Пик
Взмах…Удар. Хорошо, теперь левая – взмах…удар. Ещё нескольких таких же упрямо-монотонных движений переместили человека влево, он нащупал уступ, шагнул, и облегченно выпустил из рук ледорубы, оставив их раскачиваться на ремешках вокруг запястий. Сел, вытряхнул сигарету в ладонь, и оценил пройденный путь. Только треть, а он уже порядком вымотан. Вымотан тяжело, и это не физическая тяжесть от трудностей подъема на гору, но неподъемный вес воспоминаний, что всплывали, словно разбуженные древние чудовища, из недр его сознания. Они не остались внизу, а все это время были с ним, сковывая руки с каждым ударом ледоруба и ноги с каждым сцеплением тяжелого шипованного ботинка и неподатливой тверди льда. Неподатливой тверди его цели. Вгрызались в него, точно также оставляя неглубокие, но страшные раны на ледяной корке его сосредоточенности в достижении заветного. Шаманка не врала, подъем тяжестью небосвода, что держит на своих плечах атлант, ложился на его плечи…но он не атлант. В действительности его плечи тяготит не хрустальный свод небес, а средство чтобы победить их или хотя бы не проиграть – парашют. Он просто человек. Равный ли бой?
- Можешь ничего не говорить, путник. Ты не первый, и последним не будешь. Я знаю о твоей цели, и о цели отчаявшихся, что приходят сюда. Древняя легенда предков привела тебя.
- Я слышал её лишь мельком, не вдаваясь в подробности, не могли бы вы…
Седая, сморщенная старуха, оборвала его на полуслове.
- Ты пришел сюда, к подножью этого пика, но не удосужился узнать его историю? Воистину любовь, как и глупость не знает границ.
Он не нашелся, что ответить, но шаманке ответ не требовался.
Человек бросил тлеющую сигарету, и посноровистее ухватил ледоруб. Пару раз ударил носком ботинка по поверхности льда, нащупывая опору, и вгрызся в белую стену снова. Едва он поднялся на несколько метров, как тяжесть с новой силой навалилась на него. Тяжесть подъема? Тяжесть собственной памяти? Превозмогая себя, он думал о Ней. Новый удар пробил кромку льда, намертво вцепляясь железом в эту твердь, и одновременно с этим удар, отнимающий силы, пронзил его нутро, без единого видимого следа и крови болезненно терзая плоть.
Двое шли по улице, возвращаясь домой, почему же с некоторых пор между ними стеной воздвиглась непреодолимая тишина? С ней было что-то не так, с тех пор как…И он впервые по-настоящему почувствовал этим осенним вечером, что краткая глава их сказки может закончиться. Он не знал, кто пишет эту историю, историю их любви. И был всего лишь читателем, сторонним наблюдателем, и персонажем одновременно. Похоже, неведомый автор его жизни не слишком любил заканчивать истории хэппи-эндом. Мужчина хотел взять Её руку в свою, но в последний момент ладонь ускользнула, отдернувшись.
От нахлынувшего воспоминания остался неприятный осадок. И как на льду непреодолимой стены осталась небольшая рана, он ощущал эту рану где-то в себе. В его душе точно также вокруг раны образовывались трещинки, осыпаясь обломками и заставляя еще явственнее проступить то, что скрыто в глубине. Он зло тряхнул головой. Нет, такой ерундой его не остановить. Что бы ни говорила шаманка, он был твердо уверен в своей цели. Он сделает это. Ради. Назло. Назло себе, назло ей, назло той шаманке, и всем кто был вокруг, когда единое Мы распалось, подобно капле дождя, что встречает веточку на своем пути, падая с небес. Капля разбилась на крошечные осколки, но…орошая землю, разве они не впитываются в неё, что бы где-то ТАМ, глубоко вновь сойтись бурным потоком грунтовых вод?
