, что существование лишнего ответвления действует на нервы обитателям станции – в воздухе постоянно ощущалось напряжение. Валентина подумала, что и сын ее неспроста вдруг свихнулся. Понятно, что жизнь в метро и так несладкая, но здесь как-то особенно тревожно. Валентине было с чем сравнивать – однажды она побывала на Красной линии. И там ей было спокойнее, хотя некоторые станции напоминали музеи. Вот, например «Площадь революции» - казалось бы, все эти застывшие бронзовые фигуры должны страх наводить. Но нет – куда больше жути она испытывала порой здесь, хотя Полежаевская отличалась простотой в убранстве. Отделанная белым кафелем и светло-серым мрамором, она иной раз наводила на мысли о больнице.
Снова заворочался Егор.
- Я здесь, - торопливо сказала Валентина.
- Вот и хорошо, - пробормотал он.
- Ничего хорошего, - проворчала женщина. – Видел бы тебя сейчас отец.
Она тут же прикусила губу, негодуя на своя язык без костей. Напоминать сейчас мальчику о пропавшем отце было уж совсем ни к чему. Но Егор отреагировал на удивление спокойно.
- Отец видит, - сонно пробормотал он.
Валентина всхлипнула – опять он бредит.
- Папа приходил вместе с ними, - словно в забытье, произнес мальчик. – Он и велел, чтоб я не спал, иначе они заберут всех.
- Кого – всех? – похолодев, спросила Валентина.
- Вас всех.
- Ты хочешь сказать – нас?
- Вас, - повторил мальчик. – Как ты не понимаешь – даже если все умрут, я останусь. Я им нужен зачем-то.
Эту фразу Валентина уже слышала – пару дней назад Егор сидел на полу и, раскачиваясь, монотонно повторял: «Все умрут, а я останусь». Ей уже и тогда было не по себе, а теперь стало и вовсе тоскливо.
Она знала, как избавиться от хандры. Сашка, один из дозорных, заглядывался на нее еще при жизни мужа. А недавно вновь возобновил ухаживания – приносил всякие вкусности и все зазывал вечером как-нибудь в гости. Но как тут уйдешь, когда с Егором такое? А может, мальчишка просто ревнует, пришло вдруг Валентине в голову? Не хочет, чтоб мать снова устроила свою судьбу? В душе ее шевельнулась досада. И вдруг женщина поняла, что надо делать. Попросить у Андрея Николаевича средство от бессонницы, как бы для себя. Конечно, лекарства сейчас очень дороги, но может, в память о прежних услугах. которые оказывал доктору муж, ей перепадет немного снотворного? Ей и надо-то совсем чуть-чуть. И когда вредный мальчишка заснет, она сможет уйти спокойно. Определенно нужно развеяться, иначе скоро она тоже свихнется. Теперь дотянуть бы только до завтра, а там уж она придумает, в еду или в питье подмешать таблетки.
* * *
Двое дозорных на блок-посту у входа в туннель коротали ночь, вслушиваясь в тихие звуки – вот на станции кто-то закашлялся, вот прошуршало что-то рядом – совсем обнаглели крысы, пора устраивать облаву. Один из них краем глаза уловил движение, оглянулся – успел заметить, как тень мелькнула возле ближайшей палатки.
- Кому там не спится? – проворчал он.
- Да это тот пацан, которого в туннеле подобрали, - буркнул второй. – Егор, кажется. Мне говорили – он уже пару раз пытался убежать. А по мне, так хоть бы и убежал. Не нравится он мне – нехорошие у него глаза.
- Да ладно тебе. Представь, что пришлось пережить мальчишке. Если, конечно, он и вправду с Полежаевской. Он ведь и не разговаривает почти. Может, он даже видел, как там все было, да только разве у него теперь узнаешь? Медсестра говорит – шок у него от потрясения. А ты ведь там был – как думаешь, кто напал на них?
- Да сто раз уже рассказывал – ничего не понятно. Пришли мы на станцию – а там нет никого, ни одного человека. Только кровью все залито – стены, пол. Даже вспоминать не хочется, бр-р-р. А пацаненка по дороге подобрали. А лучше бы мы его там и оставили, помяни мое слово. Сейчас Наташка, медсестра, с ним так мучается. Говорит, он и сначала-то был как пришибленный, а теперь и вовсе спать перестал. Сидит, уставившись в одну точку, шепчет про себя что-то. Жаль его, конечно, а только какой с него толк? Ну, может оклемается чуть-чуть, будет на кухне помогать, или в другом месте, где ума особого не надо. Если до тех пор не сбежит, конечно.
- Да куда ему бежать? К Полежаевской туннели взорвали. Вань, а как ты думаешь – они к нам не проберутся?
- Кто – они?
- Ну, те, которые на Полежаевской всех сожрали?
Тот, которого назвали Ваней, ответил не сразу. Потер рукой стриженый затылок, нахмурился.
- Думаю, вряд ли, - произнес он наконец. – Не пройти им через завалы.
- Вот и я так думаю, - быстро подхватил второй. Но не было в его голосе особой уверенности.
- Знаешь что? – подумав еще немного, сказал Ваня, - давай я мальчишку к Наташке в лазарет отведу. Может, она ему успокоительного чего-нибудь даст. А то меня раздражает, когда он тут под ногами вертится.
И не дождавшись ответа, дозорный шагнул в ту сторону, где за палаткой прятался худенький подросток.
* * *
Медсестра Наталья, закончив перевязки, решила еще раз взглянуть на Егора. Она бы совсем не удивилась, окажись его кровать снова пустой. Он уже столько раз сбегал, хотя его снова и снова приводили обратно. А у нее дел хватало, ей некогда было следить за ним в оба глаза. Она подошла к кровати и не поверила своим глазам – мальчик спал.
Сон его был неспокоен. Он метался, вскрикивал, словно спорил с кем-то. Видно было, как ворочаются под веками глазные яблоки. На секунду Наталье стало жутко.
- Не надо, - вскрикнул вдруг мальчик. – Уходите!
И такой это был отчаянный крик, что медсестра уже потянулась разбудить Егора. Но тут он вдруг как-то обмяк, вытянулся. Лицо стало спокойным. Губы снова зашевелились. Наталье показалось, что она разобрала отдельные слова: «Я не виноват. Я больше не могу. Не сумел. Папа, прости…»
- Бедный мальчик, - прошептала Наталья, хотела погладить Егора по голове, но побоялась разбудить. Ну ничего, подумала медсестра, теперь он начнет приходить в себя понемногу. Хорошо, что заснул, она тоже сейчас приляжет. Жизнь определенно налаживается.
|
|
|
Сообщений: 1001
Регистрация: 02.01.2013
|
Итак, а это про Урал.
Рассказ №5
Тени минувшего
Урал. Мы знаем это слово еще с пеленок. Уральские горы славятся своей красотой. Летом их украшают яркие зеленые деревья, зимой надевают белоснежную белую шубу. Люди спокойно там уживаются с суровым характером природы. Но кроме небывалой красоты, Уральские горы скрывают от человеческих глаз сотни загадок. Они породили и хранят в себе тысячи людских легенд. Десятки аномальных зон раскиданы по их обширным территориям. Еще до Шумного дня, как в шутку здешние люди называют Апокалипсис, на этих территориях происходили странные, ненормальные события. Даже в те хорошие светлые времена, когда у ученых намного больше было возможностей изучить «уральские причуды», они не могли полностью раскрыть какую-либо тайну Уральских гор, не могли объяснить поведения людей, попавших в здешние аномалии. Тогда аномальных мест было сотни, но, сколько их теперь?
