Представляю вам небольшой рассказ на тему скитаний Хантера. Критикуйте, пожалуйста.
ВНИМАНИЕ, РАССКАЗ НЕ ДОПИСАН! Это лишь первая часть, остальное потом...
X Хантер.
-Стоп! -неожиданно для всех командир останавливает немногочисленный отряд, дополняя свое высказывание понятным жестом - вытянутой рукой с выставленной вперед ладонью. Вот он втягивает ноздрями затхлый воздух. Его грудь ощутимо вздымается. Командир стоит, выжидает, думает, над чем-то одному ему понятным,и вот, приняв решение, он наконец говорит: "Думаю пора. Привал"
Из ртов остальных путников вырывается вздох облегчения - они устали идти. Идти истертыми до мазолей ногами, во тьме, одни оденешеньки на несколько киллометров вокруг. Так глубоко, где наверное еще никогда не ступала нога человека. Это уже не метрополитен, нет, дорога уже давно перестала быть услужливым и сухим туннелем, теперь это пещеры, катакомбы, древние, созданные природой за долго до появления человека. Величественные, пугающие, они уже долго были единственным окружение для пяти человек.
Мельник упорно вел канвой к цели, уверенно, как ищейка, плутая по запутанным лабиринтам пещер, обходя стороной опасные тупики и бездонные пропасти. Путники уже несколько недель были во странствии.
Но привал есть привал. Уже больше суток друзья шли не смыкая глаз. Лишь одинокий фонарь Мельника, как путеводный маяк, маячил где-то впереди, указывая дорогу.
Уставшие люди плюхаются на землю прямо здесь, по среди очередной пещеры. Лишь Мельник аккуратно снимает рюкзак,достает оттуда горелку и зажигалку. Затем, пристроившись в кругу людей, он дрожащей рукой зажигает ее. Нет не для того чтобы приготовить пищу - последний паек кончился еще две остановки назад, а для того, чтобы просто увидеть лица путников. Лица, которые стали уже постепенно забываться в кромешной тьме. Заросшие, измученные голодом и жаждой лица. Но вот тусклый свет вылавливает из мрака тени сгруздившихся вокруг людей. Грязные, голодные, они все как один, хотели бы наверное прямо здесь упасть и лежать, пока тьма окончательно не поглотит их разум. И даже Хантер, до последних пор державшийся молодцом, как-то осунулся, ослабел, неужели сдался?
Но в глазах людей все еще теплится жизнь, они все знают, что сейчас будет - истории стали уже своего рода традицией. Несколько минут среди людей царит абсолютная тишина, их взгляды уперты в плясущий из последних сил огонь горелки - газ скоро закончится. И вот, наконец, Хантер начинает рассказывать свою историю. Голос звучит тихо, но в абсолютной тишине каждое слово понятно, лишь эхо неуверенно вторит человеку, боясь нарушить благоговейное спокойствее земных недр.
-Жил я тогда на Тимирязевской. Спокойная станция была - ни бандитов, ни сектантов, ни пропоганды. И казалось так будет всегда- дни людны, а ночи спокойны. Но вот наступил тот день. Есть у нас в туннеле к Петровско-Разумовской один перегон, метрах в сорока от станции. Спокойно там все всегда было, тихо. Но вот тогда вся живность выскочила вдруг наружу, из недр. Открылись тогда какие-то потайные щели, ходы и выплеснулось на свет кишенье тысяч крысиных лап. Их было так много, что они затопили туннель живым серым потоком. Все новые и новые крысиные орды прибывали из под земли, суетясь и спеша. Просто оторополь взяла - где они там помещались?
Прочистили они тогда Тимирязевскую основательно, даже костей не осталось - сожрали, а может и уволокли к себе, до следующей кормешки. Я оттуда ноги еле унес. Выжгли часть их стада потом, у Дмитровской, остальные дальше не пошли, отступили - забоялись. Крысы то тогда не простые были - умные, здоровые, раза в два больше обычной. К вечеру на станцию вернулся, гляжу - пусто. И на следующий день ни щелки, ни норки, даже намека нет на недавнее буйство. Объявилось на день и снова ушло под землю, на долгие годы.
