Рассказ №33
Игры разума
Где и когда, не все ль равно,
Был тот же самый род людей.
Жил раболепно и темно,
Как испокон заведено,
Губил сирот, любил вождей.
Корчуя справедливость, зло
Осваивал как ремесло.
Лил кровь, лил слезы в упоеньи,
И сам воздвиг себе тюрьму,
И ждал от неба снисхожденья
Жестокосердью своему.
Э. Бронте.
Мерный, отчетливый стук жестких подошв по шпалам вдребезги разбивал мертвую тишину туннеля. Размеренный, как камертон. Тук-тук. Тук-тук. Шхрр. А, черт. Вот опять. Поскользнулся и едва позорно не загремел зубами по рельсам. Восстановив равновесие, я вернул на бетонный пол взмывшую в воздух ногу и тихонько засмеялся. Всегда со мной так. Думаю о чем-то постороннем, вместо того, чтобы по сторонам глядеть. Как говорит старший, «Егор, продолжая витать в облаках, ты таки найдешь приключений на филейную часть! И не факт, что они будут с хэппи эндом!» Вы правы, Сергей Викторович. Можно сказать, уже нашел…
Тихонько вздохнув, я на мгновение включил диодный фонарь и обшарил им пространство впереди. Все те же ржавые трубы, влажные бетонные стены в потеках то ли плесени, то ли речного ила, и старые, покрытые бахромой изоляции, провода. Из тех, что еще не растащили на нужды станций. Ничего нового.
Погасив фонарь, я вновь окунулся во всепоглощающую тьму перегона. Постою, пожалуй, еще немного, пока глаза не привыкнут. Пока по внутреннему веку не перестанут расплываться цветные круги, вымоченные в мутном тумане.
Когда я был совсем маленьким, метро казалось мне огромным живым удивительным существом. И даже катаясь в нем едва ли не каждый день, я всегда находил причины для новых открытий. Самое яркое из них было связано как раз с туманом. Сколько себя помню, мне всегда нравилось смотреть в окна вагонов, до боли вглядываясь в лабиринты змеящихся по стенам проводов. И именно там, за этой стеклянной преградой, отделяющей маленького меня от холодного мира туннелей, начиналось настоящее чудо. Теплый свет ламп, неровными прямоугольниками бегущий по сводам перегонов, вырывал из объятий тьмы то неизвестные ответвления подземной дороги, то таинственные углубления в стенах, казалось, пожирающие жгуты проводов, как спагетти. А на самой границе этих беспокойных световых окон, там, где мгла вновь отвоевывала сданные было позиции,… клубился серый туман. Скрывая собой рельсы и днище вагонов, он создавал иллюзию полета. Позже, в юности, я узнал об интерференции и дифракции света, но все равно продолжал наслаждаться этим нереальным, невозможным полетом под землей.
А двадцать лет назад, прекрасное существо Метро умерло. В его венах-туннелях навеки замерли вагоны-эритроциты, железными тромбами перекрыв путь дыханию, жизни. И в его гниющем трупе завелись паразиты-люди. Год за годом мы разъедаем его тушу изнутри. Теперь метро пахнет кровью, потом, свиными и человеческими испражнениями. А еще порохом. Наверно, именно так и заканчиваются сказки…
Глубоко вздохнув, я расправил плечи и продолжил свой путь, вновь отсчитывая шпалы. Все говорят мне, что это неправильно, по-детски, но все же я продолжаю искать волшебство в этом грязном мире. День за днем я вглядываюсь во тьму в надежде вновь увидеть тот самый молочный туман. Правда, с годами все реже. Наверное, я бы окончательно потерял веру, если бы не встретил Сиро.
Сладкие мысли о прекрасной девушке, прервал мелькнувший за поворотом свет. Другой бы на моем месте насторожился, наверно. Я же, высунув из карманов руки, лишь прибавил шаг.
Добравшись, наконец, до поворота, я на мгновение замер, собираясь с силами. Чтобы с беспристрастным лицом и холодной головой пережить ЭТО еще раз. Какая уже по счету? Седьмая… Из тех, что удалось отыскать. А сколько еще их раскидано по всему метро? О скольких даже не сообщили от безразличия или страха? Так, не думать об этом. Не думать. Сейчас работа.
Завернув за угол, я окунулся в какофонию ругани, шороха бетона, скрипа карандашей по бумаге. Еще одна особенность туннелей: ты можешь стоять в паре шагов от поворота и не слышать, что твориться дальше по путям. С другой стороны, тебя так же услышать сложно. Из-за этой неоднозначности часто происходят казусы, особенно с молодыми да горячими солдатиками.
- Стоять! Руки в гору! – тоненько заверещало нечто нескладное, упакованное в старенький, застиранный камуфляж.
Вот именно из-за таких персонажей я и вынимаю руки из карманов перед тем, как подойди к месту преступления. Скривившись, я все же достал синюю корочку с гербовым теснением. Лицо паренька как-то разом сменило целую палитру цветов, будто не решаясь остановиться на каком-то определенном. Вытянувшись в струнку, он попытался отдать честь, но лишь неловко стукнул себя калашом по лбу. Горе луковое. Зато с цветом все-таки определился. Ярко малиновый – отличный выбор!
- Вольно, - нарочито насуплено и грозно пробурчал я, проходя мимо бедняги. Так, главное сейчас, как конь, не заржать. Держись, Егорка! Гордость следовательскую не посрами!
Впрочем, буквально через пару шагов смеяться резко расхотелось. На это раз парни даже станционный прожектор приперли. Видимо, надоело впотьмах копошиться.
- О, явился, наконец. Что так долго-то? – слева, на границе света зажегся алый уголек.
Сашка Утесов. Опять смолит.
- А ничего, что сейчас ночь, рейсовых дрезин, кроме грузовых нет, и мне через две станции пилить пришлось? – да и не слишком я торопился, не то мероприятие. Моя б воля, вообще отказался от дела. Да только кто позволит-то?
- Опять по дороге ворон считал в ожидании чуда? – он заржал. Гаденько так заржал и щелчком отправил окурок в полет. Хорохорься, брат. Это не зазорно. Я же вижу, как мелко подрагивают у тебя руки. Ты тоже еще не привык. К подобному невозможно привыкнуть.
- Шпалы я считал. Ну, что у нас? – голос ровный, вот только я все чаще ловлю себя на том, что специально стараюсь смотреть куда угодно, но не на причину нашего ночного рандеву.
К подобному невозможно относиться спокойно… Если ты - мужчина… Если ты все еще Человек…
- Сам посмотри, - прошипел Саня сквозь зажатую в зубах новую сигарету.
Прикрыв глаза, я глубоко вздохнул. И, развернувшись, с головой окунулся в произошедший здесь ужас.
Она поломанной куклой лежала на шпалах. В лоскуты рваная одежда практически не прикрывала ее хрупкого тела. Тоненькие ручки беспомощно раскинуты, будто в последние мгновения она хотела обнять весь мир. Пшеничные волосы разметались по рельсам, упали на лицо и плечи. Удивительно длинные для современного мира, они мягко преломляли яркий свет прожектора, впитывали все его тепло, будто стараясь вновь согреть холодную бледную кожу. Когда-то эта девушка была невероятно прекрасна… Вот только у нее отняли красоту. Вместе с жизнью. Все тело покрывали многочисленные ссадины, синяки и рваные раны. Несколько пальцев на руках вывернуты из суставов. Внутренняя сторона бедер и живот истерзаны особенно сильно, будто ее рвала когтями дикая кошка. Но что вселяло настоящий ужас – ее лицо. Опухшие от побоев веки не скрывали выкатившиеся в ужасе голубые глаза. Лопнувшие губы же наоборот растянулись в какой-то хищной, неправильной, безумной улыбке.