Рука с пишущей ручкой нависла над поставленным знаком вопроса. Огромный мужчина с плохо выбритым лицом нахмурился и начал чесать подбородок. Гм. С чего теперь начать? Он знает очень много аномальных мест и еще больше связанные с ними чудовищные случаи. А, ну да. Вполне, можно начать и с этого. Это аномалия ближе всего к их поселку. Мужчина, очень смахивающий на медведя, снова нагнулся над пожелтевшим от времени листом бумаги, чтобы продолжить писать.
- Ты что так бежишь окаянный! Под ноги себе смотри! Тунеядец несчастный! Вместо того чтоб силы на работу тратить, носится здесь по дороге, людям мешает! – закричала маленькая сгорбленная старуха, которого хорошо видно было из окна.
Встав около забора, такого же дряхлого на вид, как и бабка, она бранила бежавшего к его дому молодого паренька. Тот, не обращая внимания на причитания старухи, продолжал быстро приближаться к его дому. Бежал он неуклюже. Весь долговязый, ноги и того длиннее, волосы грязны и взъерошенные. Лицо обычно вытянутое, но сейчас рот открыт нараспашку, и лицо приобрело овальное очертание. Опять он что-то учудил! Сколько можно?!
Дверь с треском открылась. Парень с вытаращенными глазами поискал его и, найдя, моментально кинулся к нему.
- Кирилл! Брат! Нам надо валить! Срочно! Пока не поздно!
- А ну сядь, Миша! – рявкнул на него Кирилл.
Судорожно сглотнув, тот сел на наполовину просевший диван. Колени и руки нервно поддергивались.
- Что еще? – недовольно спросил его Кирилл.
- Нам надо уходить! Я был там! Они очень злы! Им надоело предупреждать! Теперь они хотят действовать! – быстро затараторил Миша.
- Что?! – воскликнул он. Опять! Почему он всегда идет туда? Почему он никогда не слушает его? – Ты снова был в этом доме?
Кирилл гневно смотрел на него. Миша, в очередной раз сглотнув, еле слышимым голосом ответил:
- Да.
- Я же запрещал! – закричал на него брат.
- Но… - попытался возразить Миша.
- Нет, я запрещал ходить тебе в тот дерьмовый дом! И мне плевать, что ты там видишь-слышишь! Никто-ничего-там-не-видит! – отчеканил он каждое слово.
- Но ты ведь знаешь! – неожиданно встал его младший брат с дивана, отчего тот издал мерзкий скрип. – Ты знаешь, что они не могут и не смогут это увидеть! Ты знаешь, почему мы их видим! Все из-за тебя, из-за твоего прошлого!
- НЕ СВЯЗЫВАЙ СВОЕ СУМАСШЕСТВИЕ С МОЕЙ ПРОШЛОЙ РАБОТОЙ!
Они зло смотрели друг в друга.
- Эй вы! Хорош шуметь, два лоботряса! Совсем осточертели со своей…
- А НУ ЗАТКНИСЬ СТАРАЯ БАБКА! – закричал Кирилл на дверь, за которой стояла старуха. Когда он смог перевести дух, он обратился к брату:
- Если еще раз, я услышу про этот чертов дом, я переселюсь туда вместе с тобой! И мне будет абсолютно наплевать, что ты не сможешь жить из-за всякой чертовщины. Ты понял меня?!
- Отлично! – прошипел в ответ Миша. – Но когда придут за тобой - не удивляйся! – и быстро повернувшись к нему спиной он вышел из домика. Бабка, судя по всему уже не было. Ночью он не вернулся домой. К своей рукописи Кирилл больше не возвращался, писать абсолютно не хотелось. Он лежал на просевшем диванчике и смотрел на висевшие перед ним часы с качающимся в разные стороны маяком. Его глаза повторяли движения маяка: туда-сюда, туда-сюда.
Брат всегда был таким ненормальным. Он видел каких-то людей, которых не видел никто. Это было с рождения. Родители пытались что-то с ним сделать, уничтожить сидевшую в нем дьявольщину, но все старания оказались тщетными. В поселке его называли психом. С Кириллом тоже особо не разговаривали, считали, что если в одном бес сидит, то и в другом что-то похожее. Так они и прожили уже несколько десятков лет. Ему сорок два, а Миши тридцать пять. Его брат осиротел в тринадцать лет и вырос уже под присмотром его брата. Родители погибли, как и все многие люди, в тот день. Братик был у него в гостях на Урале – Кирилл служил в ракетных войсках. Кирилл нажал на злокозненную кнопку, как и другие люди. Так они и прожили последующие двадцать лет. Не ахти как, но от голода не умирали. По их частям ядерного удара, к его удивлению, не нанесли. Забыли, видно. Но всякая нечисть полезла потом в их лесные края. Поселок, где они проживали, смогли укрепить, вознесли высокую железную ограду. Создали охрану, которые несли собой небольшие самодельные арбалеты. Так и жили. Пшеница и картофель спасали селение от голода. Даже делали небольшие вылазки на несколько километров, и нашли еще несколько небольших поселков, где прятались выжившие.
И все-таки, причем его работа? Кто это они? Откуда они знают, кем он раньше работал, что он тогда сделал? Может, брат снова видит этих людей, которых родители считали плодом воображения?
Кирилл не заметил, как заснул. Встал он поздно, разбудили его часы, пробившие одиннадцать часов утра. Он не сразу вспомнил вчерашнюю ссору, но когда в памяти всплыла эта сцена, он судорожно провел взглядом по комнате. Миша до сих пор не вернулся. Кирилл, быстро одевшись, вышел из своего дома и пошел по дороге, усыпанной галькой. Сбоку возвышались такие же невзрачные, обкрошившиеся и покрытые трещинами дома. Некоторые жильцы, которые отдыхали дома, а не работали на поле или охоте, изумленно смотрели на него. Кирилл шел туда, где, по его мнению «переночевал» Миша. Он разогнал куриц, которые несколько секунд назад мирно клевали рассыпавшееся зерно. Там, в сотне метров от поселка, на небольшом холме возвышался наполовину разрушившийся дом. Крыши давно уже не было, одна из стен почти полностью отсутствует. Весь холм голый. На нем ничего издавна не растет. Это одна из аномальных зон – «Дом старой карги». Туда всякий раз ходил его брат, там кто-то сыпал на него угрозы. Чего больше всего не понимал Кирилл, так это действия его брата. Зачем туда шастать, если кто-то его шантажирует? Один раз, в одной из очередных скандалов он задал этот вопрос. Миша ответил: «Я боюсь туда не возвращаться!».
Кирилл поднимался по холму. Обычно, люди оказавшиеся здесь, сходили с ума. Пустые черные глазницы окон создавали впечатление, что кто-то следит за ним. Казалось, за ним следит сам дом. Двери нет, поем весь скошен набок. Внизу валяется обломки крыши. Он вошел внутрь. Его лицо побледнело. Кирилл с ужасом смотрел в центр разрушенного здания.
