Глава 1. Инферно
Вокруг нас – мир, сгоревший в огне. Внутри каждого из нас – свой собственный Ад. Когда оковы цивилизации падут, обнажая звериный оскал человека. Сможешь ли ты, заглянув в бездну Инферно, и испив горькую чашу судьбы до дна, сделать правильный выбор? Оное, зависит только от тебя…
***
«Горе, горе тебе, великий город Москва, град крепкий! Ибо в один час пришел суд твой», – вспоминаю я слова проповеди нашего станционного священника – отца Силантия, чувствуя, как ледяное крошево тает на моих искусанных до крови губах.
Стылая зимняя ночь, тьма, хоть глаз выколи. Потеряв счет времени, я ползу, волоча прокушенную в голени ногу, пытаясь сквозь завывания обжигающего ветра расслышать звук шагов преследующей меня твари.
Низкое угрюмое рычание за спиной. Шагов пять, не больше. Срываю капюшон изорванного маскхалата, оборачиваюсь. Даже с моим, измененным зрением, позволяющим обходится в темноте без использования прибора ночного видения, я с трудом различаю, как в трепещущем сумраке сереет огромный, размытый силуэт напоминающий волчий. Монстр стоит, пригнув башку. Я слышу его размеренное дыхание, которое словно обжигает мою плоть, лаская огнем ненависти обмороженное лицо.
«Почему не нападает? Точно загоняет куда, – пронеслось у меня в голове. – Ведь я почти безоружен. Макаров с тремя патронами не в счет. Волкособа, тем более такого, так просто не взять».
– Эй! – слабо выкрикнул я. – Чего застыл, давай! – вялый взмах руки.
Тварь не сдвинулась с места, лишь угли глаз продолжают буравить меня.
Перевернувшись набок, я потянулся за пистолетом. Замерзшие кончики пальцев в обрезанных перчатках не слушаются меня. Тактильные ощущения почти исчезли, словно конечности вырезаны из дерева.
Услужливая память явила картинку из прошлого, когда сталкеры приволокли с поверхности Палыча, – крепкого мужика слывшего среди обитателей станции бывалым следопытом. Но даже он не смог ничего противопоставить буйству природы. Обмороженный и окровавленный, Палыч, прижимая руку с почерневшими пальцами к ткани ОЗК, лишь тихо матерился, когда его втащили через шлюз в тамбур.
Видимо что-то всерьез и надолго разладилось в небесной канцелярии, если нескончаемая ядерная зима решила извести жалкие остатки человечества с обезображенного лика планеты. Мы превратились в тараканов, забившихся по щелям медленно, но верно вытравливаемых матушкой природой ставшей для всех выживших злой мачехой.
Сибирские морозы установились на большей части московской области. Внезапный буран и из разведгруппы в пять человек найти дорогу обратно к станции сумел только Палыч. Я, тогда еще, будучи сопляком, зашедшим в медблок, никогда не забуду как хирург, деловито осмотрев разведчика глухо обронил: «Ампутация», – и потянулся за небольшим топором.
Наверное, за столько лет мы очерствели, но я навсегда запомнил как Палыч, вздрогнув, жадно припал к фляге с самогоном, а затем, зажав воротник куртки зубами, положил руку с растопыренной пятерней на грубо сколоченный деревянный стол, весь покрытый зарубами, и до черноты въевшимися пятнами крови.
Добровольная плаха нового мира, а вместо толпы зевак, застывших в предвкушении казни, безразличный до чужого горя ряд страждущих как можно скорее избавиться от гниющей конечности с начавшейся гангреной.
Пять размеренных, глухих ударов, раздались отголоском набата в моих ушах. Мертвая тишина заполняет паузы. Ни стонов, ни слов сожаления, лишь скрип зубов Палыча по прокушенному вороту. Меня до самой смерти будут преследовать слезящиеся глаза сурового мужика.
Но только годы спустя я понял, что Палыч, оплакивал не отрубленные пальцы, упавшие со стола в грязно бурое месиво на полу медблока, но судьбу свою! Кому теперь нужен разведчик с жалким обрубком вместо руки, превратившейся в шпатель…
Видение прошлого унес порыв пробирающего до костей ветра, от которого не спасает ни пара свитеров натянутых друг на друга, ни плотная ткань утепленного камуфляжного костюма. Обмотанная изолентой рукоять пистолета удобно легла в руку.
«Эх, пальцы мои пальцы! – промелькнуло в голове, когда я попытался нащупать спусковой крючок одеревеневшей плотью. – Перчатки долой!»
Холода нет, есть лишь жгучая ненависть, в первую очередь к самому себе и желание выжить любой ценой. Я застыл, превращаясь в древнее изваяние с пистолетом в вытянутой руке. Волкособ застыл метрах в трех. Метель усиливается, точно ветер ледяными иглами вознамерился содрать с меня кожу.
– Караулишь? – спросил я, обращаясь к зверю. – Ждем кого?
В ответ раздалось приглушенное рычание.
Заметив неподалеку неплохо сохранившееся здание, пытаюсь отползти в сторону. Хоть какое-то прикрытие от ветра в виде обугленных стен. Но тут же замечаю, как под густой шерстью твари бурунами заходили мышцы.
Передние лапы, так похожие на чудовищно гипертрофированные человеческие руки, согнулись в локтях. Тыльная сторона ладони, проворачиваясь в суставе, как на шарнире, почти коснулась могучего предплечья волкособа. Зверь, подбирая задними лапами снег, припал к земле.
Понимая все безумство затеи, пытаясь дрожащей рукой, прицелится ему в голову, тварь, вскочив, быстро делает шаг в сторону, прячась за нагромождением бетонных плит. Я вижу, как сквозь промежуток между завалами, на меня внимательно смотрят янтарные огоньки глаз зверя. И от этого немигающего, мертвого взгляда становится по-настоящему жутко.
«А ты брат ученый, – думаю я. – Шаришь. Ну что же, подождем».
Сквозь яростные завывания ветра до меня изредка доносятся звуки одиночных выстрелов, людские крики, заглушаемые утробным рычанием. Где-то вдалеке ухнула граната, затем послышалась частая автоматная стрельба, перемежающаяся характерным ворчанием пулемета. Вскоре все затихло. Ночная Москва живет своей обычной жизнью.