- Есть новые сведения? – тихо спросил я у склонившейся над телом фигурки в белом халате. Голос мой охрип, как от сильной жажды. Ну, хоть не дрожит, и на том спасибо.
- А? – Аня, а сегодня нашим судмедэкспертом была именно она, немного растерянно повернулась ко мне, отняв от бледной кожи трупа кисточку с пудрой. – А Егорка, привет.
Поднявшись на ноги, она чуть смущенно улыбнулась и пихнула кисточку в нагрудный карман халата. Сняла старенькие очки и принялась протирать их краем подола, подслеповато на меня щурясь. Будто издеваясь над своей хозяйкой, русая челка ее все норовила залезть в глаза.
- Нового? Особо ничего. Как и предыдущие жертвы, эта девочка просидела в заточении около недели. Если кормили ее, то не шибко сытно, налицо признаки истощения. А вот насиловали с завидной регулярностью. Многочисленные разрывы тканей на внешних и внутренних половых органах.
Анечка тихонько чихнула и водрузила очки на полноватый носик.
- Хотя есть и небольшие отличия. Например, судя по состоянию запястий и кистей, бедняжка сопротивлялась больше остальных. Видишь, борозды от веревки на коже глубокие, местами рваные едва не до мяса. Четыре пальца выбиты из суставов. Она рвалась в своих путах. Но тот, кто ее похитил, умел вязать узлы. И еще…
Медик наклонилась к телу и приподняла руку девушки.
- Под ногтями кровь и лоскутки кожи. Не ее. Я почти уверена, что ей удалось поцарапать убийцу. Эх, если бы у нас было довоенное оборудование и базы данных, смогли бы получить ДНК. Хотя… ничем бы нам это не помогло.
- То есть опять никаких зацепок? – неужели, я еще на что-то надеялся.
- Нет. Кроме очередной визитки убийцы, ничего.
Аня протянула мне карту, завернутую в прозрачный целлофановый пакет. Червонная дама с нарисованной широкой зубастой улыбкой.
- Личность девушки удалось установить?
- На этот раз да. Дарья Игнатьева. Фаворитка ганзейского купца с Киевской.
- Уже что-то. Ладно, ребята, сворачиваемся. Труп со всеми данными на соседнюю станцию. Утром начнем допрашивать народ, вдруг свидетели обнаружатся. И эт… - я на мгновение запнулся. – Известите родных девушки.
***
- Вам бы, товарищ следователь, поаккуратней в высказываниях быть. Здесь не красная ветка. За подобное и гостинец в лоб схватить можно, - толстозадая жаба в дорогом костюме приторно улыбнулась мне и, не прощаясь, вышла за дверь.
За ней тенью последовал амбал с каменной рожей, чуть прикрытой поцарапанными солнечными очками. К слову, едва протиснувшись в дверной проем широченными плечами. Показушники. В иерархии Ганзы этот хрен - шестерка на побегушках, а гонору на десяток императоров хватит. Торговцы, короли мира, мать их. Жалкие, грязные, тупые корольки… Так, Егор, хватит. Выдыхай.
Я разжал кулаки и стряхнул со стола деревянную стружку. Такими темпами все казенные карандаши изведу. Спокойней надо быть, сдержанней. Выдохнув сквозь сжатые зубы, я обессилено опустился на стул и бездумно уставился на исписанные листы бумаги. Прокрутил в голове недавний допрос.
«- Есть ли у вас информация о родных Игнатьевой?
- Нет у нее родных.
- То есть как?
- А вот так. Я ее на соседней станции подобрал, она в свинарнике работала. Умыл, приодел. Она и рада, не в свином говне копаться, а в дорогущих шмотках бегать, да бывших подружек в грязь втаптывать. Ножки раздвигать умела, хоть по ней и не скажешь, той еще ненасытной сучкой была.
- Подбирайте слова… Мы, в конце концов, о мертвой девушке говорим…
- И что дальше? Тебе ее жалко, следователь? А мне вот больше бабла в нее вложенного жаль. В остальном же, девочек таких как она, готовых трахнуться с любым за хорошую жратву, по метро сотни ходят. Подбирай, не хочу…
- Слушай ты....»
Жестокие, мерзкие, грязные слова никак не хотели выходить из головы. «Таких, как она… готовых». И самое страшное, не смотря на всю мою злость и возмущение, этот торгаш прав. Вместе со сказкой в мире умерли и понятия чести, совести, чистоты. Люди превратились даже не в животных, в одноклеточных,… ведомых простыми инстинктами: «Жрать, срать, трахаться, спать».
Тихо ругнувшись, я разложил перед собой семь тоненьких папок. С обложек на меня грустными глазами смотрели черно-белые лица девушек. Странно, но у нашего зарисовщика, как бы не улыбались ему натурщики, всегда получается именно такой взгляд. Холодный, обреченный, забитый. Будто бы душа художника без мишуры видит истинные лица наших сущностей.
Семь девушек. Примерно одного возраста. Похожие, как сестры: мягкие, еще детские черты лиц, пухлые губы, большие голубые глаза, пшеничные, чуть вьющиеся волосы. Никак не связанные между собой жизни, имевшие одинаково жестокий, кровавый конец. Одна родом с красной ветки, одна с рыжей, одна с кольца, одна из Полиса. И еще три девушки так и остались неопознанными. Еще три безымянных трупа в братской могиле метро.
Почему жертвами Чешира стали именно они, в общих чертах понятно. Просто не повезло родиться с типичной для маньяка внешностью. Чеширский кот - так в шутку назвали его ребята из следственной группы, выехавшей на место первого преступления. Виной тому его визитка, игральная карта с от руки нарисованной улыбкой того самого героя из сказки. После третьей жертвы смеяться расхотелось даже самым отчаянным.
Ирония, я так долго искал волшебство в новом мире, вот и нашел. На свою голову.
Ладно, не время. Сейчас мне необходимо понять. Почему он убивает именно их. Даже не так, почему, перед тем как просто лишить их жизни, он истязает, мучает. Мне необходима хотя бы маленькая зацепка, нить Ариадны, раскрутив которую, я смогу встать на его след.
Мой наставник, Игорь Игнатьевич, всегда акцентировал внимание на том, чем отличается обычный убийца от серийного. Первый, совершая преступление, находится в психологически стрессовом состоянии. Его так называемый «механизм защиты» разума дает сбой, вследствие которого накопленное в «бессознательном» слое напряжение выливается не маленькими порциями, а сбрасывается моментально, в едином порыве. Для серийного же маньяка такая схема «механизма защиты» привычна и правильна. Из-за детских травм, сильнейшего неудовлетворения социальным положением или же просто желанием наслаждаться страданиями людей, свойственного ему от рождения, его «предсознательное» не столь сильно контролирует «бессознательное». Однако, в этом и заключается сложность поимки серийных. Сбросив напряжение инстинктов и боли, их разум вновь закрывается так называемой «маской нормальности», а воспоминания о содеянном меркнут, если не стираются полностью. Потому серийные убийцы, свершив преступления, не притворяются нормальными членами социума, они ЖИВУТ нормальными: любящими отцами, верными мужьями, примерными работниками.
Распознать серийного убийцу можно лишь в предстрессовом состоянии. Надавив на него фактами. Либо поймав на живца. Или же дождавшись, когда его разум, вследствие постоянных выбросов «бессознательного» окончательно деградирует, и маньяк, сам того не осознавая, выдаст себя. Последний вариант самый простой,… но сколько на это потребуется времени? И сколько еще жертв? Нет, я не могу ждать… Не выдержу новых изломанных и покалеченных женских тел. Думай, Егор. ДУМАЙ! Ты обязан.