Скорее всего это была обычная кормешка. Разумом я все понимал, но почему-то всегда замедлял шаг, проходя мимо того перегона. Иногда останавливался, присядал на корточки, вглядвался. Пустое место - ни щелки, ни трещенки. Но ведь знал: где-то там, от меня скрытая, - жизнь. Невидимая и неведомая. Удивительная и непознанная, словно иной свет.
Странно вообще все это. Вот мы спешим, выживаем, маемся. Далекие станции манят, далекие миры. А он - вот здесь, иной мир. Стоял рядом с ним, он - возле, неведомый. Да и один ли? Может, еще глубже - другой, который вовсе знаку о себе не давал. Другой и третий... Сколько их, этих жизней от нашего взгляда скрытых, или еще не виденных?...
На несколько секунд в пещере снова повисла тишина. Люди не решаются нарушить ее, ни обсуждать, ни разговаривать. И вот когда казалось что Хантер уже закончил, он неожиданно встрепенается и продолжает:
-Сидел как-то на перроне обычным днем. Туннель безлюден. Но глядит на меня, зараза, со всех сторон. В лицо мне дышит, поет, и звенит, сливаясь в тишину, и течет там многоликая жизнь. Рядом с моей, Человеческой, одной из всех.
Опять тишина. Люди двигаются ближе к огню, кутуются по-надежнее в свои лохмотья - холод дает о себе знать. Некоторые разминают уставшие конечности, и вдруг, неожиданно для всех Ульман говорит, сначало неуверенно, потом быстрее и быстрее:
-Да уж, помню те времена. Первые годы после катастрофы, когда еще мутантов и в помине не было, крысы частенько разные станции атаковали. А теперь? Теперь даже крыс почти нет, передохли наверно, а что уж люди, которых тогда в метро несколько миллионов было, а осталось всего сорок тысяч? Еще в то время депрессия была, много самоубийств, чертовщина всякая...
Ульман берет паузу, вспомяная свою историю, и всем уже ясно, что говорить будет именно он - раз уж рот открыл, то продолжай.
ВНИМАНИЕ, РАССКАЗ НЕ ДОПИСАН! Это лишь первая часть, остальное потом...
X Хантер.
-Стоп! -неожиданно для всех командир останавливает немногочисленный отряд, дополняя свое высказывание понятным жестом - вытянутой рукой с выставленной вперед ладонью. Вот он втягивает ноздрями затхлый воздух. Его грудь ощутимо вздымается. Командир стоит, выжидает, думает, над чем-то одному ему понятным,и вот, приняв решение, он наконец говорит: "Думаю пора. Привал"
Из ртов остальных путников вырывается вздох облегчения - они устали идти. Идти истертыми до мазолей ногами, во тьме, одни оденешеньки на несколько киллометров вокруг. Так глубоко, где наверное еще никогда не ступала нога человека. Это уже не метрополитен, нет, дорога уже давно перестала быть услужливым и сухим туннелем, теперь это пещеры, катакомбы, древние, созданные природой за долго до появления человека. Величественные, пугающие, они уже долго были единственным окружение для пяти человек.
Мельник упорно вел канвой к цели, уверенно, как ищейка, плутая по запутанным лабиринтам пещер, обходя стороной опасные тупики и бездонные пропасти. Путники уже несколько недель были во странствии.
Но привал есть привал. Уже больше суток друзья шли не смыкая глаз. Лишь одинокий фонарь Мельника, как путеводный маяк, маячил где-то впереди, указывая дорогу.
Уставшие люди плюхаются на землю прямо здесь, по среди очередной пещеры. Лишь Мельник аккуратно снимает рюкзак,достает оттуда горелку и зажигалку. Затем, пристроившись в кругу людей, он дрожащей рукой зажигает ее. Нет не для того чтобы приготовить пищу - последний паек кончился еще две остановки назад, а для того, чтобы просто увидеть лица путников. Лица, которые стали уже постепенно забываться в кромешной тьме. Заросшие, измученные голодом и жаждой лица. Но вот тусклый свет вылавливает из мрака тени сгруздившихся вокруг людей. Грязные, голодные, они все как один, хотели бы наверное прямо здесь упасть и лежать, пока тьма окончательно не поглотит их разум. И даже Хантер, до последних пор державшийся молодцом, как-то осунулся, ослабел, неужели сдался?