Головы нет. На его месте огрызок от шеи, где видны концы шейных позвонков. По всем руинам следы крови, куски черепа и мозга. Перед обрубком шеи - целая лужа крови. Но самое ужасное дело обстояло с туловищем. Кожа, словно расстегнулась, распласталась на сырой земле, обнажая мышцы, кости, органы. А в туловище словно вдавили большой крест. В нем просто зияло отверстие в форме креста. От такого зрелища Кирилл открыл рот в ужасе, его тошнило, казалось, вывернет наизнанку. Он не сразу обратил внимание на то, что на стенах кровью написали одну и ту же фразу: «Это ты во всем виноват!» На противоположной стене эта надпись была самой крупной. Рядом со стенкой лежал человеческий палец, кончик которого весь в крови – он служил убийце кистью. Кирилл в ужасе попятился. Нога наступила на бумажку. В отличие от всего остального, она оказалось совсем чистой, белой, не пропиталась «багровыми тонами». Дрожащими руками он развернул ее. В ней значилось только одно:
- «Он предупреждал тебя. Теперь твой черед!»
Кирилл бежал, что есть духу. Что происходит?! Кто сделал это с его братом?! Кто?! Ах, ну да! Это они! Они! Он найдет их! Он их найдет!
Кирилл добежал до двери. На ней было нацарапано: «Ты опоздал! Нас поздно искать! Это мы тебя нашли!». Он выбил дверь и как только ворвался внутрь, заорал что есть мочи:
- ГДЕ ВЫ?! А?! ГДЕ?!
Он рывком открывал двери, осмотрел спальни, ванную, кухню. Никого не было. Остановившись на кухне и переводя дух, Кирилл вдруг услышал младенческий плач. Он прислушался. Звук шел из зала. Медленно подойдя к дверному проему, он взглянул внутрь. Сердце быстро стучало, то ли от злости, то ли от страха. Да, плач шел из зала. Приглядевшись, он понял, откуда шел этот неприятный звук. На просевшем диване сидела женщина, судя по убаюкивающему женскому голосу. Он видел ее со спины, а на голову нахлобучен капюшон. В руках она держала, огромный сверток из одеяла. Женщина тихонько покачивалась и пела колыбельную. Откуда она взялась. Кто она такая? Может, она одна из них?
- Эй! – окликнул он ее.
Женщина не поворачивалась. Ребенок неугомонно продолжал рыдать, а она продолжала петь.
- Эй! – уже крикнул он.
Женщина снова не повернулась, но перестала петь и, обращаясь к младенцу, сказала:
- Не беспокойся, миленький мой! Скоро все закончится! Скоро, все для него закончится!
Ребенок умолк. Наступила тревожная тишина. Кирилл думал. Что закончится? Для кого закончится?
- Эй! – третий раз Кирилл окликнул ее. Он подошел и встал перед нею. Это был не просто младенец. Ему показалось, что он снова погрузился в какой-то кошмар. Туловище, руки, ноги, голова, а справа с ней срастается такая же большая головка, от которой отходит туловище, но рук и ног нет. Здоровый младенец смотрел на него, а потом закрыл глаза и заснул. Как только это произошло, ребенок без конечностей моментально проснулся и, увидев Кирилла, громко закричал.
- Правда красивый? - с нежностью спросила его женщина. – В отца пошел, не в меня.
И она сняла капюшон. Там была одна голова. Но двуглавый младенец отдыхал перед этим уродством. Голова женщины будто состояла из множества опухлостей, которые позеленели и начали гнить. Из глаз также тек сплошной гной. Распухшими губами она спросила:
- Я его только слышу! А ты его видишь?
Кирилл отпрянул от нее. Дыхание перехватило от ужаса и страха. Что происходит?! Сзади него включился телевизор. Электричества уже пару десятков лет нет, как он мог включиться? Обернувшись, он увидел, что по нему шло. Летит самолет, сбрасывает бомбу. Камера, находящиеся вдалеке от эпицентра взрыва четко показывает разрастающийся гриб. Кирилл, полный ужаса и готовый наложить в штаны, посмотрел снова на женщину – ее уже не было. Телевизор выключился. Вдруг стало темно. Наступила абсолютная темнота, хотя еще не было трех часов дня. Пошарив в кармане, Кирилл нашел фонарь. Рядом с ним что-то упало, с легким шлепком. Включив фонарь, он осветил место, откуда послышался звук падения.
Судорожно дергая лапками, перевернувшись на спину, лежал таракан. Кирилл услышал странное шевеление над ним. Он осветил потолок и увидел, что его нет. Там была только быстро копошившееся масса – тараканы. Их было сотни, тысячи. И, словно по команде, они упали вниз. Тараканы теперь копошились в волосах, ползали по лицу, под одеждой.
- Нет! Нет! НЕТ! – закричал Кирилл, бешено танцуя, пытаясь стряхнуть тараканов от себя.
Но уже через секунду по нему никто не двигался. Насекомые превратились в пепел. Кирилл огляделся – никого. Вдруг странная темнота исчезла и он увидел. Десятки уродливых людей шли к нему. У кого-то голова из груди растет. Кто-то с длинными руками и ногами и другие люди-мутанты: они все, абсолютно все шли к нему и все говорили только одну фразу:
- Теперь твой черед!
Они приближались все ближе и сжимались вокруг него все теснее и теснее. И Кирилл понял, понял, кто они, кого видел Миша и за что они его заберут.
- Я не виноват! Меня заставили! Мне приказали!
Но все было тщетно. Уродцы, как зомби продолжали к нему идти и говорить:
- Теперь твой черед!
И они шли, шли и шли. И, поняв, что все безуспешно, Кирилл издал предсмертный крик отчаяния.
* * *
Перед ним мигала красная кнопка. Все люди нервно что-то кричали и носились по всем помещениям. Кирилл оглянулся в страхе. Что?! Как?!
- Нажимайте, Кирилл, нажимайте! У нас нет другого выбора! – закричал ему в ухо седой мужик, одетый в военную форму.
Кирилл неуверенно занес палец над кнопкой.
Брат, родители, простые люди. Зачем? Неужели люди так сильно желают друг другу смерти?
И он, с зависшей над красной кнопкой рукой, смотрел на нее. Смотрел и смотрел. Он не слышал не сердитый и отчаянный крик главнокомандующего. Он не слышал крики, перешептывания и рыдающих от безнадежности положения людей. Он слышал только одно: как качается из стороны в сторону маяк его часов.
Изменено:
Jay Fox - 19.08.2013 09:19:46
(Извиняюсь перед автором, не все вставил...)
|
|
|
Сообщений: 1001
Регистрация: 02.01.2013
|
Эх! Ну, наконец-таки постепенно оживляется наши пользователи!
Рассказ №6
«Сказ о том, почему на Звенигородской не пьют чай.»