Непроницаемая облачная крепь, дрогнув, занавесом, разошлась в стороны, позволяя бледному лунному лику и звездам окрасить наш проклятый мир призрачным сиянием.
Я оглядываюсь по сторонам. Вокруг вырисовываются покореженные силуэты зданий, навечно застывшие стражами города мертвых. Чуть поодаль, мастодонтами техноэры, виднеются наполовину занесенные снегом корпуса танков и армейских грузовиков, ставшие нам – подземным червям, горшим напоминанием о былом величии людской расы.
Пытаюсь представить, как двигалась колонна на марше, разрывая лязгом гусениц и гулом моторов тишину, повисшую над проспектом, запруженным заглохшими после высотного ядерного взрыва иномарками. Идущая впереди инженерная машина разграждения расталкивает автомобили бульдозерным отвалом.
Скрежет разрываемого металла почти слышим мною, так же, как и голоса миллионов погибших, тянущих гниющие руки навстречу бойцам в ОЗК, ощерившихся во все стороны стволами автоматов и пулеметов. Новые всадники апокалипсиса, ставшие прахом дорог. Кто знает, куда и зачем они направлялись в день вселенской скорби?
Закрываю глаза. Ожидание выматывает, в голове роятся тысячи мыслей, возникают образы утерянного мира, голоса людей, яркие краски вместо черно-серых пейзажей Москвы, густо усеянной костяками мертвецов. Трупы, завернутые в пластиковые мешки, лежат вдоль стен туннеля.
Помимо воли возникают давно забытые образы: лысые головы, изможденные, лишенные бровей и ресниц лица страдающих от лучевой болезни. Изъязвленная кожа. Хрупкие, невесомые тела умирающих от голода. Я навсегда запомнил их взгляды полные боли и мольбы когда мы, сталкеры, поднимаясь на поверхность, слышали вслед: «Еды! Нам нужна еда! Слышите вы!»
Именно тогда появились первые случаи каннибализма. Пропадали люди, родители забивали малолетних детей. Все чаще мы обнаруживали схроны забитые свежим мясом…
Тогда в нас что-то надломилось. Кто хоть раз видел здорового мужика, сидящего на корточках в углу с кровоточащим куском человечины в руках, тот изменился навсегда. В свете фонарей и факелов, бегающие из стороны в сторону глаза людоеда блестят лихорадочным блеском. И даже когда мы, ударами прикладов, валим его на цемент, а затем еще долго бьем ногами, обутыми в тяжелые армейские ботинки, даже тогда, он норовил выхватить вываленную в грязи плоть и засунуть ее в разбитый рот.
Жалости нет, она умерла вместе с той прошлой, размеренной, сытой жизнью хомячков, привыкших, что еда появляется из супермаркета.
– Жалости нет, – шепчу я, вспоминая минувшее. Холодный ветер уносит слова вдаль. Мрачные глыбы завалов, видятся мне могильными курганами, где археологи будущего, (я смеюсь думая об этом!) быть может, откопают остатки нашей цивилизации.
Попавшихся на поедании человечины, без лишних разговоров ставили к стенке. В голове до сих пор звучит отрывистая команда старшего группы: «Прицел. Готовсь. Огонь!»
Точно кто-то со стороны дергает меня за руку и жмет на спуск. Гулкие звуки выстрелов эхом разносятся под сводом туннеля метро. Стены, изрешеченные пулями, бурые потеки на рельсах, и тела лежащие ничком. Кто вправе решать, кому суждено жить, а кому умирать? Ответьте мне вы, чьи тонкие, точно обтянутые серым пергаментом руки, дрожа, тянутся ко мне из потустороннего ничто, норовя закрыть глаза. Вздрогнув, смотрю на волкособа.
– Теперь мы одно целое? – спрашиваю я.
Неожиданно, зверь принюхался, с шумом втягивая носом морозный воздух. Внимательно посмотрев на меня он, вытянув морду вверх, долго и протяжно завыл.
«Словно поминает», – мелькнуло в голове.
В этот момент к шуму ветра добавилось чуть различимое бормотание, донесшееся из-под земли. Кровь тугими толчками застучала в висках.
«Не поминай лихо пока оно тихо… Вот и пожаловали по мою душу каннибалы подземья – шептуны».
Вспомнились слова хирурга: «Когда-то они были людьми, а теперь… – он дрожащими пальцами подносит сладковато дымящую самокрутку к губам. Смежив веки, глубоко затягивается и, выпуская кольца терпко пахнущего дыма едва слышно продолжает: – Истинные дети ядерной ночи. Наверное, это естественный отбор и мы обречены. Быть может они – наша следующая эволюционная ветвь, а?»
Вынырнув из воспоминаний, я замечаю, что рядом приподнялся пласт снега. Послышался характерный лязг железа об бетон. Пробив слой грязи, выпрастывается когтистая лапа, сжимающая остро заточенный арматурный прут.
Расширяя образовавшуюся щель, мутант, рывком отбросив примерзшую канализационную крышку в сторону, протискивается наружу.
– Один выстрел – один труп, – шепчу я, прицеливаясь.
Бледнокожая тварь, издав душераздирающий вопль, смотрит на меня, чтобы мгновение спустя получить в безобразную морду девять граммов свинца. Черный глаз твари, почти лишенный белка, взрывается кровавым облаком.
Уродливая, сплющенная с боков лысая башка дергается назад, снег окрашивается красным. Шептун падает в коллектор.
В повисшей тишине отчетливо слышно как кто-то пронзительно свистнул. Волкособ, поставив уши торчком, повернул морду на звук, и быстро вскочив, растворился в ночи.
«Загонщик хренов! Хотел бы я знать, кто тебя выдрессировал. Но явно не эти уродцы», – думаю я.
Секунду спустя воздух наполнился душераздирающими криками. Вслед за первым шептуном из люка показался второй. Действуя более осторожно чем собрат, тварь, не показывая головы, вытянув лапу, резким движением кисти метнула нож в то место где я недавно сидел. Но недаром меня прозвали Тень. Тварь не учла снайперского опыта – засветился – меняй позицию. Заранее отползя на пару метров правее люка, я залег в сугробе, выцеливая второго шептуна.