Но в глазах людей все еще теплится жизнь, они все знают, что сейчас будет - истории стали уже своего рода традицией. Несколько минут среди людей царит абсолютная тишина, их взгляды уперты в плясущий из последних сил огонь горелки - газ скоро закончится. И вот, наконец, Хантер начинает рассказывать свою историю. Голос звучит тихо, но в абсолютной тишине каждое слово понятно, лишь эхо неуверенно вторит человеку, боясь нарушить благоговейное спокойствее земных недр.
-Жил я тогда на Тимирязевской. Спокойная станция была - ни бандитов, ни сектантов, ни пропоганды. И казалось так будет всегда- дни людны, а ночи спокойны. Но вот наступил тот день. Есть у нас в туннеле к Петровско-Разумовской один перегон, метрах в сорока от станции. Спокойно там все всегда было, тихо. Но вот тогда вся живность выскочила вдруг наружу, из недр. Открылись тогда какие-то потайные щели, ходы и выплеснулось на свет кишенье тысяч крысиных лап. Их было так много, что они затопили туннель живым серым потоком. Все новые и новые крысиные орды прибывали из под земли, суетясь и спеша. Просто оторополь взяла - где они там помещались?
Прочистили они тогда Тимирязевскую основательно, даже костей не осталось - сожрали, а может и уволокли к себе, до следующей кормешки. Я оттуда ноги еле унес. Выжгли часть их стада потом, у Дмитровской, остальные дальше не пошли, отступили - забоялись. Крысы то тогда не простые были - умные, здоровые, раза в два больше обычной. К вечеру на станцию вернулся, гляжу - пусто. И на следующий день ни щелки, ни норки, даже намека нет на недавнее буйство. Объявилось на день и снова ушло под землю, на долгие годы.
Скорее всего это была обычная кормешка. Разумом я все понимал, но почему-то всегда замедлял шаг, проходя мимо того перегона. Иногда останавливался, присядал на корточки, вглядвался. Пустое место - ни щелки, ни трещенки. Но ведь знал: где-то там, от меня скрытая, - жизнь. Невидимая и неведомая. Удивительная и непознанная, словно иной свет.
Странно вообще все это. Вот мы спешим, выживаем, маемся. Далекие станции манят, далекие миры. А он - вот здесь, иной мир. Стоял рядом с ним, он - возле, неведомый. Да и один ли? Может, еще глубже - другой, который вовсе знаку о себе не давал. Другой и третий... Сколько их, этих жизней от нашего взгляда скрытых, или еще не виденных?...
На несколько секунд в пещере снова повисла тишина. Люди не решаются нарушить ее, ни обсуждать, ни разговаривать. И вот когда казалось что Хантер уже закончил, он неожиданно встрепенается и продолжает:
-Сидел как-то на перроне обычным днем. Туннель безлюден. Но глядит на меня, зараза, со всех сторон. В лицо мне дышит, поет, и звенит, сливаясь в тишину, и течет там многоликая жизнь. Рядом с моей, Человеческой, одной из всех.
Опять тишина. Люди двигаются ближе к огню, кутуются по-надежнее в свои лохмотья - холод дает о себе знать. Некоторые разминают уставшие конечности, и вдруг, неожиданно для всех Ульман говорит, сначало неуверенно, потом быстрее и быстрее:
-Да уж, помню те времена. Первые годы после катастрофы, когда еще мутантов и в помине не было, крысы частенько разные станции атаковали. А теперь? Теперь даже крыс почти нет, передохли наверно, а что уж люди, которых тогда в метро несколько миллионов было, а осталось всего сорок тысяч? Еще в то время депрессия была, много самоубийств, чертовщина всякая...
Ульман берет паузу, вспомяная свою историю, и всем уже ясно, что говорить будет именно он - раз уж рот открыл, то продолжай.
что ли? изначальное слово груда)
бы и нормально)