Сказывают, что в две тыщи тридцать третьим годку, в Петроградском метрополетене, близ Торгового Города на станции Звенигородская, жил мужичок. Ну, мужичок, как мужичок, да только, говорят, что мужичка того никто никогда в метро не видел чаёвничающим. Даже тесть с мамкою, царствие им небесное. А все потому, что страдал мужичок, редким в наших краях недугом – пищевой непереносимостью грибов. А потому херачил, он, с утра и до вечеру. Каждый божий день. Уж так он по «настоящему» чаю скучал. Да только, где ж его сыщешь то? Ядерная, она то много вещей с лица земли русской стёрла.
Вознамерился как-то, было, за чаем «настоящим» в Торговый город ездить. Где ещё, если не там? Так сказать: и себя показать, и на чай поглядеть. Да только на чём ехать то? Оно ведь от Звенигородской до Садовой так же далеко, как от Садовой до Звенигородской. А дрезину то нач-станции не даёт! Говорит, чай, работать иди – чого баклуши бьёшь, да самогон переводишь? Вот и пошёл мужичок котлы чистить, да половники намывать. Другой-то работы для него не было. Руки трясун бьёт, глаз замылился. От того и приходилось терпеть – запах грибов то всё равно в нюх бьёт! Вот и копилась в нём нелюбовь и озлоба.
А тут, собрались, было, дозорные чайку похлебать. Костёр развели, взяли котелок, водицей до краюшка наполнили и на огонь поставили. И вдруг, у всех надобность появляется, делами важными заняться. Али искать идут чого, иль побеседовать захотелось. Вспоминают дозорные, о котелке только через час. А водица вся, «хлоп» и выкипела! Осталась лишь накипь и сажа на внешней стороне. День выкипела, два, три, неделю. Мистика прям какая-то! Так же и с поварихами, сталкерами, караванщиками, пришлыми, да и всем честным людом. Не могут чайку испити и всё тут! Стали разбираться – что за чудо такое? А мужичок сидит, да половничек намывает – о чайке «настоящем» думает. Узнали жители от бабки Морохи о мужичковском недуге и озлобились. Приходют к нему и спрашивают: «Что ж ты, паскуда, людям чай попить спокойно не даёшь? Порчи наводишь!» А он им в ответ: «Ни при чём я тут, невнимательность ваша виновата. Чай, следили бы за водой – она и не выкипала.» Да разве кто слушал? Взяли, под белы рученьки, да к стенке приставили. Правда, не изменилось ничего.
С тех пор, никто на Звенигородской и не чаёвничает. Важных дел, что ли, нету?
|
|
|
Сообщений: 1001
Регистрация: 02.01.2013
|
Рассказ №7
Опережающие сны
Когда отец объявил, что Петьку возьмут в больницу санитаром, это ни кому не понравилось – ни матери, ни самому Петьке. Во-первых, до больницы было километра три, а на улице все ж таки по утрам до минус тридцати бывает. Во-вторых, работа была суточная, график «сутки-двое». В третьих сама работа не ахти какая – «подай-принеси».
Но отец настоял на своем, тем более нашлись положительные моменты. Во-первых, ходить утром в больницу не опасней, чем на рыбалку или охоту. Во-вторых, сутки отработал, потом двое-то дома. В третьих не все же сутки постоянно на ногах – и поспать можно. В четвертых – кормят. Конечно, не официально, тем, что больным не додадут, да другие больничные работники не растащат, так что не ахти какая кормежка, но голодающих там нет. В пятых – за работу выдают паек. В шестых – в больнице всегда можно разжиться медикаментами. А по поводу «подай-принеси» – так Петька ни чего другого и не умеет.
- Ты, мать, учти, –обратился отец к супруге, – одними теплицами, охотой, да рыбалкой мы, конечно, двадцать лет живем, но последние годы дела-то обстоят все хуже и хуже. А больница – весьма тепленькое местечко.
А потом наставительно сказал Петьке:
- Пора тебе самостоятельным становится. Вот и начнешь с санитара. Завтра пойдем, оформишься.
Двадцать лет назад Петькины родители не могли себе представить, что жить они будут вот так – в деревне, самостоятельно выращивая огурцы, лук да картофель, мясо и рыбу добывать не в магазине, а в лесу, да в озере…
В момент ядерного нападения Антон и Людмила еще и женаты-то не были. Антон учился в институте и на каникулы его мать с отцом отправили к бабке, материной, соответственно, маме, в деревню. Мол, старушка одна, помочь надо по хозяйству, чего без дела на каникулах болтаться. Антон посопротивлялся, конечно, но ехать пришлось… Тут, в деревне, и познакомился с Людмилой, которая, работала продавщицей в магазине, в трех километрах от деревни, в небольшом городке.
Когда стало понятно, что телевизоры, радиоприемники, сотовая связь «отрубились» не просто так, когда удалось все ж таки поймать по радио далекое сообщение и сквозь шуршание и треск помех разобрать, что всему цивилизованному миру пришел, по сути дела, полный «амбец», Антон тут же засобирался домой. Но не тут-то было, выбраться дальше ближайшей станции не удалось… Вот и остался в деревне. Дозиметров да химанализаторов, конечно же, не у кого не было. Но и каких-то проблем со здоровьем не наблюдалось. Впервые в деревне были рады отдаленности от основных промышленных и крупных населенных пунктов – кому они тут нужны, что б на них сбрасывать бомбы да направлять ракеты?
Жизнь потихоньку стала входить в новое русло. Антон научился рыбалить, бить зверя, добывать в лесу дрова для печи, освоил премудрости огородного дела… Вообще многое освоил, ибо по другому было просто не выжить. Женился на Людмиле… Родился у них Петька… Умерли Людмилины родители… Скончалась бабка Антона…
…Сначала в городок подался Антон. Устроился дежурным электриком на подстанцию. Электричество добывалось исключительно «ветровиками» и дизель-генераторами. Режим «сутки-двое», за работу давали паек – крупы, чай, сахар, спички и несколько охотничьих патронов. Дело в том, что незадолго до ядерного конфликта рядом с городком построили склады. Именно для городка и построили. Видимо все ж таки знали, кому положено, что будет война. Вот с этих складов и выдавали пайки. Они, конечно, были скудноваты, но считалось, что местные жители обеспечат себя сами – огородами, охотой, рыбалкой. Но вот последние годы рыбы в озере да зверя в лесу становилось все меньше, грибы да ягоды тоже вырождались. И земля в огородах не была уже столь плодородна… Эти-то обстоятельства и вынудили Антона искать работу в городке. С должностью электрика ему повезло, сыграло и то обстоятельство, что до института отслужил в Армии радистом. Ну и институт был радиоэлектронным, хоть и окончил Антон всего второй курс, причем почти двадцать лет назад. Но не велика премудрость быть электриком…
А вот с Петькой сложнее. Лет ему только-только семнадцать исполнилось. И умел он лишь охотится, рыбачить, грибы собирать, дрова пилить, в огороде копаться… Поэтому взять его могли на должность, где не требуется какая-то специфическая квалификация. Но и работа нужна была сменная, как отцу, что бы мог дома по хозяйству шустрить – одним пайком не проживешь…
… Петька вроде как проснулся, но открывать глаза не хотелось. Хотелось еще сладенько покемарить. Но тут он услышал тихий, но низкий глуховатым голос:
- Пе-етя…
Он приоткрыл один глаз и увидел сидящую на краешке его кровати девочку, лет семи-восьми, одетую в платьице с поблекшим рисунком, с забавными косичками, смешно вздернутым носиком и пронзительно голубыми глазками. И это милое дитя говорило тем самым низким и глухим голосом, грозя при этом пальчиком:
- Пе-етя, не надо мешать уходящим… А то придет черный пес и накажет… Так накажет, что дышать не сможешь…
- Каким уходящим? Кому мешать? Ты, вообще, кто? – удивленно спросил Петька.