Жду. Тварь, потеряв терпение медленно и осторожно выползая, показала затылок. Оглядывается. Жму на спусковой крючок. Выстрел эхом разносится по улице. Бешено молотя лапами по снегу, шептун оборачивает ко мне залитую кровью безносую морду. Втянув провалом ноздрей воздух, тварь разевает зубастую пасть.
Превознемагая боль в ноге подползаю к чернеющему провалу. Жалея последнюю пулю, подбираю канализационную крышку и с размаху опускаю ее на голову шептуна. Слышится сухой треск разбитого черепа. Тварь, хрипя, утыкается мордой в грязь. Невыносимая вонь ударяет в нос, едва не сблевав достаю из кармана разгрузки гранату и, выдернув чеку, бросаю ее в черноту лаза.
Перекатившись в сторону, замираю. Из глубины колодца доносятся крики. Они все ближе. Я слышу, как цепкие пальцы перебирают металлические скобы лестницы. Секунды, растягиваясь в минуты, оборачиваются мыслью: «Неужели не сработала?!»
Грохот взрыва, больно саданув по ушам, уносится вверх, пламя, вырвавшись наружу, обдает жаром, напоминая о преисподней. Отчаянный вой, донесшись из колодца, сменился визгом и предсмертными хрипами изувеченных бестий.
Лежа на спине, я с жадностью хватаю ртом воздух. Нехорошее предчувствие заставляет меня сесть. Водя стволом из стороны в сторону я отчетливо вижу, как из сумрака выныривают шептуны с ног до головы замотанные в грязное тряпье. Неразборчивый многоголосый шепот заполонил пространство.
Гротескные изломанные фигуры. Длинные руки, сжимающие остро заточенные тесаки и грубо вырезанные дубины утыканные гвоздями. Замерев метрах в пяти, они явно чего-то ждут. Даже при сильном ветре я ощущаю тошнотворный запах, исходящий от давно немытых тел.
От шептунов вместе со смрадом разложения исходит запах смерти, словно вместо живых тварей, пред мной предстала сама костлявая старуха, с косой в сгнивших руках.
Иссушающие взгляды ненависти каннибалов, пожирающие вместе с плотью саму душу. Я чувствую, как напряглись их тела, сжались мышцы, но секунду спустя шептуны все как один обернулись. Я увидел, как из темноты, раздавая тычки и удары, шагнула широкоплечая фигура, запахнутая в странную накидку грязно-бурого цвета.
Тварь, почти на голову выше собратьев, уверенно прошла сквозь раздавшийся в стороны ряд шептунов. Из-под капюшона виднеется страшный лик. Мне удалось рассмотреть уродливый шрам, наискось пересекающий морду каннибала, разваливший нос шептуна надвое. Приметная метка. Сердце сжалось от нахлынувших воспоминаний.
Сколько отрядов было отправлено для уничтожения хитрой и сильной бестии – настоящего вожака. Прозванного за жестокость – Расчленитель. Сумевшему из разрозненных групп сколотить жестокое и почти неуловимое племя каннибалов – грозящее подмять под себя весь метрополитен.
«Вот и встретились», – подумал я, глядя как на ветру развиваются длинные полы накидки. Внимательно приглядевшись к странному материалу, я едва сумел подавить крик ужаса, зарождающийся в глубине груди, осознав, что накидка сшита из кусков человеческой кожи.
Волосы жертв, срезанные вместе со скальпом, зловещим венцом обрамляют капюшон. Сплетенные в косы – черные, седые, рыжие – они толстыми змеями скатываются по плечам шептуна.
Вожак, точно читая мои мысли, замер, внимательно разглядывая меня с ног до головы. Из-под капюшона, внимательно смотрят огромные глаза, в которых точно бушует сама первородная тьма, вызывая в душе первобытный страх пред сверхъестественным.
Трудно поверить, что у живого существа может быть столь иномировый взгляд, словно нечто чуждое обратило на тебя свой взор, поднявшись из самых глубин дантовского Инферно.
Я зло сплюнул наземь, и, беря шептуна на прицел выкрикиваю:
– Ну, чего же ты ждешь?! Давай подходи!
Тварь, запрокинув голову, издала раскатистый звук.
«Черт он точно знает, что остался только один патрон».
– Смеешься? – кричу я, замечая, что шептун, обернувшись, махнув рукой, подзывает к себе стоящую чуть поодаль коренастую тварь.
Неуверенно подойдя к вожаку, шептун замер, сжимая в лапе заточку. Вожак, легонько толкнув его в спину, и указывая на меня, склонившись, что-то проговорил ему на ухо. Шептун, оскалившись, кивнул.
«Обряд инициации молодняка! – думаю я. – Поэтому они меня и оставили в живых, а волкособ не дал уползти».
Перед глазами застывает картина подземья, когда мой разведывательный отряд, спустившись на нижние ярусы метрополитена, обнаружил в одной из технических комнат «кладовую» шептунов, заваленную дочиста обглоданными костяками.
Закаленные в боях воины застыли, чувствуя тошнотворную вонь, пробивающуюся даже сквозь фильтры противогазов. Не в силах отвести взгляд от развороченных грудин, разодранных на части скелетов, чьи кости покрывают следы десятков острых зубов, с упоением пожирающих плоть.
Видение прошлого исчезло, оставляя меня один на один с внезапно переставшей галдеть толпой уродов. Они замерли, явно к чему-то прислушиваясь. В этот момент я почувствовал, как к вискам прикоснулись теплые руки. Легонько охватывая голову, они, сомкнув пальцы на затылке, чуть сдавили череп, рождая в мозгу подернутый дымкой образ – седовласой старухи с сидящим подле нее волкособом.
«Тихо, тихо, – раздался в голове вкрадчивый шепот. – Сынок! Прими мой дар, спасенья нет, они сожрут тебя заживо. Есть лишь один выход».
Словно паря во сне я обернулся, видя, как из ослепительно изумрудных глаз старухи капают слезы. Ее лицо показалось мне знакомым, но мысль утонула поглощенная болью.
«Не пытайся вспомнить! Это не в твоей власти!»