Удар по льду. Ледоруб вгрызается, цепляется за жизнь лишь краем – удар недостаточно сильный, рука, уже нащупавшая опору и поддержку, срывается вниз. Острие снаряжения больно бьет в колено, прорезая ткань и задевая плоть. Он не чувствует этого…
Профессия военного предполагает частые разъезды. Она не любила жить с ним в казарменных, однотипных бараках, стыдливо именующихся общежитиями для семей военных. Просящих, чтобы переименовали, сжалившись над теми людьми, что вынуждены заселить их. Он приезжал во вторник в родной город, а уже в среду ему нужно было уехать в следующий пункт назначения для получения инструкций. Любимое дело важно, но не настолько, что бы окончательно потеснить с пьедестала ценностей любовь. Он звонит ей, и говорит: во сколько прибудет, просит встретить, и провести с ним хотя бы день. Отказ. Вежливые оправдания, но без ноток сожаления. «Прости, я не смогу, я хочу провести время с родителями, пойми меня». Уговоры, просьбы, мольбы. В эти моменты он полностью зависел от неё, он не был мужчиной. А может, и не хотел быть мужчиной? К чему та уверенность в себе и выполнении своего долга, что он проявлял на службе, ему сейчас в любви? Порой нужно уметь уступать, признавая интересы близкого, и позволяя захватить власть над интересами собственными. Он уступил. Он оправдал. Он простил. Или порой нужно уметь настоять, добиться, убедив, что любовь может терпеть жертвенность, но не терпит лицемерия?
Он объездил добрую половину города, в надежде найти именно то кольцо. То, которое будет не просто в чем-то хорошо, а в чем-то удовлетворительно. Это был своего рода его крестовый поход. Крестовый поход за любовь, который должен был быть окончен с победоносным знаменем, с золотым щитом. И он нашел его. Это не просто кольцо, не просто кусочек драгоценного металла. Это символ, и чтобы сделать его символом именно Его любви, он попросил мастера выгравировать на внутренней поверхности кольца три буквы – Л, Ю, Б. Если вращать кольцо, и смотреть на буквы, они складывались бы в слово ЛЮБЛЮ, стремившееся к бесконечности. Он ждал её в парке. В парке, где они впервые встретились. В парке, где провели столько чудесных дней вместе. В парке, где Они были сказочно богаты, одновременно не обладая ни одним из материальных благ. Но ослепительное богатство души, что украшало каждого, было их неотъемлемым спутником, как стал спасительным спутником Тесея подарок Ариадны. Она пришла. Волнение, страх и радость, смешавшие всё внутри в хаос темных облаков, осени, счастья, восторга, безумия и Любви закружило его. Он сказал. Предложил. Замер в ожидании, словно скованный последними холодами, которые вот-вот сгонит из пожелтевших календарных росчерков Весна. Молчание. Секунды, обратившиеся в вековые вехи, тяжело сменялись, подгоняемые оглушительным стуком механизма часов. «Знаешь…прости. Убей меня за то, что я давно к тебе остыла. Я не люблю тебя». Освободив это признание, будто на свободу вырвалась обезумевшая стая хлопающих крыльями черных ворон, она развернулась, и, не сказав ни слова больше, зашагала прочь. Вороны остались кружить над кладбищем. Над руинами. Над этой главой сказки, в которой Творец словно ластиком, стирал все краски, лишал окружающее яркости и сочности, желая посмотреть, как это будет выглядеть в призрачных тонах. В тонких эскизных линиях чьей-то жизни. «Убей меня за то, что я не смог к тебе остыть» …
Сердце задушили бессилие, тоска и…злость? Озлобленно пробивая лёд, карабкаясь руками и ногами, карабкаясь всем своим существом, он рычал от натуги, но карабкался! Вы все врете! Даже не так! Брешете, как собаки, хоть и умеете так красиво говорить! Все вы, что хотели поддержать, на деле ехидно скалясь! Вы все лжете, думая, что не замечал, как были сухи ваши глаза, когда вы сострадали и жалели! Когда на смену счастливому Мы, пришло разрозненное, как выстрелы редких уцелевших, Он и Она. Вы, все желавшие Нам бессмертия, не пролили ни слезы в тот океан, выстраданный мной по капле. Вы были бесчувственны…ждите цунами… Он, рыча, поднял себя на второй уступ, и, упав на спину хрипло выдыхал воздух, которому, казалось, было тесно внутри. Второй уступ. Второй порог, как говорила шаманка. Две трети. Хватит ли сил?
Она продолжила.
- В древности, в этих краях обитало сильное и отважное племя. И однажды охотник из племени влюбился в сестру лучшего из воинов. Но воин не признавал заслуги охотника, и не позволял их сердцам слиться во славу предков. Воин считал по-настоящему достойными лишь таких же воинов и шаманов. Охотник в его представлении был лишь трусливым червяком, подкрадывающимся из тени, чтобы убить животное, насытить им себя, свою семью и преподнести в дар вождю. Но охотник был упрям и предложил воину самому решить, назначив подвиг, дабы всё племя узнало о бесстрашии и отваге претендента. Тогда воин, проведя в беседах с шаманом не один вечер, огласил подвиг, совершить который суждено будет. Охотнику надлежало покорить вершину Пика Северных Чародеев, ибо шаман возвестил воину, что видение ему было. Что доказывать в подвиге охотник должен не отвагу и смелость, а искренность и истинность чувства своего. Ежели судьбою уготовано влюбленным род совместно продолжать, то Пик пропустит охотника, и тот покорит вершину, откуда принесет кусочек волшебства древнего – осколок льда, что будет неизменен ни при погоде жаркой, ни при ударах меча тяжелого по граням. И что осколок этот и будет нерушимым символом союза влюбленных. Ежели любовь не с согласия предков, и их богов, то Пик покорить не сможет охотник, бросивший вызов упадет и разобьется, вместе с невежеством своим, и упрямым отрицанием лучшей судьбы, уготованной богами, и предками.