- А ты спи. Спокойно засыпай. Расслабь личико и засыпай. – пробасила девочка.
Петька отвернулся к стенке, натянул на голову одеяло и постарался заснуть. Но в следующей момент резко сел на кровати. Девочки в ногах не было…
«И что за ерунда?» - подумалось ему. Он снова лег, на спину, заложил руки за голову… Но тут же послышался окрик отца:
- Сын! Вставай! На работу пора! Санитарить!
Петька открыл глаза. Оказывается он лежал уже не на спине, а на боку, поджав колени. Одеяло сползло на пол. У кровати стоял отец и улыбался. Петька чуть ошарашено смотрел на него, а в голове мелькали картинки – девочка на кровати, она что-то такое говорит про каких-то уходящих и про пса, грозит пальчиком… «Уф! Приснится же!..» - подумалось ему.
Работа в больничке действительно была «подай-принеси». Петька целый день что-то таскал, носил, передвигал. То биксы в автоклавную и обратно, то термосы с едой из пищеблока, то шкаф в процедурном кабинете потребовалось передвинуть, то больного из одной палаты в другую на каталке перевезти… Попробовал и больничной еды – днем поел жиденького супчика, вечером перепало немного пшенной каши и бледного чая. Потом Клавдия Степановна – пожилая медсестра, с которой Петьке выпало дежурить свои первые трудовые будни – отправила его спать:
- Вон там на кушетке ложись. Ночью работы для тебя не будет. Ну, скорей всего не будет.
…Петька смотрел на улицу сквозь заледеневшими стекла. Он был не дома, в гостях у соседей, у своего приятеля Димона. И в этот момент вдруг раздался голос Димки, строгий и в тоже время испуганный:
- В окно! Прыгай! Быстро! Горим! Пожар!
Хоть Петька не чувствовал запаха дыма, не ощущал жара, да и огня не видел, но от чего-то понял, что это не спроста и что действительно надо прыгать. И он, без всякого разбега, нырнул в заледеневшее окно, перечеркнутое толстыми перекладинами деревянной рамы. Окно, как ни странно, легко поддалось, распахнулось и выпустило Петьку наружу. Он плюхнулся в сугроб, ни боли, ни холода не ощутил. И принялся как можно быстрее отползать от избы. Увидел в снегу торчащий боком стол – от куда он тут взялся?! Заполз под него, уселся привалившись спиной к столешнице. Стол тут же заскрипел и стал как бы складываться… Петька взглянул на соседскую избу. Она полыхала! Желто-красный огонь вздымался ввысь, закручивался жгутом, пожирая деревянное строение. И вдруг из этого пламени выскочила здоровенная, абсолютно черная псина. Шерсть стояла дыбом, глаза горели, словно часть пламени оказалось у нее в голове и просвечивало насквозь… Петька испуганно отпрянул, стол развалился совсем. А пес уселся на снег, вздернул голову к небу и протяжно взвыл… Потом, замолчав, встал, встряхнулся, понюхал то место, где только что сидел и потрусил прочь. Рядом вдруг очутился Димка и произнес:
- Чего ж ты стол-то развалил? Эх ты, совсем вещь сломал. У тебя гвозди есть?
Петька помотал головой.
- Ну что ж ты так! Всегда должны быть. Четыре гвоздя, как минимум. Угла-то четыре. А то появится по сторонам смотрящий и тю-тю! – и Димон похлопал друга по плечу.
И тут Петька проснулся. Над ним стояла Клавдия Степановна и, тормоша за плечо, негромко окликала:
- Петр, просыпайся, просыпайся, я говорю.
Петька потянулся, сел на кушетке, зевнул и спросил:
- Уже утро?
- Да нет, ночь еще. Пойдем, надо труп вывезти.
Петька слегка опешил.
- Какой труп?
- Да помер тут один. Я уж тебя будить не стала, с кровати на каталку сама его сгрузила. Он вон, в тупичке. Пойдем, в морг вывезем. Два часа-то уже прошли, так что можно вывозить.
Морг был в маленькой пристройке, но вход в него был только с улицы, так что умершего предстояло везти на дребезжащей, трудно управляемой железной каталке по плохо расчищенной от снега и неосвещенной аллейке.
Вместе с Клавдией Степановной они вывезли каталку с телом, накрытым серой простыней, на улицу. Было морозно. Ночная тьма разбавлялась голубоватым лунным светом. И в этом мертвенно-бледном свете весь окружающий пейзаж выглядел каким-то призрачным… Мистическим… Абсолютно не живым, словно это был другой, искусственный мир.
И тут легкий порыв ветра откинул простыню, обнажив заострившееся лицо и худой торс мертвеца. Ощущение было такое, словно труп решил глянуть на этот мир еще разок и откинул покрывало… Петька застыл, с легким ужасом глядя на покойника… Вдруг в тишине, нарушаемой лишь легким шорохом ветра, раздался гортанный хрип. А над сизоватым лицом покойника вздыбилось легкое облачко пара, которое тут же рассеялось в морозном воздухе. У Петьки открылся рот, похолодело в животе, бешено заколотилось сердце, а вдоль позвоночника сверху вниз словно ледяная струйка пробежала. Он застыл, крепко вцепившись в каталку.
Клавдия Степановна же, с вмиг распахнувшимися глазищами и пронзительным воплем, отшатнулась от мертвеца, наткнулась на сугроб, неуклюже взмахнув руками села в него и начала неистово крестится. Потом вдруг перевалилась на колени, неуклюже, но споро поднялась и горячо зашептала:
- Ох ты ж, батюшки-светы! Как же ж так! Он ведь больше двух часов! Это ж… - тут она замолкла, глядя бешенным взглядом на остолбеневшего Петьку и чуть слышно произнесла:
- Он смотрящий…
Петька же, находясь в полном стопоре, стоял на трясущихся ногах, привалившись к дверному косяку плечом, продолжая крепко держаться за каталку. И был близок к самому натуральному обмороку. При этом рот оставался у него приоткрытым, по подбородку стекала слюна…
- Это ж смотрящий! Ох ты ж! По сторонам смотрящий! А у нас же там тяжелый! – вдруг громко запричитала Степановна, продолжая глазеть на Петьку.
- Ты… Ты его увози от сюда! Скорей увози! А я… Я гвозди! Гвозди надо там по углам, что б… - с этими словами Степановна, оттолкнув Петьку, ринулась в узкий дверной проем.