«Зачем тебе это?» – мысленно спросил я.
«Чтобы жить, – ответила она. – Один лишь шаг и боль пройдет. Верь мне. Я знаю. Давай, мне не удастся долго сдерживать их! – образ старухи истаял, обернувшись утренним туманом».
Палец ощутил холод стали. Ствол Макарова, повинуясь чуждой воле неуверенно, словно выбирая цель, отплясав жигу под подбородком, уперся в висок.
Это только в кино, люди, стреляясь, произносят пламенные речи и твердой рукой пускают себе пулю в лоб. В жизни все по-другому: хаос мыслей, дрожащие руки и панический страх волнами накатывающий в истерзанный разум. От осознания, что твоя голова через секунду превратится в мешанину крови и костей, а из затылка вывалится розово-серая масса.
Но выбора нет, точнее – выбрали за меня. Жму на спусковой крючок. Сухой щелчок бойка ударника сбрасывает с меня наваждение.
«Осечка», – мелькает в голове.
И пока истерзанный разум вопит: «Не смей!» – руки по инерции продолжают подчиняться воле иного порядка.
Снова жму спуск. Опять осечка! Только теперь липкая волна ужаса, смыв колдовские чары поглощает меня.
Быть съеденным заживо, такая перспектива меня не устраивает. Теперь уже сам, жаждая избавить тело от мучений, отбрасываю пистолет, и, резко, с хрустом в позвонках сгибаясь, выхватываю из «засапожного» крепления нож.
Мозг тем временем одну за другой выстреливает команды: «Нет времени расстегивать высокий ворот камуфляжа. Надо повернуть лезвие к себе. Упереться рукой в ребро ладони. И точным сильным движением вогнать острие в горло».
Секундное дело расползается вязким киселем во времени. И прежде чем сталь, пробив плотную ткань, вонзается в горло, запястье обжигает острая боль. Камень, брошенный кем-то из шептунов, едва не выбивает нож из рук.
«Суки, хотят живым взять! – думаю я, чувствуя как обжигающий адреналин, упругими толчками распространяясь по телу, дарует волю к жизни. – Мы еще посмотрим, чья возьмет! Долбанные уродцы!»
Перебрасываю нож в левую руку. Жду. Меж тем, коренастая тварь, припав к земле, почти касаясь ее ладонями, неестественно выгнула шею, буравя меня взглядом, а затем, мощно оттолкнувшись, прыгнула.
Из-под тряпья, обматывающего голову, смотрят пустые мертвячьи глаза. Пасть, разверзаясь едва ли не в пол лица, обдает смрадным дыханием.
Одна лапа шептуна сжимает горло, другая, пытается выхватить нож. Цепкие сильные пальцы выворачивают запястье. Вонючая глотка все ближе. Одного укуса достаточно чтобы получить заражение крови. Капли вязкой слюны брызжут на лицо.
Внезапно руку пронзает острая боль. Тварь, вонзив острые изогнутые когти в предплечье рывком разрывает плоть. Взрыв невыносимой боли разносит разум на тысячу частей. Шептун приходит в неистовство. Подбадриваемый криками сородичей он, чуть ослабив хватку, пытается выдрать мое лицо.
Челюсти, утыканные клиновидными зубами, клацают возле щеки. Ору что есть мочи и, извернувшись, встречаю следующий выпад урода, острием ножа, вгоняя длинное зазубренное лезвие в раскрытую глотку твари.
Шептун, хрипя, смыкает челюсти на запястье. Проворачиваю лезвие, и, рывком, обламывая зубы твари, выдергиваю руку из пасти.
– На! Получи сука! – кричу я, видя как шептун, обмякнув, завалился набок.
В этот момент окрестности оглашает пронзительный вопль. Вожак, странно посмотрев на меня, взревел, заставляя уже готовых броситься на меня шептунов отступить назад.
Скинув капюшон и раскинув конечности в стороны, он громко зарычал. Только сейчас, внимательно присмотревшись, я заметил, что из правого рукава накидки, торчит обрубленная по запястье лапа, с примотанным к ней ремнями длинным зазубренным лезвием, видимо сделанным из полотна пилы. Я сглотнул вязкую слюну, представляя, как ржавая сталь, пробивая брюшину, выходит из спины.
Тварь, медленно вытянула безобразный обрубок с оружием вперед, и, сжигая меня огнем ненависти, согнув локоть, демонстративно провела лезвием слева направо на уровне шеи.
Предательский холодок страха, липкой сущностью пробежав по спине, отозвался тянущей болью под ребрами. Чертовски захотелось жить, а если и умереть то не как скотина, ведомая на убой. Легкой смерти от уродов не жди. Еще памятны страшные находки в виде отрубленных голов время от времени находимые нами на путях в метро или прибитые гвоздями к стенам домов тела сталкеров на поверхности.
Скосив глаза на чернеющий канализационный люк, я решил выиграть время. И пока левая рука скользит в карман разгрузки, правая с зажатым ножом описывает в воздухе восьмерку, давая вожаку понять, так просто меня не взять.
«Вот оно!» – окровавленные пальцы нащупывают цилиндрический предмет.
Видя, как вожак делает шаг навстречу, я с лихорадочной быстротой выдергиваю чеку светозвуковой гранаты. Понимая, что счет идет на секунды, резким движением руки, как говорят «из кармана» совершаю бросок.
Ночные твари, провожая полет гранаты тупыми взглядами, спохватываются слишком поздно. Я едва успеваю отвернуться.
Во тьме вспышка взрыва получается особо яркой. Оглушающий хлопок отдается звоном в ушах. Воздух заволокло дымом, и пока ослепленные шептуны пытаются придти в себя, протирая глаза, я ныряю в черноту провала канализационного люка.
Тьма милостиво принимает меня. Падение с высоты смягчают разорванные тела тварей. Шлепнувшись во что-то скользкое и липкое я, извиваясь угрем, ползу вперед, слыша как вслед мне доносятся крики ярости шептунов.