Откинувшись на спинку стула, я закрыл глаза и с силой сжал виски.
***
Яркие, теплые лучи солнца мягко касались моих глаз, оставляя на внутреннем веке красноватое свечение. Пряный запах луговых цветов, с примесью терпких ноток древесной смолы щекотал мне ноздри. Я нахмурился, скорее из вредности, и перевернулся на другой бок, плотнее укутываясь в нежную шелестящую ткань простыни. Всепоглощающие чувства покоя и безмятежности мягкими крыльями обняли мои усталые плечи. В такие моменты внутри меня всегда боролись два желания: скорее распахнуть глаза и еще ненадолго отдаться той неге, что поселилась во мне.
Но Она всегда делала выбор за меня. Тонкие, чуть прохладные пальчики нежно пробежались по моему лицу, остановились на открытом плече и мягко, но настойчиво, толкнули, заставляя меня перевернуться на спину. Следом я ощутил давление на бедрах и горячие, даже сквозь простыню, объятия согнутых в коленках ног, заставившие все тело мелко задрожать. Льняная ткань охотно соскользнула с моего торса и вот уже его касаются мягкие, ласковые губы. Поднявшись по линии ключицы к подбородку, она нежно поцеловала мои веки.
- Просыпайся, соня, - тихий, на придыхании голос.
Я распахнул глаза, чтобы утонуть в бездонных темно-карих, практически черных омутах. Чтобы ощутить, как волна ее прямых, вороного крыла волос, щекотит лицо. Чтобы рывком потянуться к изогнутым в легкой улыбке губам…
И лишь когда солнце перестало заглядывать в резное деревянное окно, окончательно закрепившись в зените, она села на кровати, потянулась всем телом, по-кошачьи выгнув точеную спинку. В ворохе подушек и скомканного постельного белья отыскала тунику, и, накинув ее, спрыгнула с ложа, мягко приземлившись на наборный пол босыми ножками. Озорно улыбнувшись, она буквально стянула меня с кровати. Позже мы пили из больших деревянных кружек парное коровье молоко, заедая его все еще пышущим жаром печи хлебом. Она звонко смеялась, слизывая с моей верхней губы «усы». Гуляя по лесной тропинке, мы разговаривали ни о чем: о хорошей погоде, о пении птиц, о весенних цветах… И лишь когда солнце тянулось к закату, а мы в сладком изнеможении лежали на берегу речушки, она позволила себе быть серьезной.
- Егор, я же вижу, тебя что-то беспокоит, - мягко проговорила она, приподнявшись на локте и одарив меня долгим задумчивых взглядом чуть раскосых глаз.
Я тяжело вздохнул и, закинув руки за голову, промолчал. Любительницы женщины так разговор начинать. Весь, как говорит молодежь, кайф обламывать. Хотя, что уж тут, я и сам хотел с ней об этом побеседовать. Сиро очень умная девушка, да и знания у нее иногда несколько… не слишком остальным доступные.
- Не молчи, а то я тебя мучить начну! – воскликнула она, тюкнув меня маленьким кулачком в плечо.
Перехватив руку, я потянул ее, чтобы девушка завалилась на меня, и хитро произнес:
- А как ты будешь меня мучить?
- Егор!
- Да ладно, ладно.
Я отпустил Сиро, и, тем не менее, она продолжала лежать на мне, уперев в мою грудь локоточки.
- Проблема... в том деле, над которым я работаю.
- Неужели нашли очередную девушку? – глаза Сиро широко распахнулись, став неестественно круглыми для ее японской народности.
- Да. И боюсь, она будет не последней.
- Следов как всегда нет.
- Почему же, есть. Но не в наших возможностях их развязать. Девушка смогла поцарапать Чешира, прежде чем…
- Прежде чем он ее задушил. Не стоит в беседах со мной стесняться подобных слов.
Сиро скатилась с меня и села, уставившись на размеренные воды речушки, слегка подкрашенные розовым закатом. Лучи солнца мягко обнимали ее обнаженную фигуру, даруя едва не божественное сияние. Невольно, я вновь залюбовался ей. Моя Сиро О’Сакхи… Моя девочка… Кто бы мог подумать…
- У тебя есть какие-нибудь новые мысли? – ее задумчивый голос вырвал меня из фантазий.
Так, теперь главное согнать с лица похотливенькую улыбочку. Соберись, Егор! А ну, друг, ша, спокойно!
- Мысли есть, конечно, правда не знаю, насколько они помочь могут. Девушке удалось поцарапать Чешира. В идеале, конечно, если бы она зацепила ему лицо… Но что-то мне подсказывает, нам так не повезло. Да и мало по метро царапанных женщинами ходит?
- Тут ты прав. Ей скорее удалось вцепиться ему в спину. Или руки, или плечи. Но все эти участки, я так понимаю, у вас обычно закрыты. ТАМ ведь холодно, да?
И почему, когда она говорит о моем мире, у нее так меняются глаза? Что это за чувства поселяются где-то за радужкой? Тоска, переживание… Боль? Не знаю.
- Да, у нас очень холодно. И сыро. И промозглый ветер туннелей ерошит волосы не с такой нежностью, как здесь.
- Так оставайся! – вот Сиро вновь смеется. Только сейчас ее улыбка пластмассовая, неестественная.
- Я бы с радость, но…
- Я знаю, - она никогда не дает мне договорить эту фразу, просто не хочет слышать. - Пойдем.
До нашего деревянного домика, расположенного посреди поляны вечноцветущих луговых трав мы добрались лишь к сумеркам. Молочные облака, напитавшись бархатной тьмой, стекли на землю, обняв ее кисельным покрывалом мутно-белого тумана. Она всегда укладывает меня на кровать, как ребенка, но никогда не ложится рядом. Лишь садится на краешек и нежно гладит мою грудь. Подчиняясь этой медитативной ласке, глаза начинают медленно смыкаться.
- Ты знаешь, Егор, - тихий голос, едва пробивался сквозь вату дремы. – Вся наша жизнь – магистраль. Мы начинаем свой путь рождаясь, а умирая приходим на постоянную стоянку. Или же продолжаем бег по новому витку спирали… Кто знает. Так или иначе, самым важным в нашей жизни всегда остается движение. Движение по замкнутой спирали…
***
- Сиро… - пробормотал я и тут же ощутил сильнейший толчок под дых.
Распахнув глаза, я попытался собрать в кучу крутящийся перед глазами мир. Однако, сие священодейство прервало короткое ощущение падения, сопровождаемое нежным поцелуем моего затылка с каменным полом.
- Какого черта… - прошипел я, поднимаясь на четвереньки и потирая ушибленную голову.
- Это я должен тебя спросить, какого черта ты меня бабьими именами называешь, – нарочито спокойно ответил до боли знакомый мужской голос.
По роже ему может настучать, чтоб больше не будил занятых людей в такой манере? Нет, лень. Да и бесполезное это занятие. По молодости сколько с ним потасовок устраивали, все равно каждый на своем оставался. Может потому мы и стали довольно эффективным следовательским тандемом.
- Я думал, он тут над делом кумекает. Решил не мешать мыслительному процессу. А он дрыхнет!
- Утесов, - угрожающе прошептал я, поднимая с пола опрокинутый стул. – Во-первых, я не спал. Глаза на пару минут прикрыл, не больше. Во-вторых, даже если, имею полное право. Третьи сутки на ногах.
- Один ты что ли не спишь? Кто виноват, что жертвы участились? – картинно изогнув белесую бровь, он причмокнул сигарету и пустил мне облачко дыма в лицо.