Петька же, лишенный опоры в виде дверного косяка и не ожидавший напора медсестры, отпустил каталку, сделал шаг в сторону, ткнулся спиной в стену и медленно сполз на пол, ибо ноги его не держали. Дверь с противным скрипом прикрылась, заслонив стоящую на улице каталку с телом…
И в этот момент в Петькиной голове всплыл недавний сон – пожар, сломанный стол, Димка, который говорит: «Четыре гвоздя, как минимум. Угла-то четыре. А то появится по сторонам смотрящий и тю-тю!»…
«Ты его увози от сюда! Скорей увози!»… Как же его увезешь, если он мертвый, а хрюкает! И ноги не держат!.. И тут дверь открылась! У Петьки все внутри моментально закоченело, а в груди так просто жгуче-ледяной комок образовался. Дыхание перехватило. А на пороге стоял какой-то мужик, в треухе, телогрейке, надетой поверх грязно-серого халата.
- Что, пацан, мертвяков на улице оставляешь? Я, что ль таскать их должен? – раздался строгий, поскрипывающий голос.
Петька икнул. А мужик продолжил:
- Ты, чего, парень? Поскользнулся, что ли?
- Я… Не… Он… Это… Храпит!..- произнес Петька сиплым голосом.
- Новенький, что ли? Я тебя тут раньше не видал. Первый раз труп-то отвозишь? Ну, понятно. Бывает и не такое привидится! Я Егорыч, санитар из морга. Ну, хватит на полу-то холодном сидеть, отморозишь себе все причиндалы. Пошли, отвезем тело. Ни чего в этом страшного нет.
Он помог Петьке подняться и, поддерживая под локоток, вывел на улицу. На каталку Петька старался не смотреть. А Егорыч водрузил на место простыню, ловко подоткнул ее, ухватился за каталку и произнес:
- Ну не стой, толкай давай.
И тут у Петьки в который раз за сегодняшнюю ночь захолонуло в животе, бешено затюкало сердечко, а вдоль позвоночника пробежала леденящая искра – он увидел собаку. Это был здоровенный черный пес, который огромными прыжками несся прямо на Петьку. Он стремительно приближался в полной тишине, освещаемый призрачно-голубоватым холодным лунным светом, ровно посредине аллеи. Было не понятно – от куда взялась эта псина… Почему она движется прямо на него, Петьку…
Могильно-холодные лунные отблески, посверкивающие красным демоническим огнем глаза на угольно-черной морде пса, его хищнически приоткрытая пасть, косые и изломанные тени деревьев на голубовато-белых сугробах и полнейшая, абсолютнейшая, кладбищенская тишина придавали общей картине настолько мистический и ужасающий вид, что Петька против своей же воли заорал.
Вернее заорать у него не получилось – рот распахнулся, но горло от чего-то перехватило так, что не вдохнуть, не выдохнуть. И тут в голове пролетело воспоминание о недавнем сне – словно из адской преисподней, из клубящегося пламени пожара, прямо на Петьку выпрыгивает устрашающегося вида псина… И другой сон – маленькая девочка грозит пальчиком и несвойственным ей низким глухим голосом говорит: «Не надо мешать уходящим… А то придет черный пес и накажет… Так накажет, что дышать не сможешь…». А дышать Петька действительно не мог…
А пес промчался мимо Петьки и ткнулся мордой в ноги Егорыча, закрутился вокруг него, бешено виляя хвостом.
-Уголек! – воскликнул Егорыч, - вернулся! Где ж ты пропадал? Ни как почуял, что помер кто-то, а?
Петька с распахнутым ртом смотрел на эту сцену, громкий сердечный галоп успокаивался, горло отпустило, он судорожно вдохнул морозный воздух…
…Егорыч поил Петьку чаем. А Петька, успокоившись, рассказал, как на улице труп «откинул» простыню, как всхрапнул, как Клавдия Степановна помчалась за какими-то гвоздями, причитая о неведомом смотрящем, как испугался, увидев Уголька… Поведал и про сны свои, которые удивительным образом предвосхитили эти ночные события.
Когда Петька закончил, Егорыч, усмехнувшись, сказал:
- Всякое бывает. И многое имеет свое объяснение. Простынь с мертвеца просто ветром сдуло. Всхрапнул, говоришь? Так он же у вас в тепле два часа лежал. У него в груди воздух оставался. На мороз его вывезли, грудь сократилась и выдавила воздух-то. Вот и всхрапнул. А вот по поводу смотрящего, тут есть своя легенда. Мол, если труп закоченеет не весь, если голова и шея останутся, то вроде как мертвец осматривается по сторонам, кого бы еще забрать с собой. И тогда надо в палате, где тяжелые больные лежат, по углам гвозди забить, а труп быстро вывезти. Ну, что б ни кого с собой не забрал. Вот Клавка и решила, что раз храпит, то не закоченел, значит смотрящий. У вас тяжелые больные есть?
Петька, завороженный рассказом, кивнул.
- Ну вот она и помчалась там гвозди забивать. Я давно тут тружусь, с покойничками-то. Но, знаешь, как-то все без мистики обходилось. Легенд, конечно, много разных про мертвецов есть. Но лично я ни разу ни чего страшного и мистического не встречал. Ну а Уголька зря испугался. Он добрый, своих не трогает. Он тут у меня живет. Иногда куда-то исчезает, дня на два-три. Но мертвецов чует – как кто в больничке помрет, он беспокойным становится, выть может начать. Вот сейчас, видишь, прям к трупику вернулся.
- А сны? – спросил Петька.
Егорыч подумал и ответил:
- Как-то все совпало, да? Какие-то они… Опережающие, что ли, да? Знаешь, может и есть кто-то там. – он ткнул пальцем вверх и продолжил:
- Может от туда иногда предупреждают как-то. Ну, вот через сны, хотя бы.
В этот момент в каморку, где они сидели, вошел Уголек, посмотрел на Егорыча, потом на Петьку, сел, вздернул морду к потолку и завыл.
- Да тихо ты! – цыкнул на него Егорыч, - с трупом мы уже разобрались, поздновато, ты брат.
И тут тренькнул телефон. Егорыч откашлялся, взял трубку и важно произнес:
- Морг. Санитар Егорыч слушает.
Потом, продолжая слушать, перевел взгляд на Петьку, глянул на собаку, сказал в трубку:
- Понял. Да перестань ты со своими гвоздями! Сейчас мы придем. – водрузил трубку на аппарат и сказал Петьке:
- Гхм… Там у вас еще один труп образовался. Это Клавка звонила. Причитает, что не успела гвозди по углам заколотить, вот, мол, смотрящий и забрал. Просит прийти помочь ей покойника с кровати на каталку переложить. Тем более, что каталка-то тут еще. Так что пошли, поможем.
А у Петьке в голове все кружились сцены из снов.
… «Пе-етя, не надо мешать уходящим… А то придет черный пес и накажет… Так накажет, что дышать не сможешь…»
… «У тебя гвозди есть? Ну что ж ты так! Всегда должны быть. Четыре гвоздя, как минимум. Угла-то четыре. А то появится по сторонам смотрящий и тю-тю!»…
|
|
|
Сообщений: 1001
Регистрация: 02.01.2013
|
Рассказ №8
Подсказка
Композитор уже целую неделю не мог наладить нормальное, без скачков и перебоев, электричество. То генератор тупо заглохнет, то движок работает ровно, да «напруги» нужной не дает, то вдруг «засбоит» какой-либо из стабилизаторов, то напрочь выгорают «пускачи», летят предохранители, то банально прошибает изоляцию на проводах… Конечно, оно и раньше бывало, но не так, что б чуть ли не все сразу.