Время не ждет. Если я правильно помню схему канализационных ответвлений, то этот проход должен привести меня прямо под ближайший дом. Именно там должен находиться схрон…
Продолжение: http://www.metro2033.ru/creative/texts/831375/?CHAPTER=2
Вокруг нас – мир, сгоревший в огне. Внутри каждого из нас – свой собственный Ад. Когда оковы цивилизации падут, обнажая звериный оскал человека. Сможешь ли ты, заглянув в бездну Инферно, и испив горькую чашу судьбы до дна, сделать правильный выбор? Оное, зависит только от тебя…
***
«Горе, горе тебе, великий город Москва, град крепкий! Ибо в один час пришел суд твой», – вспоминаю я слова проповеди нашего станционного священника – отца Силантия, чувствуя, как ледяное крошево тает на моих искусанных до крови губах.
Стылая зимняя ночь, тьма, хоть глаз выколи. Потеряв счет времени, я ползу, волоча прокушенную в голени ногу, пытаясь сквозь завывания обжигающего ветра расслышать звук шагов преследующей меня твари.
Низкое угрюмое рычание за спиной. Шагов пять, не больше. Срываю капюшон изорванного маскхалата, оборачиваюсь. Даже с моим, измененным зрением, позволяющим обходится в темноте без использования прибора ночного видения, я с трудом различаю, как в трепещущем сумраке сереет огромный, размытый силуэт напоминающий волчий. Монстр стоит, пригнув башку. Я слышу его размеренное дыхание, которое словно обжигает мою плоть, лаская огнем ненависти обмороженное лицо.
«Почему не нападает? Точно загоняет куда, – пронеслось у меня в голове. – Ведь я почти безоружен. Макаров с тремя патронами не в счет. Волкособа, тем более такого, так просто не взять».
– Эй! – слабо выкрикнул я. – Чего застыл, давай! – вялый взмах руки.
Тварь не сдвинулась с места, лишь угли глаз продолжают буравить меня.
Перевернувшись набок, я потянулся за пистолетом. Замерзшие кончики пальцев в обрезанных перчатках не слушаются меня. Тактильные ощущения почти исчезли, словно конечности вырезаны из дерева.
Услужливая память явила картинку из прошлого, когда сталкеры приволокли с поверхности Палыча, – крепкого мужика слывшего среди обитателей станции бывалым следопытом. Но даже он не смог ничего противопоставить буйству природы. Обмороженный и окровавленный, Палыч, прижимая руку с почерневшими пальцами к ткани ОЗК, лишь тихо матерился, когда его втащили через шлюз в тамбур.
Видимо что-то всерьез и надолго разладилось в небесной канцелярии, если нескончаемая ядерная зима решила извести жалкие остатки человечества с обезображенного лика планеты. Мы превратились в тараканов, забившихся по щелям медленно, но верно вытравливаемых матушкой природой ставшей для всех выживших злой мачехой.
Сибирские морозы установились на большей части московской области. Внезапный буран и из разведгруппы в пять человек найти дорогу обратно к станции сумел только Палыч. Я, тогда еще, будучи сопляком, зашедшим в медблок, никогда не забуду как хирург, деловито осмотрев разведчика глухо обронил: «Ампутация», – и потянулся за небольшим топором.
Наверное, за столько лет мы очерствели, но я навсегда запомнил как Палыч, вздрогнув, жадно припал к фляге с самогоном, а затем, зажав воротник куртки зубами, положил руку с растопыренной пятерней на грубо сколоченный деревянный стол, весь покрытый зарубами, и до черноты въевшимися пятнами крови.
Добровольная плаха нового мира, а вместо толпы зевак, застывших в предвкушении казни, безразличный до чужого горя ряд страждущих как можно скорее избавиться от гниющей конечности с начавшейся гангреной.
Пять размеренных, глухих ударов, раздались отголоском набата в моих ушах. Мертвая тишина заполняет паузы. Ни стонов, ни слов сожаления, лишь скрип зубов Палыча по прокушенному вороту. Меня до самой смерти будут преследовать слезящиеся глаза сурового мужика.
Но только годы спустя я понял, что Палыч, оплакивал не отрубленные пальцы, упавшие со стола в грязно бурое месиво на полу медблока, но судьбу свою! Кому теперь нужен разведчик с жалким обрубком вместо руки, превратившейся в шпатель…
Видение прошлого унес порыв пробирающего до костей ветра, от которого не спасает ни пара свитеров натянутых друг на друга, ни плотная ткань утепленного камуфляжного костюма. Обмотанная изолентой рукоять пистолета удобно легла в руку.
«Эх, пальцы мои пальцы! – промелькнуло в голове, когда я попытался нащупать спусковой крючок одеревеневшей плотью. – Перчатки долой!»
Холода нет, есть лишь жгучая ненависть, в первую очередь к самому себе и желание выжить любой ценой. Я застыл, превращаясь в древнее изваяние с пистолетом в вытянутой руке. Волкособ застыл метрах в трех. Метель усиливается, точно ветер ледяными иглами вознамерился содрать с меня кожу.
– Караулишь? – спросил я, обращаясь к зверю. – Ждем кого?
В ответ раздалось приглушенное рычание.
Заметив неподалеку неплохо сохранившееся здание, пытаюсь отползти в сторону. Хоть какое-то прикрытие от ветра в виде обугленных стен. Но тут же замечаю, как под густой шерстью твари бурунами заходили мышцы.
Передние лапы, так похожие на чудовищно гипертрофированные человеческие руки, согнулись в локтях. Тыльная сторона ладони, проворачиваясь в суставе, как на шарнире, почти коснулась могучего предплечья волкособа. Зверь, подбирая задними лапами снег, припал к земле.
Понимая все безумство затеи, пытаясь дрожащей рукой, прицелится ему в голову, тварь, вскочив, быстро делает шаг в сторону, прячась за нагромождением бетонных плит. Я вижу, как сквозь промежуток между завалами, на меня внимательно смотрят янтарные огоньки глаз зверя. И от этого немигающего, мертвого взгляда становится по-настоящему жутко.
«А ты брат ученый, – думаю я. – Шаришь. Ну что же, подождем».
Сквозь яростные завывания ветра до меня изредка доносятся звуки одиночных выстрелов, людские крики, заглушаемые утробным рычанием. Где-то вдалеке ухнула граната, затем послышалась частая автоматная стрельба, перемежающаяся характерным ворчанием пулемета. Вскоре все затихло. Ночная Москва живет своей обычной жизнью.