Вот что с ним делать, столько раз просил не курить в моем кабинете. Не дай бог бумаги подожжет. Как их потом восстанавливать?
- Потуши сигарету, раздражает.
- А то что? – он демонстративно стал пускать кольца.
Я заворожено наблюдал, как на шее Сани дергается кадык, как маленькие дымовые бублики покидают его рот и, поднимаясь под низкий потолок, постепенно разрастаются, тая в воздухе. Некоторые из колец, цеплялись боками и разрывали друг друга, другие же наоборот сплетались, образуя дымовые спирали. Спирали…
«…самым главным в нашей жизни остается движение… по замкнутой спирали…»
Где-то на грани моего разума в мутном тумане на мгновение появилась размашистая улыбка Чеширского кота. И так же бесследно растворилась…
- Ты меня вообще случаешь? – прокричал мне в самое ухо Утесов.
- А, чего? Нет.. в смысле да, слушаю… - я потер виски и отвернулся к разложенным на столе папкам. Что-то в последние дни совсем сдавать начинаю, голова как каменная.
- Ну, хоть честно ответил, – Саня потушил окурок о подошву берца, по привычке свернул его буквой «С» и кинул обратно в пачку. – Я говорил о том, что пока ты по бабам во сне слюни пускал, мы тут народ на станции опросили. Как и ожидалось, никто ничего не видел, не слышал.
- Челноков опрашивали?
- Конечно. Они нам таких баек понарасказывали. Только не по теме все.
- А водителей дрезин?
- При чем тут… - начал был Утес, но замялся под моим угрюмым сосредоточенным взглядом. – Нет, их не трогали. Все равно того, что мог проезжать здесь в примерное время убийства еще отловить надо. В штате транспортников водил же десятка два, не меньше!
- Значит, будем опрашивать все два десятка.
Подняв с пола форменную куртку, слетевшую ранее со спинки стула, я отряхнул ее и накинул на плечи. За пределами каморки начальника охраны Киевской, «заботливо» одолженной нам в качестве штаба на время расследования, сквозит сильнее, чем здесь из бетонных щелей. Как же меня раздражает этот холод. Эта промозглая осень, длиной в жизнь. Быстрее бы на тот свет, в Ад. Хоть погреюсь.
***
- Ты можешь мне по-человечески объяснить, почему мы пятый час сидим на ближнем посту и отлавливаем дрезины? Мне осточертенело уже мерзнуть в этом туннеле! – буянил Саня, вытанцовывая на одной ноге танец папуасов.
- Потому что. Включи мозги. Или тебе удостоверение следователя нужно только для того, чтобы девушек цеплять?
- Егор! Мне скоро цеплять уже нечем будет! Все «цеплялки» от обморожения отвалятся! Ну, с чего ты взял, что водилы могут что-то знать?
Я тихонько вздохнул и, сложив руки на груди, ближе придвинулся к костру. Постовые уже откровенно потешались над непоседливым напарником. Да и, что таить, над моим ледяным спокойствием тоже. Боюсь, мы станем причиной еще десяточка не слишком забавных шуток о «этих комуняках».
- Саша, вспомни одно из главных правил информаторов: «Чем меньше тебя замечают, тем больше ты сможешь услышать». Водителей дрезин люди часто воспринимают как лишний элемент мебели. Этакий автоматизированный механизм, жмущий на рычаги. Да и гул работающего движка многие считают достаточной шумовой завесой, забывая, что мотористы привыкли ежедневно слушать туннели, и уж на что на что, а на уши редко жалуются.
- Как искать иголку в стогу сена.
Я промолчал и вновь уставился в темноту туннеля, ведущему к Парку культуры. Саша ошибался. Иголку искать сложнее - сена слишком много. А вот рейсовых дрезин, как и их водителей, на кольце всего пять смен. Три из которых мы уже поймали. И, судя по отблеску фар, приближается четвертая.
Отойдя ближе к стене, я подождал, когда постовые тормознут дрезину, и, пока те заняты словесной перепалкой с возмущающимися пассажирами, тихо подошел к скучающему водителю. Периферийным зрением зацепил следующий за мной хвостиком мерцающий красный огонек. Когда доходит до дела, Саня умеет быть серьезным. Дымил бы только поменьше.
- Здравствуйте, уважаемый.
- Дык и тебе не хворать, - добродушно отозвался водитель, поскребывая сальные волосы. – Спрашивай, коли нужда, только пошустрее, а то тут вон некоторые, - он кивнул в сторону дородной женщины в порыве ругани подорвавшейся со своего места, - некоторые особо чувствительные Богу душу отдавать намылись: ишь, как слюной-то плещет, сюда долетает.
- Так сразу и догадались в чем настоящая причина задержки? – я улыбнулся, разглядывая забавного собеседника.
- А чего ж не догадаться? Или думаешь, что голова у меня только для шапки? Да и то сказать, тут и недоумок скумекает – про татя этого до молодух жадного всё метро гудит, – мужичек зажал одну ноздрю грязным пальцем и смачно высморкался на пути. - Так чего сказывать-то?
- Можно узнать ваше имя. Для протокола.
- Михаил Панкратович я. Говорил же… Или не расслышали, товарищ полицай? Или как там вас правильно-то? Михаил Панкратович – это по паспорту, а так, если, попросту, то Панкратычем кличут.
- Хорошо, Михаил Панкратович. Не могли бы вы вспомнить в последние месяца два не было ли странных пассажиров, происшествий.
- О-о-о-о, - мужичок засмеялся тихим булькающим смехом, отчего стал похож на старый электрический чайник. – Скажете тоже… Я каждый день столько народу вожу, разве всех упомнишь. А происшествий… Да вроде тихо все… Ан нет, погодь! Было. Месяц назад дрезина сломалась посередь перегона. И что ей, заразе такой не понравилось? Так и не сдвинулась с места, пока с соседней станции подмога не пришла. Пока ждали, думал, бабка одна мне всю плешь проест. И вот еще…
И этот тоже ничего не слышал и не видел. Извечный принцип невмешательства. Даже если тебя в толпе резать начнут, все отвернутся и заткнут уши. Потому что их это не касается, потому что никто не хочет себе лишних проблем. «Моя хата с краю» - как удобно с помощью этого принципа объяснять собственное малодушие. И только когда беда приходит в наш дом, мы вдруг удивляемся, почему никто не протягивает руку помощи? Почему никто не защищает, не борется за наши права? И мы начинаем орать о коррумпированности власти, о бесполезности военных, об эгоизме соседей, забывая, что сами в подобной ситуации не потрудились даже зад почесать.
- … босяка этого несет, как из коровника. Аж глаза слезилися.
- Что простите?
- Несло от него, говорю, как из ведра отхожего! Чуть мне всех пассажиров не распугал.
- От кого несло? – кажется, я потерял нить его повествования.
- От босяка! Ну, бомжа, если по-научному, – мужичок подозрительно посмотрел на меня, на мгновение перестав ковыряться в спутанной бороде и, видимо прочитав по моему «особо интеллектуальному» взгляду полное непонимание, вздохнул, обтер руки о куртку и начал заново: - Шесть дней назад на Серпуховской подсел ко мне в дрезину мужик. В обносках, вонючий такой. Я его пугнуть хотел, ну а он мне плату показал – рвань рванью, но насчет патронов у него всегда всё в порядке. Ну, так вот, босяк этот тормознутый был какой-то, словно выпил чего. А можь и соляры хватанул, говорю же вот – воняло…
- То есть всегда? - из всей тирады именно это «всегда все в порядке» показалось мне особенно чужеродным.