Охотник, не гневя предков раздумьями долгими, в тот же день отправился на покорение пика. Взял с собою он лишь копья короткие, что опорой рукам его служили, да по наказу шамана – мысли о любимой, что опорой для души являлись. Он преодолел большую половину подъема на Пик, когда сила подвела его…
Он лежал. Разбитое колено саднило и жгло. Ткань комбинезона была пропитана кровью. Тяжело водрузив на плечи парашют, он поднялся, окинул взглядом подъем до самой вершины, что предстояло пройти. Почти отвесный белоснежный пик возвышался над ним, как возвышается древняя мудрость над глупостью, гордость над гордыней, любовь над страстью. Он знал и верил, что его любовь, что Их любовь – истина. Естество. Что просто произошла ошибка, где-то он ошибся или ошиблась она. Что их судьбы разделены сейчас, как оборваны нити единого клубка, и опытные умелые руки свяжут их узелком, превратив во что-то цельное. Теплое, мягкое и согревающее. Он наложил бинт на рану, встряхнулся и продолжил восхождение. Отчаянно вбивая стальные острия в толщу льда, он толкал свое тело вверх, удерживаясь шипами в ботинках. Он карабкался вверх, рыча от натуги, и воя, как воет зверь. Как воет волк, от отчаяния обратившийся к ветру спиной, пытающийся спастись на последнем издыхании.
В том городе, тогда, двадцать лет назад, он был одним из многих, кто потерял. Всего лишь ОДНИМ ИЗ, статистика не терпит личностей, и целые тысячи индивидуальностей и мировоззрений обречены уменьшиться до безликой строчки в бесконечных столбцах.… В один день потерял всё, сохранив лишь собственную жалкую… Жизнь? Но что стоит жизнь для человека, не подверженного гордыне, для выпячивания Жизни как единственного объяснения существования? И что стоит жизнь в мире, где за горстку мха расплачиваются не деньгами, но закованной в латунную оболочку смертью? Нет, это была не жизнь - эрзац, дешевая костная выкройка на пиру жрущего веками и веками человечества. Для него свет померк еще раньше, и новая глава его жизни даже без этой страшной войны уместилась бы в несколько скупых и сухих строк, которых не набралось бы и на лишний абзац в сводке уцелевших. Теперь профессия военного из унизительной в Её глазах превратилась в достойнейшую, но какое ему дело, как сейчас называется профессия и обязанности, которые он исполнял всю жизнь. Зачем, если нет тех глаз, в которых он видел отражение своих поступков, деяний и свершений? Без неё он был одинок, как последний зрячий идущий на заклание к слепцам. Жизнь для себя – удел черствых и слабых.
Маленький город не мог долго служить укрытием выжившим людям, менее всего, несмотря на размеры, он походил на Ноев ковчег, и кто-то, свыше определял те пары тварей, что пустить на него, тех, кто выживет по случайности, или из натуралистичного интереса оставил некоторых в единичном экземпляре. Они отправились искать чистые земли, караван под надежной охраной военных сумел добраться далеко, очень далеко… И там он вновь встретил Её. Невозможно, немыслимо, дурственно становится порой от проделок слепой цепи случайностей, которую люди зовут судьбою. И он был уверен, что в этот раз цепи прочно сковали их обоих, помогая отыскать друг друга даже через пламя и разрушения нового мира. Они были на цепи, да в ней порваны звенья…
Она снова не взяла кольцо. Чудо, озарившее радостью его жизнь на краткий миг, так и рассеялось, не случившись. Но огонек надежды, последней искоркой в истлевающем костре всё ещё горел, и он был готов поддерживать и раздувать его тысячелетиями, лишь бы на его месте вновь образовался пожар.