Непроницаемая облачная крепь, дрогнув, занавесом, разошлась в стороны, позволяя бледному лунному лику и звездам окрасить наш проклятый мир призрачным сиянием.
Я оглядываюсь по сторонам. Вокруг вырисовываются покореженные силуэты зданий, навечно застывшие стражами города мертвых. Чуть поодаль, мастодонтами техноэры, виднеются наполовину занесенные снегом корпуса танков и армейских грузовиков, ставшие нам – подземным червям, горшим напоминанием о былом величии людской расы.
Пытаюсь представить, как двигалась колонна на марше, разрывая лязгом гусениц и гулом моторов тишину, повисшую над проспектом, запруженным заглохшими после высотного ядерного взрыва иномарками. Идущая впереди инженерная машина разграждения расталкивает автомобили бульдозерным отвалом.
Скрежет разрываемого металла почти слышим мною, так же, как и голоса миллионов погибших, тянущих гниющие руки навстречу бойцам в ОЗК, ощерившихся во все стороны стволами автоматов и пулеметов. Новые всадники апокалипсиса, ставшие прахом дорог. Кто знает, куда и зачем они направлялись в день вселенской скорби?
Закрываю глаза. Ожидание выматывает, в голове роятся тысячи мыслей, возникают образы утерянного мира, голоса людей, яркие краски вместо черно-серых пейзажей Москвы, густо усеянной костяками мертвецов. Трупы, завернутые в пластиковые мешки, лежат вдоль стен туннеля.
Помимо воли возникают давно забытые образы: лысые головы, изможденные, лишенные бровей и ресниц лица страдающих от лучевой болезни. Изъязвленная кожа. Хрупкие, невесомые тела умирающих от голода. Я навсегда запомнил их взгляды полные боли и мольбы когда мы, сталкеры, поднимаясь на поверхность, слышали вслед: «Еды! Нам нужна еда! Слышите вы!»
Именно тогда появились первые случаи каннибализма. Пропадали люди, родители забивали малолетних детей. Все чаще мы обнаруживали схроны забитые свежим мясом…
Тогда в нас что-то надломилось. Кто хоть раз видел здорового мужика, сидящего на корточках в углу с кровоточащим куском человечины в руках, тот изменился навсегда. В свете фонарей и факелов, бегающие из стороны в сторону глаза людоеда блестят лихорадочным блеском. И даже когда мы, ударами прикладов, валим его на цемент, а затем еще долго бьем ногами, обутыми в тяжелые армейские ботинки, даже тогда, он норовил выхватить вываленную в грязи плоть и засунуть ее в разбитый рот.
Жалости нет, она умерла вместе с той прошлой, размеренной, сытой жизнью хомячков, привыкших, что еда появляется из супермаркета.
– Жалости нет, – шепчу я, вспоминая минувшее. Холодный ветер уносит слова вдаль. Мрачные глыбы завалов, видятся мне могильными курганами, где археологи будущего, (я смеюсь думая об этом!) быть может, откопают остатки нашей цивилизации.
Попавшихся на поедании человечины, без лишних разговоров ставили к стенке. В голове до сих пор звучит отрывистая команда старшего группы: «Прицел. Готовсь. Огонь!»
Точно кто-то со стороны дергает меня за руку и жмет на спуск. Гулкие звуки выстрелов эхом разносятся под сводом туннеля метро. Стены, изрешеченные пулями, бурые потеки на рельсах, и тела лежащие ничком. Кто вправе решать, кому суждено жить, а кому умирать? Ответьте мне вы, чьи тонкие, точно обтянутые серым пергаментом руки, дрожа, тянутся ко мне из потустороннего ничто, норовя закрыть глаза. Вздрогнув, смотрю на волкособа.
– Теперь мы одно целое? – спрашиваю я.
Неожиданно, зверь принюхался, с шумом втягивая носом морозный воздух. Внимательно посмотрев на меня он, вытянув морду вверх, долго и протяжно завыл.
«Словно поминает», – мелькнуло в голове.
В этот момент к шуму ветра добавилось чуть различимое бормотание, донесшееся из-под земли. Кровь тугими толчками застучала в висках.
«Не поминай лихо пока оно тихо… Вот и пожаловали по мою душу каннибалы подземья – шептуны».
Вспомнились слова хирурга: «Когда-то они были людьми, а теперь… – он дрожащими пальцами подносит сладковато дымящую самокрутку к губам. Смежив веки, глубоко затягивается и, выпуская кольца терпко пахнущего дыма едва слышно продолжает: – Истинные дети ядерной ночи. Наверное, это естественный отбор и мы обречены. Быть может они – наша следующая эволюционная ветвь, а?»
Вынырнув из воспоминаний, я замечаю, что рядом приподнялся пласт снега. Послышался характерный лязг железа об бетон. Пробив слой грязи, выпрастывается когтистая лапа, сжимающая остро заточенный арматурный прут.
Расширяя образовавшуюся щель, мутант, рывком отбросив примерзшую канализационную крышку в сторону, протискивается наружу.
– Один выстрел – один труп, – шепчу я, прицеливаясь.
Бледнокожая тварь, издав душераздирающий вопль, смотрит на меня, чтобы мгновение спустя получить в безобразную морду девять граммов свинца. Черный глаз твари, почти лишенный белка, взрывается кровавым облаком.
Уродливая, сплющенная с боков лысая башка дергается назад, снег окрашивается красным. Шептун падает в коллектор.
В повисшей тишине отчетливо слышно как кто-то пронзительно свистнул. Волкособ, поставив уши торчком, повернул морду на звук, и быстро вскочив, растворился в ночи.
«Загонщик хренов! Хотел бы я знать, кто тебя выдрессировал. Но явно не эти уродцы», – думаю я.
Секунду спустя воздух наполнился душераздирающими криками. Вслед за первым шептуном из люка показался второй. Действуя более осторожно чем собрат, тварь, не показывая головы, вытянув лапу, резким движением кисти метнула нож в то место где я недавно сидел. Но недаром меня прозвали Тень. Тварь не учла снайперского опыта – засветился – меняй позицию. Заранее отползя на пару метров правее люка, я залег в сугробе, выцеливая второго шептуна.