Прокофьев (за такую фамилию и получил прозвище Композитор), он же Вячеслав Сергеевич или просто Сергеич, как мог латал «дыры», налаживал генератор… Но неприятности продолжались. Словно была какая-то одна, ведущая причина, а все остальное просто следствия этой причины. Но что за причина, Сергеич понять не мог.
Был он уже не молод, недавно «стукнуло» семьдесят. До такого возраста в подземельях редко кто доживал. А вот он еще держался. И не просто держался, но и активно трудился, обеспечивая бомбоубежище электроэнергией. Были у него в помощниках электрики помоложе, но он предпочитал но лично контролировать даже мелочи, многие вещи делать самостоятельно.
Когда ядерный ураган выжег родной город, превратив его в мерзопакостные радиоактивные развалины, Сергеич успел укрыться. Успел лишь потому, что четко знал, куда надо прятаться, ибо в свое время его привлекали для строительства данного убежища. И как-то так сразу получилось, что за всю энергетику стал ответственен именно он. А электроэнергия в этих условиях – это жизнь. Ибо не будет электричества – встанут воздухоочистительные установки, заглохнет водяная скважина, «накроются» холодильники на складах, и еще множество агрегатов перестанут работать… И все двадцать лет, прошедшие со времени ядерной войны, Композитору удавалось содержать все электроприборы в надлежащем рабочем состоянии.
Сергеич в сотый раз просматривал электросхемы. Он давно знал их наизусть. Он знал любой агрегат, любой электрощит, любой проводок в убежище. Но все равно листал схемы, упорно думая – где и что не так.
Он снял очки, закрыл лицо ладонями, мысленно проходя каждый закуток убежища… А когда оторвал от лица руки, открыл глаза, то вдруг почувствовал необычайную легкость. Необычный покой. Странное ощущение свободы. И приятное чувство полета. При этом он не узнал свой закуток. Он как будто находился в каком-то туннеле. Было светло и казалось, что свет струится ото всюду. На светлых стенах просматривался какой-то рельефный рисунок, но что там конкретно изображалось, Сергеич не понимал. Он медленно двигался по этому туннелю, не чувствуя пола, словно летел. Не было ни какого беспокойства, хоть Композитор и не понимал, где это он. И было такое ощущение, словно всего этого не существует, а как бы представляется в его же голове.
Он вдруг вспомнил, как за несколько лет до ядерного удара со всей семьей выезжал отдыхать на море… И словно повинуясь силе его мыслей все вокруг стало меняться – отступили стены, снизу появилась белая дымка, над головой вдруг раскинулось… небо! А потом Сергеич увидел море. Это было весьма необычно, но почему-то он этому не удивился. Он вдруг понял, что может представить себе любую картинку. Что угодно. И тут же оказаться там. И еще он понял, что может узнать любую тайну, решить любую загадку, просто подумав об этом.
И ему подумалось об электросети убежища. И тут же все встало на свои места. Он как бы опять очутился в своей каморке. Только в этот раз он уже четко знал все причины неполадок. Это было необычно, но он видел проблему с разных сторон одновременно. Он прекрасно знал, какие стабилизаторы надо починить, а какие уже не починишь, где необходимо поменять предохранители, какие детали надо заменить в генераторе… Он четко видел все технические решения всех проблем. Он понимал их в едином комплексе.
И тут послышался тихий приятный женский голос:
- Может отпустим его ненадолго?
В ответ прозвучал мужской, но не менее приятный:
- Ты же знаешь, что это вряд ли возможно.
Диалог звучал в голове Композитора и собеседников он не видел. Вот женский голос возразил мужскому:
- Но иногда это происходит.
- Да, но не часто. Он уже слишком долго здесь, что бы вернуться.
- Но он сможет все починить. И тогда все останутся там.
- Ты считаешь, что они этого достойны?
- Ни кто не вправе это решать. Только они сами, ты же знаешь.
- Да, знаю. Вот они и решили, разрушив свой мир.
- Но те, кто спрятался, совершенно не причем, что он ушел, не успев все отремонтировать.
- Он все равно не успеет все исправить.
- Но он сможет рассказать другим, что нужно делать.
- Хорошо. Тем более там тоже стараются его вернуть. Видимо, действительно, он еще нужен там.
Сергеич почувствовал, что его куда-то тянут. В голове все потускнело, не осталось ни одной мысли, все звуки пропали…
- Давай, Сергеич! Не время сейчас! Я не позволю тебе вот так! – услышал он приглушенный голос Катьки, одной из его сотрудниц, которая, как ни странно, занималась вполне мужским делом – была электриком.
Он открыл глаза – над ним обеспокоенное Катькино лицо. Он лежит на полу.
- Давай, Сергеич, милый, дыши! – крикнула Катька.
Сбоку раздался голос Гены-дизелиста:
- Катька, ты смотри, у тебя получилось! Уф-ф! Не зря тебя док учил первую помощь оказывать!
- Сергеич, ты лежи, сейчас из медпункта прибегут.
Композитор, отталкивая руки Катьки и Генки, сел и, прокашлявшись, сказал:
- К черту ваш медпункт! Да отцепитесь вы! Мне быстро бумагу и карандаш. Генка, у тебя я тетрадь чистую видел. Неси.
- Какая тетрадь? Какой карандаш?! Сергеич, ты чо? Да ты тут только что бездыханный валялся! Если б не Катька…
- Быстро! – перебил властным голосом Композитор, поднялся с пола и уселся за свой стол, смахнул широким жестом все схемы, - быстро мне тетрадь, карандаш и оба вон отсюда! И не беспокоить меня!
Получив желаемое и настояв, что б Катька и Генка вышли, он запер на щеколду дверь, вернулся за стол, открыл тетрадь и взялся за карандаш.
Когда через три часа обеспокоенный Генка все ж таки взломал дверь, нарушая запрет Сергеича о беспокойстве, он обнаружил Композитора лежащего на продавленном диване. Лицо его было спокойно. Руки сложены на груди. Он не дышал.
На столе Генка обнаружил огрызок карандаша и исписанную, заполненную схемами тетрадь. Беглого взгляда на записи Сергеича хватило, что бы понять, что с этого момента в убежище появятся для жизни новые условия, новые возможности, ибо электричества будет «хоть залейся».
|
|
|
Сообщений: 1001
Регистрация: 02.01.2013
|
Рассказ №9
Поминки
- Вот что ты за сволочь! Что ж ты мне все жилы выматываешь-то? – громко, с плачущими нотками в голосе, выговаривала Игорю Светлана.
Подобные «промывания мозгов» она ему устраивала постоянно. Редкая неделя обходилась без скандалов. Для их семьи было обычное дело, если два-три раза в неделю Светка закатит мужу скандал. И если б поводы были стоящие! Так нет – заводилась по пустякам…
- Я тут кручусь, кручусь постоянно! То пожрать, то убраться, то помыть, то постирать! А ты? Так и будешь сиднем сидеть?– плачущие нотки из голоса исчезли и появились истерические.