- Дык, постоянный клиент он мой. Аккурат два раза в месяц катается. Видок тот еще, но раз погранцы его на кольцо пускают, да платит он исправно, какое мне дело. Токмо в этот раз уж совсем он запаху неприятного был.
- Ясно. И последний вопрос. С каких станций обычно катается этот ваш «постоянный клиент»?
- Серпуховская, Павелецкая… Нет, вру, чаще все же с Таганской.
- Все. Спасибо за сотрудничество, – поставив точку в блокноте, я отошел от дрезины и махнул постовым: - Парни, мы закончили. Пускайте.
Забавно козырнув, мужичок схватился за рычаги. Двигатель старенькой дрезины закряхтел, пару раз недовольно буркнул и, выпустив в воздух облако темного дыма, ровно заурчал. Пассажиры, закончив препирательства с солдатами, скоро погрузились в ржавую металлическую карету, чтобы вновь двинуться в путь по своим «делишкам». Чтобы добраться до своих станций и уже там продолжать разлагать метро своей вонью и ненавистью.
- Егор, - на мое плечо легла тонкая рука.
- Ммм?
- Ты думаешь, мы наконец нашли ниточку? – Утесов как-то странно, будто с надеждой, заглядывал мне в лицо.
- Я не уверен, но это лучше, чем ничего.
Перед моими глазами облако, оставленное дрезиной, на мгновение сложилось в пушистый полосатый хвост. Когда я моргнул, видение исчезло, растворилось в воздухе завитушками темного тумана, оставив во рту привкус жженной соляры.
***
Перегон «Таганская – Китай-Город» всегда был довольно спокойным. По крайне мере ни аномалий, ни радиации в нем не наблюдалось. Другой вопрос, что обычные люди пользуются им не слишком часто. Конечно же из-за точки прибытия. Бандюки – и до удара были бандюками. Разве что теперь опасаются они в разы меньшего, и имеют «официальную» стоянку, свою Мекку. Смешно. Зачастую человек в идиотизме достигает апогея. Нет, я отнюдь не сторонник поголовного вырезания «неверных». Подобным в метро страдает разве что Четвертый Рейх. Но позволять этим ублюдкам спокойно жить, продолжать грабить, насиловать и убивать – выше моего понимания. Отправься они все в Берилаг – жизнь стала бы чище. Однако, нам гораздо проще терпеть их унижения и бесчинства, в ответ на возможность пользоваться их услугами. Нанимать в охрану караванов или зажравшихся «правителей», использовать их руки для убийств неугодных, дабы самим не пачкать свои застиранные, посеревшие воротнички. Покупать информацию… Жестокая шутка жизни – те, кто стоит по другую сторону закона, всегда были лучшими информаторами.
- Все-таки не брать с собой хотя бы табельное оружие на встречу с «китайцами» - не самое умное решение, – Утесов шел чуть впереди меня, без остановки шаря лучом фонаря по шпалам.
- Ты забыл, что у меня аллергия на этих тварей? Чихнул бы, и мышцы указательного пальца на гашетке непроизвольно сократились. Объясняй потом, что у меня просто организм на генном уровне их не воспринимает, - я раздраженно пнул попавшуюся под ноги консервную банку.
- Егорка, ну как можно быть таким максималистом. Тебе же не пятнадцать лет! Пора бы осознавать, что жизнь в нашем свинарнике по определению не может быть раем.
- Если так и продолжать копошиться в этом дерьме, с годами все больше обрастая жиром, ничего и не изменится.
- Ну а мы с тобой на что? – напарник звонко хохотнул.
Впрочем, тут же смешком и подавился, споткнувшись об очередную кучку мусора.
- А черт. Короче, я о чем. Товарищ Москвин ведь для того и создал следственную бригаду, чтоб мы это самое дерьмо разгребали.
- Нет, Саш. Она создана для того, чтобы мы еще больше зарывали в него нос, забывая поглядывать в сторону выхода из загона. Мы с тобой ничего не меняем. Как и все просто коротаем время в ожидании мясника.
Сашка замер на половине шага и одним плавным движением развернулся, направив свет диодника мне в лицо.
- Слушай, Соловьев. Ты пой, да не завирайся. За подобные слова можно не просто партбилета лишиться, под трибунал пойти.
- А кто меня сдаст? Ты что ли? Тогда сам как соучастник пойдешь. Да и не в первой нам будет подводить надежды партии, да? - шагнув к напарнику, я одной рукой повис у него на шее, а второй легонько толкнул под ребра.
Реакция Утесова меня немного удивила. Он так и остался стоять, освещая фонарем пространство перед собой. А вот на лице нарисовалась крайняя степень удивления.
- Неужели, ты вспомнил дело пятилетней давности…
- А кто это у нас тут такой глумной? Эй, голубочки, лапайте друг друга где-нибудь еще, а не перед станцией конкретных пацанов. У нас подобное не катит! – мерзкий, чуть шепелявый голос как сверло ввинтился в уши.
У меня в голове будто короткое замыкание случилось. Челюсти свело, волосы на затылке встали дыбом. Осознал я себя уже стоя в кружке света от лампы Ильича. В лицо мне улыбались пара черных зрачков калашей.
- Чета оленёнок твой резкий слишком. Может в нем парочку лишних отверстий сделать? – прохрипело нечто бритое под ноль, с далеко не полным комплектом зубов, выплюнув мне в лицо поток помойной вони.
- Егор, твою мать, - сзади зашептал едва успевший за мной Утесов и резко дернул меня за рукав, разворачивая к себе: - Ты в конец охренел?
- Саня, ты бабу свою научи рамсам. А то за такие смотрелки и без гляделок остаться можно, - второй постовой внешне отличался не сильно, но явно в лучшую сторону. В плечах пошире, рожа почище, и наколок на открытых руках побольше.
- Егор угомонись, - прошептал Утес, заметив мои вновь сжимающиеся кулаки.
Выйдя вперед меня, он спокойным чуть надменным голосом продолжил, обращаясь к мерзко похихикивающим уголовникам.
- Мне к Белому надо, скажите Утес за долгами пришел.
- Да с чего это Белому в долги у такой фраеты влезать? – этого представителя я обозначу себе как «первого». Пусть Саня только отвернется, скручу ему голову.
- Ну-ка, Скелет, ша! – смерив Саню долгим взглядом, «второй» вздохнул и, отвесив напарнику пудовым кулаком под ребра, продолжил: - Иди лучше базар передай бугру. А с вас парни по две маслины в общак и проходите.
Отсчитав положенную сумму, Саня едва не пинками затолкал меня на станцию. К сожалению не отпустило. Я бы сказал, стало только хуже. Отбросы… кругом одни отбросы. Лежат на полу, по углам, ходят по перрону, переговариваются, курят, пьют… И воняют. Смердят смертью, кровью и разложением. Заживо гниют. Вокруг их тел и сора на некогда белом мраморном полу распускаются цветы миазмов ненависти, похоти. Десятки глаз, провожающие нас с разной дозой отвращения, кажутся мне животными. Вертикальные зрачки все глубже затягивают в подступившее безумие… Нет, успокойся, Егор. Что это с тобой? Дыши… дыши глубже. Опусти взгляд. Пусть лучше они считают тебя трусом.
- Ты без своей аллергии нас угробишь! Белый здесь хоть и авторитет, да не атаман. В случае свары с парой трупов он нас отмазать не сможет. Да и не захочет! – совсем рядом возмущенно бормотал Саня. Комок света в этом гнилом болоте. Комок теплоты. Друг, годы назад названный братом. Нужно держаться за него, за ощущение свечения под опущенными веками. Как Тесей за нить Ариадны.