Жду. Тварь, потеряв терпение медленно и осторожно выползая, показала затылок. Оглядывается. Жму на спусковой крючок. Выстрел эхом разносится по улице. Бешено молотя лапами по снегу, шептун оборачивает ко мне залитую кровью безносую морду. Втянув провалом ноздрей воздух, тварь разевает зубастую пасть.
Превознемагая боль в ноге подползаю к чернеющему провалу. Жалея последнюю пулю, подбираю канализационную крышку и с размаху опускаю ее на голову шептуна. Слышится сухой треск разбитого черепа. Тварь, хрипя, утыкается мордой в грязь. Невыносимая вонь ударяет в нос, едва не сблевав достаю из кармана разгрузки гранату и, выдернув чеку, бросаю ее в черноту лаза.
Перекатившись в сторону, замираю. Из глубины колодца доносятся крики. Они все ближе. Я слышу, как цепкие пальцы перебирают металлические скобы лестницы. Секунды, растягиваясь в минуты, оборачиваются мыслью: «Неужели не сработала?!»
Грохот взрыва, больно саданув по ушам, уносится вверх, пламя, вырвавшись наружу, обдает жаром, напоминая о преисподней. Отчаянный вой, донесшись из колодца, сменился визгом и предсмертными хрипами изувеченных бестий.
Лежа на спине, я с жадностью хватаю ртом воздух. Нехорошее предчувствие заставляет меня сесть. Водя стволом из стороны в сторону я отчетливо вижу, как из сумрака выныривают шептуны с ног до головы замотанные в грязное тряпье. Неразборчивый многоголосый шепот заполонил пространство.
Гротескные изломанные фигуры. Длинные руки, сжимающие остро заточенные тесаки и грубо вырезанные дубины утыканные гвоздями. Замерев метрах в пяти, они явно чего-то ждут. Даже при сильном ветре я ощущаю тошнотворный запах, исходящий от давно немытых тел.
От шептунов вместе со смрадом разложения исходит запах смерти, словно вместо живых тварей, пред мной предстала сама костлявая старуха, с косой в сгнивших руках.
Иссушающие взгляды ненависти каннибалов, пожирающие вместе с плотью саму душу. Я чувствую, как напряглись их тела, сжались мышцы, но секунду спустя шептуны все как один обернулись. Я увидел, как из темноты, раздавая тычки и удары, шагнула широкоплечая фигура, запахнутая в странную накидку грязно-бурого цвета.
Тварь, почти на голову выше собратьев, уверенно прошла сквозь раздавшийся в стороны ряд шептунов. Из-под капюшона виднеется страшный лик. Мне удалось рассмотреть уродливый шрам, наискось пересекающий морду каннибала, разваливший нос шептуна надвое. Приметная метка. Сердце сжалось от нахлынувших воспоминаний.
Сколько отрядов было отправлено для уничтожения хитрой и сильной бестии – настоящего вожака. Прозванного за жестокость – Расчленитель. Сумевшему из разрозненных групп сколотить жестокое и почти неуловимое племя каннибалов – грозящее подмять под себя весь метрополитен.
«Вот и встретились», – подумал я, глядя как на ветру развиваются длинные полы накидки. Внимательно приглядевшись к странному материалу, я едва сумел подавить крик ужаса, зарождающийся в глубине груди, осознав, что накидка сшита из кусков человеческой кожи.
Волосы жертв, срезанные вместе со скальпом, зловещим венцом обрамляют капюшон. Сплетенные в косы – черные, седые, рыжие – они толстыми змеями скатываются по плечам шептуна.
Вожак, точно читая мои мысли, замер, внимательно разглядывая меня с ног до головы. Из-под капюшона, внимательно смотрят огромные глаза, в которых точно бушует сама первородная тьма, вызывая в душе первобытный страх пред сверхъестественным.
Трудно поверить, что у живого существа может быть столь иномировый взгляд, словно нечто чуждое обратило на тебя свой взор, поднявшись из самых глубин дантовского Инферно.
Я зло сплюнул наземь, и, беря шептуна на прицел выкрикиваю:
– Ну, чего же ты ждешь?! Давай подходи!
Тварь, запрокинув голову, издала раскатистый звук.
«Черт он точно знает, что остался только один патрон».
– Смеешься? – кричу я, замечая, что шептун, обернувшись, махнув рукой, подзывает к себе стоящую чуть поодаль коренастую тварь.
Неуверенно подойдя к вожаку, шептун замер, сжимая в лапе заточку. Вожак, легонько толкнув его в спину, и указывая на меня, склонившись, что-то проговорил ему на ухо. Шептун, оскалившись, кивнул.
«Обряд инициации молодняка! – думаю я. – Поэтому они меня и оставили в живых, а волкособ не дал уползти».
Перед глазами застывает картина подземья, когда мой разведывательный отряд, спустившись на нижние ярусы метрополитена, обнаружил в одной из технических комнат «кладовую» шептунов, заваленную дочиста обглоданными костяками.
Закаленные в боях воины застыли, чувствуя тошнотворную вонь, пробивающуюся даже сквозь фильтры противогазов. Не в силах отвести взгляд от развороченных грудин, разодранных на части скелетов, чьи кости покрывают следы десятков острых зубов, с упоением пожирающих плоть.
Видение прошлого исчезло, оставляя меня один на один с внезапно переставшей галдеть толпой уродов. Они замерли, явно к чему-то прислушиваясь. В этот момент я почувствовал, как к вискам прикоснулись теплые руки. Легонько охватывая голову, они, сомкнув пальцы на затылке, чуть сдавили череп, рождая в мозгу подернутый дымкой образ – седовласой старухи с сидящим подле нее волкособом.
«Тихо, тихо, – раздался в голове вкрадчивый шепот. – Сынок! Прими мой дар, спасенья нет, они сожрут тебя заживо. Есть лишь один выход».
Словно паря во сне я обернулся, видя, как из ослепительно изумрудных глаз старухи капают слезы. Ее лицо показалось мне знакомым, но мысль утонула поглощенная болью.
«Не пытайся вспомнить! Это не в твоей власти!»