Годы в попытках что-то исправить, тем самым ещё больше разрушая шаткий мостик, установившийся между ними, взамен крепкого, но в тоже время красивого моста, привели его к шаманке. Отчаявшись, он готов был поверить и в древнюю легенду, лишь бы вернуть её. Любовь, наделенную чертами конкретного человека.
Он плакал, но холод не давал его слезам скатиться по щекам. Он превращал их в крошечные, искристые хрусталики, что скапливались на ресницах или примерзали к коже. Он поднимался и поднимался, упорно пробивая путь наверх сквозь лед воспоминаний. А осыпающийся сверху от его ударов лед неприступного пика острыми осколками резал лицо, он морщился от боли, и плакал, пытаясь найти в боли физической утешение, избавление от боли в душе. В очередной раз, цепляясь ботинком за белую стену в стремлении обрести опору, он соскользнул вниз вместе с кусочками не покорившейся в этот раз скользкой поверхности. Нога провалилась, и он ударился раненым коленом о ледовую толщу…
- …И рухнул охотник вниз, сорвавшись с обрыва отвесного. Но не разбился, ибо предки и боги, видимо, на стороне страждущего были. Огромная древняя птица, подхватила охотника, и в лапах своих, вознесла его на вершину, как возносит детей своих истинная природа любви. Охотник вернулся и преподнес возлюбленной осколок льда, признавая своё право на любовь к ней.
Старая женщина закончила свою речь и лукаво посмотрела на пришедшего:
- Тех древних птиц давно нет, путник, а для новых ты лишь легкая беспомощная добыча, едва цепляющаяся за лед и снег. Потому дам совет тебе, как и всякому пришедшему ко мне. Не спеши с подъемом, коли нет уверенности, что не сорвешься ты. Отращивание крыльев в полете – удел сильных, у них путь иной, они сюда не придут никогда. Помни, что истинная любовь никогда не даст упасть. Ты можешь сорваться и падать невообразимо долго, но ты не достигнешь Земли. Если любовь настоящая, ты вновь взлетишь, если оставляешь в своей жизни место чуду, коим является любовь. Если же упрямство в тебе взыграло, возгордился ты, пусть и не сознательно, думая, что богам ты равен, и сам определяешь истинную цену и облик любви, награждая этим человека не заслужившего, то чудо тебе не поможет, потому, что в судьбу лучшую не веруя, веру и в чудо ты теряешь. Подумай о моих словах, и озаботься крыльями…
Боль огненным столбом пронзила тело, застилая разум, как застилает горная лавина тех, кто не успел спрятаться. Он падал…падал с не поддавшегося ему Пика. Значило ли это, что слова шаманки оказались истиной? Что его любовь – отрицание судьбы и нежелание отпустить прошлое? Не отягощенный ли прошлым он падает сейчас? Нет! Нет! Нет! Его любовь – истина! И он знает это! И он докажет это! Докажет ещё и старой пройдохе этой! Пусть не мнит себя умнее всех!
В падении под оглушающий свист ветра в ушах он нащупал кольцо раскрывающее парашют. Кольцо, как то, символизирующее любовь. Он дернул, приготовившись к рывку раскрывшихся крыльев его спасения…Ничего. Он судорожно дернул ещё раз, и ещё…Сознание, бившееся в агонии, панически металось, как крыса в глухом, закрытое со всех сторон пространстве. Он дергал и дергал – тщетно. И он закричал. Как крыса, ища выход, начиная прогрызать все, что попадается, ради того, что бы выбраться… И он нашел выход. Тело со страшным глухим ударом впечаталось в снег. Дернулось веко, ещё и ещё. Замерло надгробной плитой над остекленевшим взглядом мертвеца.
***
Шаманка разожгла в печи огонь - ночь обещала быть холодной. Ещё один не вернулся, поверив в древнюю легенду, прочтенную в её глазах. Она никогда не разговаривала с путниками. Она была нема с рождения. И только взглянув в её глаза, ищущий чуда человек определял для себя, легенду о каком Пике услышит. Будет ли это легенда о Пике Смерти, в которой охотник возвращается к любимой, или же перед ним предстанет легенда о Пике Любви, в которой охотник навсегда остается на вершине горы, обретая там не осколок льда, а любовь к жизни в каждом её проявлении. Обретая любовь к миру, к каждому творению предков. Обретая любовь к женщине и любовь к себе. Обретая идеальную гармонию Жизни в Любви с этим миром, а не простое человеческое существование.
Любовь не возвращается. То, что невозможно прогнать, возвращать не нужно, её можно лишь обрести. Или потерять. А возвращение – всегда ложно.
Хранительница Пика Судьбы устало, грустно вздохнула, и занялась разжиганием огня.