- Что-то я тебя последние дни совсем не узнаю. Ты вконец психованный стал! Где тот неунывающий балагур Егорка, которого я всю жизнь знал? Когда ты последний раз спал? По-человечески, а не в кресле за столом.
- Не… не помню, - голос хрипит, как несмазанная дверная петля. И очень хочется пить. Что же это со мной. – Может недели две.. нет. Пожалуй, как это дело взяли.
- Понятно. Значит так, сейчас раскручиваем эту зацепку с бомжом, отводим клиента к дознавателям, и ты отправляешься спать, - он остановил меня, крепко сжав плечо. – Пришли. Давай так: говорить буду я, а ты просто слушай. Анализировать у тебя всегда получалось лучше, чем у меня.
Улыбнувшись, Утес первым скрылся за замызганной рваной тряпкой, обозначавшей вход в какое-то помещение. Я поднял взгляд. Оказывается, пока я пытался привести в порядок взбесившуюся психику, мы благополучно дотопали до перехода на соседнюю станцию. Здесь у стены приютилось трухлявое, кособокое строение из шифера и досок, с гордым названием «Централ», нацарапанным над «дверью». Рядом крутилась парочка довольно потрепанных, худощавых девиц, разрисованных на манер полотен Жана Миро. Увернувшись от протянувшихся ко мне костлявых рук, я юркнул в бар.
Встретил меня новый виток непередаваемой вони, на этот раз подмешанной на нотках плохоочищенного самогона. Одно радует, долго искать напарника не пришлось. В компании Белого он сидел буквально через пару столов у окна, если так можно было...
Игры разума
Где и когда, не все ль равно,
Был тот же самый род людей.
Жил раболепно и темно,
Как испокон заведено,
Губил сирот, любил вождей.
Корчуя справедливость, зло
Осваивал как ремесло.
Лил кровь, лил слезы в упоеньи,
И сам воздвиг себе тюрьму,
И ждал от неба снисхожденья
Жестокосердью своему.
Э. Бронте.
Мерный, отчетливый стук жестких подошв по шпалам вдребезги разбивал мертвую тишину туннеля. Размеренный, как камертон. Тук-тук. Тук-тук. Шхрр. А, черт. Вот опять. Поскользнулся и едва позорно не загремел зубами по рельсам. Восстановив равновесие, я вернул на бетонный пол взмывшую в воздух ногу и тихонько засмеялся. Всегда со мной так. Думаю о чем-то постороннем, вместо того, чтобы по сторонам глядеть. Как говорит старший, «Егор, продолжая витать в облаках, ты таки найдешь приключений на филейную часть! И не факт, что они будут с хэппи эндом!» Вы правы, Сергей Викторович. Можно сказать, уже нашел…
Тихонько вздохнув, я на мгновение включил диодный фонарь и обшарил им пространство впереди. Все те же ржавые трубы, влажные бетонные стены в потеках то ли плесени, то ли речного ила, и старые, покрытые бахромой изоляции, провода. Из тех, что еще не растащили на нужды станций. Ничего нового.
Погасив фонарь, я вновь окунулся во всепоглощающую тьму перегона. Постою, пожалуй, еще немного, пока глаза не привыкнут. Пока по внутреннему веку не перестанут расплываться цветные круги, вымоченные в мутном тумане.
Когда я был совсем маленьким, метро казалось мне огромным живым удивительным существом. И даже катаясь в нем едва ли не каждый день, я всегда находил причины для новых открытий. Самое яркое из них было связано как раз с туманом. Сколько себя помню, мне всегда нравилось смотреть в окна вагонов, до боли вглядываясь в лабиринты змеящихся по стенам проводов. И именно там, за этой стеклянной преградой, отделяющей маленького меня от холодного мира туннелей, начиналось настоящее чудо. Теплый свет ламп, неровными прямоугольниками бегущий по сводам перегонов, вырывал из объятий тьмы то неизвестные ответвления подземной дороги, то таинственные углубления в стенах, казалось, пожирающие жгуты проводов, как спагетти. А на самой границе этих беспокойных световых окон, там, где мгла вновь отвоевывала сданные было позиции,… клубился серый туман. Скрывая собой рельсы и днище вагонов, он создавал иллюзию полета. Позже, в юности, я узнал об интерференции и дифракции света, но все равно продолжал наслаждаться этим нереальным, невозможным полетом под землей.
А двадцать лет назад, прекрасное существо Метро умерло. В его венах-туннелях навеки замерли вагоны-эритроциты, железными тромбами перекрыв путь дыханию, жизни. И в его гниющем трупе завелись паразиты-люди. Год за годом мы разъедаем его тушу изнутри. Теперь метро пахнет кровью, потом, свиными и человеческими испражнениями. А еще порохом. Наверно, именно так и заканчиваются сказки…
Глубоко вздохнув, я расправил плечи и продолжил свой путь, вновь отсчитывая шпалы. Все говорят мне, что это неправильно, по-детски, но все же я продолжаю искать волшебство в этом грязном мире. День за днем я вглядываюсь во тьму в надежде вновь увидеть тот самый молочный туман. Правда, с годами все реже. Наверное, я бы окончательно потерял веру, если бы не встретил Сиро.
Сладкие мысли о прекрасной девушке, прервал мелькнувший за поворотом свет. Другой бы на моем месте насторожился, наверно. Я же, высунув из карманов руки, лишь прибавил шаг.
Добравшись, наконец, до поворота, я на мгновение замер, собираясь с силами. Чтобы с беспристрастным лицом и холодной головой пережить ЭТО еще раз. Какая уже по счету? Седьмая… Из тех, что удалось отыскать. А сколько еще их раскидано по всему метро? О скольких даже не сообщили от безразличия или страха? Так, не думать об этом. Не думать. Сейчас работа.
Завернув за угол, я окунулся в какофонию ругани, шороха бетона, скрипа карандашей по бумаге. Еще одна особенность туннелей: ты можешь стоять в паре шагов от поворота и не слышать, что твориться дальше по путям. С другой стороны, тебя так же услышать сложно. Из-за этой неоднозначности часто происходят казусы, особенно с молодыми да горячими солдатиками.
- Стоять! Руки в гору! – тоненько заверещало нечто нескладное, упакованное в старенький, застиранный камуфляж.
Вот именно из-за таких персонажей я и вынимаю руки из карманов перед тем, как подойди к месту преступления. Скривившись, я все же достал синюю корочку с гербовым теснением. Лицо паренька как-то разом сменило целую палитру цветов, будто не решаясь остановиться на каком-то определенном. Вытянувшись в струнку, он попытался отдать честь, но лишь неловко стукнул себя калашом по лбу. Горе луковое. Зато с цветом все-таки определился. Ярко малиновый – отличный выбор!
- Вольно, - нарочито насуплено и грозно пробурчал я, проходя мимо бедняги. Так, главное сейчас, как конь, не заржать. Держись, Егорка! Гордость следовательскую не посрами!
Впрочем, буквально через пару шагов смеяться резко расхотелось. На это раз парни даже станционный прожектор приперли. Видимо, надоело впотьмах копошиться.
- О, явился, наконец. Что так долго-то? – слева, на границе света зажегся алый уголек.
Сашка Утесов. Опять смолит.
- А ничего, что сейчас ночь, рейсовых дрезин, кроме грузовых нет, и мне через две станции пилить пришлось? – да и не слишком я торопился, не то мероприятие. Моя б воля, вообще отказался от дела. Да только кто позволит-то?
- Опять по дороге ворон считал в ожидании чуда? – он заржал. Гаденько так заржал и щелчком отправил окурок в полет. Хорохорься, брат. Это не зазорно. Я же вижу, как мелко подрагивают у тебя руки. Ты тоже еще не привык. К подобному невозможно привыкнуть.