- Да каким сиднем? Я все утро дрова колол! – возмутился Игорь.
- Наколол? И чего сидишь? – продолжала жена, - сейчас посидишь и пойдешь с мужиками самогонку хлестать?
- Ну ты же знаешь, сегодня день смерти Семена.
- Ох ты ж погляди какой повод! А вчера что было?
- Вчера я, вообще-то, дома весь день был, в огороде копался.
- Ну надо же какое достоинство!
- Светка, ты чего завелась-то опять?
- Да пошел ты! Вон у Райки муж дом какой отгрохал! У Петровых выдел какой участок?! А у нас что? Убожество какое-то! А ты только и можешь в огороде копаться, да самогонку жрать!
- Ни фига себе убожество! – Игорь хотел возмущаться дальше, но замолчал, ибо этот разговор продолжался на протяжении последних трех лет, с самой их женитьбы.
Дальше скандал бы плавно перетек на отсутствие детей. За три года Светлана так и не забеременела. Ни она, не Игорь не знали причину, кто из них бесплодный было не понять. Но Света обвиняла во всем Игоря.
Раньше в таких случаях Игорь отправлялся к Семену, который жил на другом краю поселения. Семенова жена была спокойней Светки, хотя детей у них тоже не было. Гостей привечала радостно, могла выпить за компанию пару стопочек, а потом куда-то незаметно исчезала. И с Сенькой можно было до утра вести задушевные разговоры. И совсем не обязательно жаловаться на Светку, можно было просто поговорить о том, о сем, песни поорать… В общем отвести душу. Игорь и Семен понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда…
Но два года назад Сенька неожиданно помер, тихо и спокойно, во сне. А через пару месяцев исчезла его супруга. Поговаривали, что утопилась в Лесном озере. И Игорь вдруг почувствовал себя осиротевшим…
…Двадцать лет назад в деревню дошла весть о Катастрофе. Ну, тогда так ее еще не называли, говорили «ядерный удар» или «ядерная война». Выбраться из деревушки в областной центр было невозможно. Вернее, конечно, можно было бы, но бессмысленно. Ибо областной город попал под радиоактивное облако. И можно было только гадать, что там произошло с жителями… Поэтому родители Игоря, снимавшие на лето здесь дом, приняли решение остаться, тем более ребенок маленький – Игорю тогда шел шестой год. Родителей не стало четыре года назад. Отец погиб, когда строили общий амбар – сорвавшееся бревно ударило точненько по голове… Мать после этого слегка, много болела и через три месяца умерла. И вот два года назад не стало еще и Сеньки…
… С Сашкой и Степаном они шли с кладбища. Помянули Сеньку, да и жену его заодно, могилку прибрали. В кармане у Игоря побулькивала недопитая фляжка с самогонкой. Как-то в этот раз у них не пошло… Обычно каждый приносил по фляжке и нехитрую закусь. Ставился стакан Семену. Остальное выпивалось все. Но сегодня почему-то недопилось. Степан, когда они уходили с кладбища проворчал: «Нехорошая приметка – с погоста с добром возвращаться».
Потом они попрощались, каждый отправился к себе. Игорю домой не хотелось. На душе было тоскливо. И ноги сами собой понесли его к дому Семена. Так что бы умирала сразу целая семья, в деревне еще не было, поэтому Сенькин дом пустовал и занимать его не кто не спешил. Ну, вроде как не хорошо без спроса, а спросить и не у кого. И на дрова разбирать рука не у кого не поднималась.
Дом в сгущающихся сумерках выглядел угрюмо. На Игоря смотрели темные два окна, над одним чуть покосился наличник, словно изогнутая бровь. Как будто дом выражал некоторое неудовольствие, мол, кого мы видим, явился наконец… Игорь решительно отрыл скрипнувшую калитку и ступил на участок. Прошелестел ветер, зашуршал бурьян, коим уже успело зарасти пространство перед избой.
Игорь обогнул дом и прошел к лавочке под березой, у заднего забора – любимое их с Сенькой место. Сел, достал флягу, стакан с щербатым ободком, огурец, нож. Налил в стакан самогонки, разрезал вдоль огурец, положил одну половинку сверху на стакан. Проговорил:
- Это, Сенька, тебе. А то на кладбище как-то не пошло. Ну, давай. – и отхлебнул из фляги.
Так Игорь просидел полночи, тихо беседуя с Семеном, рассказывая о своих семейных неурядицах, о последних деревенских событиях, о том, как ему одиноко… Фляга опустела, но уходить не хотелось… Но пора было возвращаться. Он оставил «Сенькин» стакан с самогонкой на лавочке и побрел домой.
Когда Игорь утром проснулся, то из кухни слышался звон посуды, потрескивание дров в печке и запах яичницы. Это было необычно, ибо Светка сама печь принципиально не растапливала, это делал Игорь. Он встал и вышел в горницу. Его поразил накрытый стол, где у одной из тарелок, на которую причесанная и одетая в нарядное платье Светлана, выкладывала со сковородки дымящуюся яичницу, стоял стакан с самогоном. Это было уж совсем из ряда вон…
- Доброе утро! – воскликнула Света, увидев мужа.
- Привет. – Игорь насторожено присел к столу.
- Вот, завтрак, опохмелочка тебе. – защебетала супруга.
- Свет, чего происходит? Ты сама печь растапливала последний раз еще до нашей женитьбы. А уж про опохмелочку и речи не было.
Светка села рядом, прижалась к плечу, поцеловала в щеку и тихо произнесла:
- Я просто дура у тебя. Я теперь ни когда ругаться не буду. Правда-правда! Я просто поняла… Я не так видела… И ребеночек у нас обязательно будет!
Игорь не верил своим ушам и глазам. А Света, чуть отстранившись и не мигая глядя ему в глаза, снизив тембр до шепота, продолжила:
- Мне сегодня Семен приснился. Как прям к нам в дом пришел, присел на кровать и говорит мне, мол, дура, не ценю мужа, ругаюсь вечно, злая, потому и детей нет. А потом и жена его пришла. И тоже говорит, мол, Игорь хороший, добрый, работящий, а я его не ценю. Другой бы уже бросил, а твой, мол, любит. Ну, ты, стало быть. И так это все четко, все ясно, как наяву. А, еще попросили, что б ты траву у их дома скосил, а то если загорится, вся деревня сгореть может. И еще Сенька за самогонку с огурцом поблагодарил. И говорили, что б ты заходил еще. И знаешь, я утром прям почувствовала, что как-то не так у нас все было. Ты ж у меня действительно добрый и хороший.
Изумленный Игорь не знал, что и сказать. Он отвернулся от немигающих Светланиных глаз. Взгляд его упал на стакан самогонки. И тут он почувствовал холодок в затылке – это был тот самый стакан, с чуть щербатым ободком, который он оставил на лавочке у дома Семена.
- А… А ты где этот стакан взяла? – чуть запинаясь, спросил Игорь.
- А вышла утром, а он прямо посередине крыльца стоит! Представляешь?
Изменено:
Jay Fox - 22.08.2013 22:04:08
(Ошибочка вышла, послали два одинаковых сообщения, а я и не заметил!)
|
|
|
|
|
|