Взмах…Удар. Хорошо, теперь левая – взмах…удар. Ещё нескольких таких же упрямо-монотонных движений переместили человека влево, он нащупал уступ, шагнул, и облегченно выпустил из рук ледорубы, оставив их раскачиваться на ремешках вокруг запястий. Сел, вытряхнул сигарету в ладонь, и оценил пройденный путь. Только треть, а он уже порядком вымотан. Вымотан тяжело, и это не физическая тяжесть от трудностей подъема на гору, но неподъемный вес воспоминаний, что всплывали, словно разбуженные древние чудовища, из недр его сознания. Они не остались внизу, а все это время были с ним, сковывая руки с каждым ударом ледоруба и ноги с каждым сцеплением тяжелого шипованного ботинка и неподатливой тверди льда. Неподатливой тверди его цели. Вгрызались в него, точно также оставляя неглубокие, но страшные раны на ледяной корке его сосредоточенности в достижении заветного. Шаманка не врала, подъем тяжестью небосвода, что держит на своих плечах атлант, ложился на его плечи…но он не атлант. В действительности его плечи тяготит не хрустальный свод небес, а средство чтобы победить их или хотя бы не проиграть – парашют. Он просто человек. Равный ли бой?
- Можешь ничего не говорить, путник. Ты не первый, и последним не будешь. Я знаю о твоей цели, и о цели отчаявшихся, что приходят сюда. Древняя легенда предков привела тебя.
- Я слышал её лишь мельком, не вдаваясь в подробности, не могли бы вы…
Седая, сморщенная старуха, оборвала его на полуслове.
- Ты пришел сюда, к подножью этого пика, но не удосужился узнать его историю? Воистину любовь, как и глупость не знает границ.
Он не нашелся, что ответить, но шаманке ответ не требовался.
Человек бросил тлеющую сигарету, и посноровистее ухватил ледоруб. Пару раз ударил носком ботинка по поверхности льда, нащупывая опору, и вгрызся в белую стену снова. Едва он поднялся на несколько метров, как тяжесть с новой силой навалилась на него. Тяжесть подъема? Тяжесть собственной памяти? Превозмогая себя, он думал о Ней. Новый удар пробил кромку льда, намертво вцепляясь железом в эту твердь, и одновременно с этим удар, отнимающий силы, пронзил его нутро, без единого видимого следа и крови болезненно терзая плоть.
Двое шли по улице, возвращаясь домой, почему же с некоторых пор между ними стеной воздвиглась непреодолимая тишина? С ней было что-то не так, с тех пор как…И он впервые по-настоящему почувствовал этим осенним вечером, что краткая глава их сказки может закончиться. Он не знал, кто пишет эту историю, историю их любви. И был всего лишь читателем, сторонним наблюдателем, и персонажем одновременно. Похоже, неведомый автор его жизни не слишком любил заканчивать истории хэппи-эндом. Мужчина хотел взять Её руку в свою, но в последний момент ладонь ускользнула, отдернувшись.
От нахлынувшего воспоминания остался неприятный осадок. И как на льду непреодолимой стены осталась небольшая рана, он ощущал эту рану где-то в себе. В его душе точно также вокруг раны образовывались трещинки, осыпаясь обломками и заставляя еще явственнее проступить то, что скрыто в глубине. Он зло тряхнул головой. Нет, такой ерундой его не остановить. Что бы ни говорила шаманка, он был твердо уверен в своей цели. Он сделает это. Ради. Назло. Назло себе, назло ей, назло той шаманке, и всем кто был вокруг, когда единое Мы распалось, подобно капле дождя, что встречает веточку на своем пути, падая с небес. Капля разбилась на крошечные осколки, но…орошая землю, разве они не впитываются в неё, что бы где-то ТАМ, глубоко вновь сойтись бурным потоком грунтовых вод?