- Шпалы я считал. Ну, что у нас? – голос ровный, вот только я все чаще ловлю себя на том, что специально стараюсь смотреть куда угодно, но не на причину нашего ночного рандеву.
К подобному невозможно относиться спокойно… Если ты - мужчина… Если ты все еще Человек…
- Сам посмотри, - прошипел Саня сквозь зажатую в зубах новую сигарету.
Прикрыв глаза, я глубоко вздохнул. И, развернувшись, с головой окунулся в произошедший здесь ужас.
Она поломанной куклой лежала на шпалах. В лоскуты рваная одежда практически не прикрывала ее хрупкого тела. Тоненькие ручки беспомощно раскинуты, будто в последние мгновения она хотела обнять весь мир. Пшеничные волосы разметались по рельсам, упали на лицо и плечи. Удивительно длинные для современного мира, они мягко преломляли яркий свет прожектора, впитывали все его тепло, будто стараясь вновь согреть холодную бледную кожу. Когда-то эта девушка была невероятно прекрасна… Вот только у нее отняли красоту. Вместе с жизнью. Все тело покрывали многочисленные ссадины, синяки и рваные раны. Несколько пальцев на руках вывернуты из суставов. Внутренняя сторона бедер и живот истерзаны особенно сильно, будто ее рвала когтями дикая кошка. Но что вселяло настоящий ужас – ее лицо. Опухшие от побоев веки не скрывали выкатившиеся в ужасе голубые глаза. Лопнувшие губы же наоборот растянулись в какой-то хищной, неправильной, безумной улыбке.
- Есть новые сведения? – тихо спросил я у склонившейся над телом фигурки в белом халате. Голос мой охрип, как от сильной жажды. Ну, хоть не дрожит, и на том спасибо.
- А? – Аня, а сегодня нашим судмедэкспертом была именно она, немного растерянно повернулась ко мне, отняв от бледной кожи трупа кисточку с пудрой. – А Егорка, привет.
Поднявшись на ноги, она чуть смущенно улыбнулась и пихнула кисточку в нагрудный карман халата. Сняла старенькие очки и принялась протирать их краем подола, подслеповато на меня щурясь. Будто издеваясь над своей хозяйкой, русая челка ее все норовила залезть в глаза.
- Нового? Особо ничего. Как и предыдущие жертвы, эта девочка просидела в заточении около недели. Если кормили ее, то не шибко сытно, налицо признаки истощения. А вот насиловали с завидной регулярностью. Многочисленные разрывы тканей на внешних и внутренних половых органах.
Анечка тихонько чихнула и водрузила очки на полноватый носик.
- Хотя есть и небольшие отличия. Например, судя по состоянию запястий и кистей, бедняжка сопротивлялась больше остальных. Видишь, борозды от веревки на коже глубокие, местами рваные едва не до мяса. Четыре пальца выбиты из суставов. Она рвалась в своих путах. Но тот, кто ее похитил, умел вязать узлы. И еще…
Медик наклонилась к телу и приподняла руку девушки.
- Под ногтями кровь и лоскутки кожи. Не ее. Я почти уверена, что ей удалось поцарапать убийцу. Эх, если бы у нас было довоенное оборудование и базы данных, смогли бы получить ДНК. Хотя… ничем бы нам это не помогло.
- То есть опять никаких зацепок? – неужели, я еще на что-то надеялся.
- Нет. Кроме очередной визитки убийцы, ничего.
Аня протянула мне карту, завернутую в прозрачный целлофановый пакет. Червонная дама с нарисованной широкой зубастой улыбкой.
- Личность девушки удалось установить?
- На этот раз да. Дарья Игнатьева. Фаворитка ганзейского купца с Киевской.
- Уже что-то. Ладно, ребята, сворачиваемся. Труп со всеми данными на соседнюю станцию. Утром начнем допрашивать народ, вдруг свидетели обнаружатся. И эт… - я на мгновение запнулся. – Известите родных девушки.
***
- Вам бы, товарищ следователь, поаккуратней в высказываниях быть. Здесь не красная ветка. За подобное и гостинец в лоб схватить можно, - толстозадая жаба в дорогом костюме приторно улыбнулась мне и, не прощаясь, вышла за дверь.
За ней тенью последовал амбал с каменной рожей, чуть прикрытой поцарапанными солнечными очками. К слову, едва протиснувшись в дверной проем широченными плечами. Показушники. В иерархии Ганзы этот хрен - шестерка на побегушках, а гонору на десяток императоров хватит. Торговцы, короли мира, мать их. Жалкие, грязные, тупые корольки… Так, Егор, хватит. Выдыхай.
Я разжал кулаки и стряхнул со стола деревянную стружку. Такими темпами все казенные карандаши изведу. Спокойней надо быть, сдержанней. Выдохнув сквозь сжатые зубы, я обессилено опустился на стул и бездумно уставился на исписанные листы бумаги. Прокрутил в голове недавний допрос.
«- Есть ли у вас информация о родных Игнатьевой?
- Нет у нее родных.
- То есть как?
- А вот так. Я ее на соседней станции подобрал, она в свинарнике работала. Умыл, приодел. Она и рада, не в свином говне копаться, а в дорогущих шмотках бегать, да бывших подружек в грязь втаптывать. Ножки раздвигать умела, хоть по ней и не скажешь, той еще ненасытной сучкой была.
- Подбирайте слова… Мы, в конце концов, о мертвой девушке говорим…
- И что дальше? Тебе ее жалко, следователь? А мне вот больше бабла в нее вложенного жаль. В остальном же, девочек таких как она, готовых трахнуться с любым за хорошую жратву, по метро сотни ходят. Подбирай, не хочу…
- Слушай ты....»
Жестокие, мерзкие, грязные слова никак не хотели выходить из головы. «Таких, как она… готовых». И самое страшное, не смотря на всю мою злость и возмущение, этот торгаш прав. Вместе со сказкой в мире умерли и понятия чести, совести, чистоты. Люди превратились даже не в животных, в одноклеточных,… ведомых простыми инстинктами: «Жрать, срать, трахаться, спать».
Тихо ругнувшись, я разложил перед собой семь тоненьких папок. С обложек на меня грустными глазами смотрели черно-белые лица девушек. Странно, но у нашего зарисовщика, как бы не улыбались ему натурщики, всегда получается именно такой взгляд. Холодный, обреченный, забитый. Будто бы душа художника без мишуры видит истинные лица наших сущностей.
Семь девушек. Примерно одного возраста. Похожие, как сестры: мягкие, еще детские черты лиц, пухлые губы, большие голубые глаза, пшеничные, чуть вьющиеся волосы. Никак не связанные между собой жизни, имевшие одинаково жестокий, кровавый конец. Одна родом с красной ветки, одна с рыжей, одна с кольца, одна из Полиса. И еще три девушки так и остались неопознанными. Еще три безымянных трупа в братской могиле метро.
Почему жертвами Чешира стали именно они, в общих чертах понятно. Просто не повезло родиться с типичной для маньяка внешностью. Чеширский кот - так в шутку назвали его ребята из следственной группы, выехавшей на место первого преступления. Виной тому его визитка, игральная карта с от руки нарисованной улыбкой того самого героя из сказки. После третьей жертвы смеяться расхотелось даже самым отчаянным.
Ирония, я так долго искал волшебство в новом мире, вот и нашел. На свою голову.
Ладно, не время. Сейчас мне необходимо понять. Почему он убивает именно их. Даже не так, почему, перед тем как просто лишить их жизни, он истязает, мучает. Мне необходима хотя бы маленькая зацепка, нить Ариадны, раскрутив которую, я смогу встать на его след.