«Зачем тебе это?» – мысленно спросил я.
«Чтобы жить, – ответила она. – Один лишь шаг и боль пройдет. Верь мне. Я знаю. Давай, мне не удастся долго сдерживать их! – образ старухи истаял, обернувшись утренним туманом».
Палец ощутил холод стали. Ствол Макарова, повинуясь чуждой воле неуверенно, словно выбирая цель, отплясав жигу под подбородком, уперся в висок.
Это только в кино, люди, стреляясь, произносят пламенные речи и твердой рукой пускают себе пулю в лоб. В жизни все по-другому: хаос мыслей, дрожащие руки и панический страх волнами накатывающий в истерзанный разум. От осознания, что твоя голова через секунду превратится в мешанину крови и костей, а из затылка вывалится розово-серая масса.
Но выбора нет, точнее – выбрали за меня. Жму на спусковой крючок. Сухой щелчок бойка ударника сбрасывает с меня наваждение.
«Осечка», – мелькает в голове.
И пока истерзанный разум вопит: «Не смей!» – руки по инерции продолжают подчиняться воле иного порядка.
Снова жму спуск. Опять осечка! Только теперь липкая волна ужаса, смыв колдовские чары поглощает меня.
Быть съеденным заживо, такая перспектива меня не устраивает. Теперь уже сам, жаждая избавить тело от мучений, отбрасываю пистолет, и, резко, с хрустом в позвонках сгибаясь, выхватываю из «засапожного» крепления нож.
Мозг тем временем одну за другой выстреливает команды: «Нет времени расстегивать высокий ворот камуфляжа. Надо повернуть лезвие к себе. Упереться рукой в ребро ладони. И точным сильным движением вогнать острие в горло».
Секундное дело расползается вязким киселем во времени. И прежде чем сталь, пробив плотную ткань, вонзается в горло, запястье обжигает острая боль. Камень, брошенный кем-то из шептунов, едва не выбивает нож из рук.
«Суки, хотят живым взять! – думаю я, чувствуя как обжигающий адреналин, упругими толчками распространяясь по телу, дарует волю к жизни. – Мы еще посмотрим, чья возьмет! Долбанные уродцы!»
Перебрасываю нож в левую руку. Жду. Меж тем, коренастая тварь, припав к земле, почти касаясь ее ладонями, неестественно выгнула шею, буравя меня взглядом, а затем, мощно оттолкнувшись, прыгнула.
Из-под тряпья, обматывающего голову, смотрят пустые мертвячьи глаза. Пасть, разверзаясь едва ли не в пол лица, обдает смрадным дыханием.
Одна лапа шептуна сжимает горло, другая, пытается выхватить нож. Цепкие сильные пальцы выворачивают запястье. Вонючая глотка все ближе. Одного укуса достаточно чтобы получить заражение крови. Капли вязкой слюны брызжут на лицо.
Внезапно руку пронзает острая боль. Тварь, вонзив острые изогнутые когти в предплечье рывком разрывает плоть. Взрыв невыносимой боли разносит разум на тысячу частей. Шептун приходит в неистовство. Подбадриваемый криками сородичей он, чуть ослабив хватку, пытается выдрать мое лицо.
Челюсти, утыканные клиновидными зубами, клацают возле щеки. Ору что есть мочи и, извернувшись, встречаю следующий выпад урода, острием ножа, вгоняя длинное зазубренное лезвие в раскрытую глотку твари.
Шептун, хрипя, смыкает челюсти на запястье. Проворачиваю лезвие, и, рывком, обламывая зубы твари, выдергиваю руку из пасти.
– На! Получи сука! – кричу я, видя как шептун, обмякнув, завалился набок.
В этот момент окрестности оглашает пронзительный вопль. Вожак, странно посмотрев на меня, взревел, заставляя уже готовых броситься на меня шептунов отступить назад.
Скинув капюшон и раскинув конечности в стороны, он громко зарычал. Только сейчас, внимательно присмотревшись, я заметил, что из правого рукава накидки, торчит обрубленная по запястье лапа, с примотанным к ней ремнями длинным зазубренным лезвием, видимо сделанным из полотна пилы. Я сглотнул вязкую слюну, представляя, как ржавая сталь, пробивая брюшину, выходит из спины.
Тварь, медленно вытянула безобразный обрубок с оружием вперед, и, сжигая меня огнем ненависти, согнув локоть, демонстративно провела лезвием слева направо на уровне шеи.
Предательский холодок страха, липкой сущностью пробежав по спине, отозвался тянущей болью под ребрами. Чертовски захотелось жить, а если и умереть то не как скотина, ведомая на убой. Легкой смерти от уродов не жди. Еще памятны страшные находки в виде отрубленных голов время от времени находимые нами на путях в метро или прибитые гвоздями к стенам домов тела сталкеров на поверхности.
Скосив глаза на чернеющий канализационный люк, я решил выиграть время. И пока левая рука скользит в карман разгрузки, правая с зажатым ножом описывает в воздухе восьмерку, давая вожаку понять, так просто меня не взять.
«Вот оно!» – окровавленные пальцы нащупывают цилиндрический предмет.
Видя, как вожак делает шаг навстречу, я с лихорадочной быстротой выдергиваю чеку светозвуковой гранаты. Понимая, что счет идет на секунды, резким движением руки, как говорят «из кармана» совершаю бросок.
Ночные твари, провожая полет гранаты тупыми взглядами, спохватываются слишком поздно. Я едва успеваю отвернуться.
Во тьме вспышка взрыва получается особо яркой. Оглушающий хлопок отдается звоном в ушах. Воздух заволокло дымом, и пока ослепленные шептуны пытаются придти в себя, протирая глаза, я ныряю в черноту провала канализационного люка.
Тьма милостиво принимает меня. Падение с высоты смягчают разорванные тела тварей. Шлепнувшись во что-то скользкое и липкое я, извиваясь угрем, ползу вперед, слыша как вслед мне доносятся крики ярости шептунов.
Время не ждет. Если я правильно помню схему канализационных ответвлений, то этот проход должен привести меня прямо под ближайший дом. Именно там должен находиться схрон…
Продолжение: http://www.metro2033.ru/creative/texts/831375/?CHAPTER=2