Удар по льду. Ледоруб вгрызается, цепляется за жизнь лишь краем – удар недостаточно сильный, рука, уже нащупавшая опору и поддержку, срывается вниз. Острие снаряжения больно бьет в колено, прорезая ткань и задевая плоть. Он не чувствует этого…
Профессия военного предполагает частые разъезды. Она не любила жить с ним в казарменных, однотипных бараках, стыдливо именующихся общежитиями для семей военных. Просящих, чтобы переименовали, сжалившись над теми людьми, что вынуждены заселить их. Он приезжал во вторник в родной город, а уже в среду ему нужно было уехать в следующий пункт назначения для получения инструкций. Любимое дело важно, но не настолько, что бы окончательно потеснить с пьедестала ценностей любовь. Он звонит ей, и говорит: во сколько прибудет, просит встретить, и провести с ним хотя бы день. Отказ. Вежливые оправдания, но без ноток сожаления. «Прости, я не смогу, я хочу провести время с родителями, пойми меня». Уговоры, просьбы, мольбы. В эти моменты он полностью зависел от неё, он не был мужчиной. А может, и не хотел быть мужчиной? К чему та уверенность в себе и выполнении своего долга, что он проявлял на службе, ему сейчас в любви? Порой нужно уметь уступать, признавая интересы близкого, и позволяя захватить власть над интересами собственными. Он уступил. Он оправдал. Он простил. Или порой нужно уметь настоять, добиться, убедив, что любовь может терпеть жертвенность, но не терпит лицемерия?
Он объездил добрую половину города, в надежде найти именно то кольцо. То, которое будет не просто в чем-то хорошо, а в чем-то удовлетворительно. Это был своего рода его крестовый поход. Крестовый поход за любовь, который должен был быть окончен с победоносным знаменем, с золотым щитом. И он нашел его. Это не просто кольцо, не просто кусочек драгоценного металла. Это символ, и чтобы сделать его символом именно Его любви, он попросил мастера выгравировать на внутренней поверхности кольца три буквы – Л, Ю, Б. Если вращать кольцо, и смотреть на буквы, они складывались бы в слово ЛЮБЛЮ, стремившееся к бесконечности. Он ждал её в парке. В парке, где они впервые встретились. В парке, где провели столько чудесных дней вместе. В парке, где Они были сказочно богаты, одновременно не обладая ни одним из материальных благ. Но ослепительное богатство души, что украшало каждого, было их неотъемлемым спутником, как стал спасительным спутником Тесея подарок Ариадны. Она пришла. Волнение, страх и радость, смешавшие всё внутри в хаос темных облаков, осени, счастья, восторга, безумия и Любви закружило его. Он сказал. Предложил. Замер в ожидании, словно скованный последними холодами, которые вот-вот сгонит из пожелтевших календарных росчерков Весна. Молчание. Секунды, обратившиеся в вековые вехи, тяжело сменялись, подгоняемые оглушительным стуком механизма часов. «Знаешь…прости. Убей меня за то, что я давно к тебе остыла. Я не люблю тебя». Освободив это признание, будто на свободу вырвалась обезумевшая стая хлопающих крыльями черных ворон, она развернулась, и, не сказав ни слова больше, зашагала прочь. Вороны остались кружить над кладбищем. Над руинами. Над этой главой сказки, в которой Творец словно ластиком, стирал все краски, лишал окружающее яркости и сочности, желая посмотреть, как это будет выглядеть в призрачных тонах. В тонких эскизных линиях чьей-то жизни. «Убей меня за то, что я не смог к тебе остыть» …
Сердце задушили бессилие, тоска и…злость? Озлобленно пробивая лёд, карабкаясь руками и ногами, карабкаясь всем своим существом, он рычал от натуги, но карабкался! Вы все врете! Даже не так! Брешете, как собаки, хоть и умеете так красиво говорить! Все вы, что хотели поддержать, на деле ехидно скалясь! Вы все лжете, думая, что не замечал, как были сухи ваши глаза, когда вы сострадали и жалели! Когда на смену счастливому Мы, пришло разрозненное, как выстрелы редких уцелевших, Он и Она. Вы, все желавшие Нам бессмертия, не пролили ни слезы в тот океан, выстраданный мной по капле. Вы были бесчувственны…ждите цунами… Он, рыча, поднял себя на второй уступ, и, упав на спину хрипло выдыхал воздух, которому, казалось, было тесно внутри. Второй уступ. Второй порог, как говорила шаманка. Две трети. Хватит ли сил?
Она продолжила.
- В древности, в этих краях обитало сильное и отважное племя. И однажды охотник из племени влюбился в сестру лучшего из воинов. Но воин не признавал заслуги охотника, и не позволял их сердцам слиться во славу предков. Воин считал по-настоящему достойными лишь таких же воинов и шаманов. Охотник в его представлении был лишь трусливым червяком, подкрадывающимся из тени, чтобы убить животное, насытить им себя, свою семью и преподнести в дар вождю. Но охотник был упрям и предложил воину самому решить, назначив подвиг, дабы всё племя узнало о бесстрашии и отваге претендента. Тогда воин, проведя в беседах с шаманом не один вечер, огласил подвиг, совершить который суждено будет. Охотнику надлежало покорить вершину Пика Северных Чародеев, ибо шаман возвестил воину, что видение ему было. Что доказывать в подвиге охотник должен не отвагу и смелость, а искренность и истинность чувства своего. Ежели судьбою уготовано влюбленным род совместно продолжать, то Пик пропустит охотника, и тот покорит вершину, откуда принесет кусочек волшебства древнего – осколок льда, что будет неизменен ни при погоде жаркой, ни при ударах меча тяжелого по граням. И что осколок этот и будет нерушимым символом союза влюбленных. Ежели любовь не с согласия предков, и их богов, то Пик покорить не сможет охотник, бросивший вызов упадет и разобьется, вместе с невежеством своим, и упрямым отрицанием лучшей судьбы, уготованной богами, и предками.
Охотник, не гневя предков раздумьями долгими, в тот же день отправился на покорение пика. Взял с собою он лишь копья короткие, что опорой рукам его служили, да по наказу шамана – мысли о любимой, что опорой для души являлись. Он преодолел большую половину подъема на Пик, когда сила подвела его…
Он лежал. Разбитое колено саднило и жгло. Ткань комбинезона была пропитана кровью. Тяжело водрузив на плечи парашют, он поднялся, окинул взглядом подъем до самой вершины, что предстояло пройти. Почти отвесный белоснежный пик возвышался над ним, как возвышается древняя мудрость над глупостью, гордость над гордыней, любовь над страстью. Он знал и верил, что его любовь, что Их любовь – истина. Естество. Что просто произошла ошибка, где-то он ошибся или ошиблась она. Что их судьбы разделены сейчас, как оборваны нити единого клубка, и опытные умелые руки свяжут их узелком, превратив во что-то цельное. Теплое, мягкое и согревающее. Он наложил бинт на рану, встряхнулся и продолжил восхождение. Отчаянно вбивая стальные острия в толщу льда, он толкал свое тело вверх, удерживаясь шипами в ботинках. Он карабкался вверх, рыча от натуги, и воя, как воет зверь. Как воет волк, от отчаяния обратившийся к ветру спиной, пытающийся спастись на последнем издыхании.
В том городе, тогда, двадцать лет назад, он был одним из многих, кто потерял. Всего лишь ОДНИМ ИЗ, статистика не терпит личностей, и целые тысячи индивидуальностей и мировоззрений обречены уменьшиться до безликой строчки в бесконечных столбцах.… В один день потерял всё, сохранив лишь собственную жалкую… Жизнь? Но что стоит жизнь для человека, не подверженного гордыне, для выпячивания Жизни как единственного объяснения существования? И что стоит жизнь в мире, где за горстку мха расплачиваются не деньгами, но закованной в латунную оболочку смертью? Нет, это была не жизнь - эрзац, дешевая костная выкройка на пиру жрущего веками и веками человечества. Для него свет померк еще раньше, и новая глава его жизни даже без этой страшной войны уместилась бы в несколько скупых и сухих строк, которых не набралось бы и на лишний абзац в сводке уцелевших. Теперь профессия военного из унизительной в Её глазах превратилась в достойнейшую, но какое ему дело, как сейчас называется профессия и обязанности, которые он исполнял всю жизнь. Зачем, если нет тех глаз, в которых он видел отражение своих поступков, деяний и свершений? Без неё он был одинок, как последний зрячий идущий на заклание к слепцам. Жизнь для себя – удел черствых и слабых.
Маленький город не мог долго служить укрытием выжившим людям, менее всего, несмотря на размеры, он походил на Ноев ковчег, и кто-то, свыше определял те пары тварей, что пустить на него, тех, кто выживет по случайности, или из натуралистичного интереса оставил некоторых в единичном экземпляре. Они отправились искать чистые земли, караван под надежной охраной военных сумел добраться далеко, очень далеко… И там он вновь встретил Её. Невозможно, немыслимо, дурственно становится порой от проделок слепой цепи случайностей, которую люди зовут судьбою. И он был уверен, что в этот раз цепи прочно сковали их обоих, помогая отыскать друг друга даже через пламя и разрушения нового мира. Они были на цепи, да в ней порваны звенья…
Она снова не взяла кольцо. Чудо, озарившее радостью его жизнь на краткий миг, так и рассеялось, не случившись. Но огонек надежды, последней искоркой в истлевающем костре всё ещё горел, и он был готов поддерживать и раздувать его тысячелетиями, лишь бы на его месте вновь образовался пожар.
Годы в попытках что-то исправить, тем самым ещё больше разрушая шаткий мостик, установившийся между ними, взамен крепкого, но в тоже время красивого моста, привели его к шаманке. Отчаявшись, он готов был поверить и в древнюю легенду, лишь бы вернуть её. Любовь, наделенную чертами конкретного человека.
Он плакал, но холод не давал его слезам скатиться по щекам. Он превращал их в крошечные, искристые хрусталики, что скапливались на ресницах или примерзали к коже. Он поднимался и поднимался, упорно пробивая путь наверх сквозь лед воспоминаний. А осыпающийся сверху от его ударов лед неприступного пика острыми осколками резал лицо, он морщился от боли, и плакал, пытаясь найти в боли физической утешение, избавление от боли в душе. В очередной раз, цепляясь ботинком за белую стену в стремлении обрести опору, он соскользнул вниз вместе с кусочками не покорившейся в этот раз скользкой поверхности. Нога провалилась, и он ударился раненым коленом о ледовую толщу…
- …И рухнул охотник вниз, сорвавшись с обрыва отвесного. Но не разбился, ибо предки и боги, видимо, на стороне страждущего были. Огромная древняя птица, подхватила охотника, и в лапах своих, вознесла его на вершину, как возносит детей своих истинная природа любви. Охотник вернулся и преподнес возлюбленной осколок льда, признавая своё право на любовь к ней.
Старая женщина закончила свою речь и лукаво посмотрела на пришедшего:
- Тех древних птиц давно нет, путник, а для новых ты лишь легкая беспомощная добыча, едва цепляющаяся за лед и снег. Потому дам совет тебе, как и всякому пришедшему ко мне. Не спеши с подъемом, коли нет уверенности, что не сорвешься ты. Отращивание крыльев в полете – удел сильных, у них путь иной, они сюда не придут никогда. Помни, что истинная любовь никогда не даст упасть. Ты можешь сорваться и падать невообразимо долго, но ты не достигнешь Земли. Если любовь настоящая, ты вновь взлетишь, если оставляешь в своей жизни место чуду, коим является любовь. Если же упрямство в тебе взыграло, возгордился ты, пусть и не сознательно, думая, что богам ты равен, и сам определяешь истинную цену и облик любви, награждая этим человека не заслужившего, то чудо тебе не поможет, потому, что в судьбу лучшую не веруя, веру и в чудо ты теряешь. Подумай о моих словах, и озаботься крыльями…
Боль огненным столбом пронзила тело, застилая разум, как застилает горная лавина тех, кто не успел спрятаться. Он падал…падал с не поддавшегося ему Пика. Значило ли это, что слова шаманки оказались истиной? Что его любовь – отрицание судьбы и нежелание отпустить прошлое? Не отягощенный ли прошлым он падает сейчас? Нет! Нет! Нет! Его любовь – истина! И он знает это! И он докажет это! Докажет ещё и старой пройдохе этой! Пусть не мнит себя умнее всех!
В падении под оглушающий свист ветра в ушах он нащупал кольцо раскрывающее парашют. Кольцо, как то, символизирующее любовь. Он дернул, приготовившись к рывку раскрывшихся крыльев его спасения…Ничего. Он судорожно дернул ещё раз, и ещё…Сознание, бившееся в агонии, панически металось, как крыса в глухом, закрытое со всех сторон пространстве. Он дергал и дергал – тщетно. И он закричал. Как крыса, ища выход, начиная прогрызать все, что попадается, ради того, что бы выбраться… И он нашел выход. Тело со страшным глухим ударом впечаталось в снег. Дернулось веко, ещё и ещё. Замерло надгробной плитой над остекленевшим взглядом мертвеца.
***
Шаманка разожгла в печи огонь - ночь обещала быть холодной. Ещё один не вернулся, поверив в древнюю легенду, прочтенную в её глазах. Она никогда не разговаривала с путниками. Она была нема с рождения. И только взглянув в её глаза, ищущий чуда человек определял для себя, легенду о каком Пике услышит. Будет ли это легенда о Пике Смерти, в которой охотник возвращается к любимой, или же перед ним предстанет легенда о Пике Любви, в которой охотник навсегда остается на вершине горы, обретая там не осколок льда, а любовь к жизни в каждом её проявлении. Обретая любовь к миру, к каждому творению предков. Обретая любовь к женщине и любовь к себе. Обретая идеальную гармонию Жизни в Любви с этим миром, а не простое человеческое существование.
Любовь не возвращается. То, что невозможно прогнать, возвращать не нужно, её можно лишь обрести. Или потерять. А возвращение – всегда ложно.
Хранительница Пика Судьбы устало, грустно вздохнула, и занялась разжиганием огня.