Мой наставник, Игорь Игнатьевич, всегда акцентировал внимание на том, чем отличается обычный убийца от серийного. Первый, совершая преступление, находится в психологически стрессовом состоянии. Его так называемый «механизм защиты» разума дает сбой, вследствие которого накопленное в «бессознательном» слое напряжение выливается не маленькими порциями, а сбрасывается моментально, в едином порыве. Для серийного же маньяка такая схема «механизма защиты» привычна и правильна. Из-за детских травм, сильнейшего неудовлетворения социальным положением или же просто желанием наслаждаться страданиями людей, свойственного ему от рождения, его «предсознательное» не столь сильно контролирует «бессознательное». Однако, в этом и заключается сложность поимки серийных. Сбросив напряжение инстинктов и боли, их разум вновь закрывается так называемой «маской нормальности», а воспоминания о содеянном меркнут, если не стираются полностью. Потому серийные убийцы, свершив преступления, не притворяются нормальными членами социума, они ЖИВУТ нормальными: любящими отцами, верными мужьями, примерными работниками.
Распознать серийного убийцу можно лишь в предстрессовом состоянии. Надавив на него фактами. Либо поймав на живца. Или же дождавшись, когда его разум, вследствие постоянных выбросов «бессознательного» окончательно деградирует, и маньяк, сам того не осознавая, выдаст себя. Последний вариант самый простой,… но сколько на это потребуется времени? И сколько еще жертв? Нет, я не могу ждать… Не выдержу новых изломанных и покалеченных женских тел. Думай, Егор. ДУМАЙ! Ты обязан.
Откинувшись на спинку стула, я закрыл глаза и с силой сжал виски.
***
Яркие, теплые лучи солнца мягко касались моих глаз, оставляя на внутреннем веке красноватое свечение. Пряный запах луговых цветов, с примесью терпких ноток древесной смолы щекотал мне ноздри. Я нахмурился, скорее из вредности, и перевернулся на другой бок, плотнее укутываясь в нежную шелестящую ткань простыни. Всепоглощающие чувства покоя и безмятежности мягкими крыльями обняли мои усталые плечи. В такие моменты внутри меня всегда боролись два желания: скорее распахнуть глаза и еще ненадолго отдаться той неге, что поселилась во мне.
Но Она всегда делала выбор за меня. Тонкие, чуть прохладные пальчики нежно пробежались по моему лицу, остановились на открытом плече и мягко, но настойчиво, толкнули, заставляя меня перевернуться на спину. Следом я ощутил давление на бедрах и горячие, даже сквозь простыню, объятия согнутых в коленках ног, заставившие все тело мелко задрожать. Льняная ткань охотно соскользнула с моего торса и вот уже его касаются мягкие, ласковые губы. Поднявшись по линии ключицы к подбородку, она нежно поцеловала мои веки.
- Просыпайся, соня, - тихий, на придыхании голос.
Я распахнул глаза, чтобы утонуть в бездонных темно-карих, практически черных омутах. Чтобы ощутить, как волна ее прямых, вороного крыла волос, щекотит лицо. Чтобы рывком потянуться к изогнутым в легкой улыбке губам…
И лишь когда солнце перестало заглядывать в резное деревянное окно, окончательно закрепившись в зените, она села на кровати, потянулась всем телом, по-кошачьи выгнув точеную спинку. В ворохе подушек и скомканного постельного белья отыскала тунику, и, накинув ее, спрыгнула с ложа, мягко приземлившись на наборный пол босыми ножками. Озорно улыбнувшись, она буквально стянула меня с кровати. Позже мы пили из больших деревянных кружек парное коровье молоко, заедая его все еще пышущим жаром печи хлебом. Она звонко смеялась, слизывая с моей верхней губы «усы». Гуляя по лесной тропинке, мы разговаривали ни о чем: о хорошей погоде, о пении птиц, о весенних цветах… И лишь когда солнце тянулось к закату, а мы в сладком изнеможении лежали на берегу речушки, она позволила себе быть серьезной.
- Егор, я же вижу, тебя что-то беспокоит, - мягко проговорила она, приподнявшись на локте и одарив меня долгим задумчивых взглядом чуть раскосых глаз.
Я тяжело вздохнул и, закинув руки за голову, промолчал. Любительницы женщины так разговор начинать. Весь, как говорит молодежь, кайф обламывать. Хотя, что уж тут, я и сам хотел с ней об этом побеседовать. Сиро очень умная девушка, да и знания у нее иногда несколько… не слишком остальным доступные.
- Не молчи, а то я тебя мучить начну! – воскликнула она, тюкнув меня маленьким кулачком в плечо.
Перехватив руку, я потянул ее, чтобы девушка завалилась на меня, и хитро произнес:
- А как ты будешь меня мучить?
- Егор!
- Да ладно, ладно.
Я отпустил Сиро, и, тем не менее, она продолжала лежать на мне, уперев в мою грудь локоточки.
- Проблема... в том деле, над которым я работаю.
- Неужели нашли очередную девушку? – глаза Сиро широко распахнулись, став неестественно круглыми для ее японской народности.
- Да. И боюсь, она будет не последней.
- Следов как всегда нет.
- Почему же, есть. Но не в наших возможностях их развязать. Девушка смогла поцарапать Чешира, прежде чем…
- Прежде чем он ее задушил. Не стоит в беседах со мной стесняться подобных слов.
Сиро скатилась с меня и села, уставившись на размеренные воды речушки, слегка подкрашенные розовым закатом. Лучи солнца мягко обнимали ее обнаженную фигуру, даруя едва не божественное сияние. Невольно, я вновь залюбовался ей. Моя Сиро О’Сакхи… Моя девочка… Кто бы мог подумать…
- У тебя есть какие-нибудь новые мысли? – ее задумчивый голос вырвал меня из фантазий.
Так, теперь главное согнать с лица похотливенькую улыбочку. Соберись, Егор! А ну, друг, ша, спокойно!
- Мысли есть, конечно, правда не знаю, насколько они помочь могут. Девушке удалось поцарапать Чешира. В идеале, конечно, если бы она зацепила ему лицо… Но что-то мне подсказывает, нам так не повезло. Да и мало по метро царапанных женщинами ходит?
- Тут ты прав. Ей скорее удалось вцепиться ему в спину. Или руки, или плечи. Но все эти участки, я так понимаю, у вас обычно закрыты. ТАМ ведь холодно, да?
И почему, когда она говорит о моем мире, у нее так меняются глаза? Что это за чувства поселяются где-то за радужкой? Тоска, переживание… Боль? Не знаю.
- Да, у нас очень холодно. И сыро. И промозглый ветер туннелей ерошит волосы не с такой нежностью, как здесь.
- Так оставайся! – вот Сиро вновь смеется. Только сейчас ее улыбка пластмассовая, неестественная.
- Я бы с радость, но…
- Я знаю, - она никогда не дает мне договорить эту фразу, просто не хочет слышать. - Пойдем.
До нашего деревянного домика, расположенного посреди поляны вечноцветущих луговых трав мы добрались лишь к сумеркам. Молочные облака, напитавшись бархатной тьмой, стекли на землю, обняв ее кисельным покрывалом мутно-белого тумана. Она всегда укладывает меня на кровать, как ребенка, но никогда не ложится рядом. Лишь садится на краешек и нежно гладит мою грудь. Подчиняясь этой медитативной ласке, глаза начинают медленно смыкаться.
- Ты знаешь, Егор, - тихий голос, едва пробивался сквозь вату дремы. – Вся наша жизнь – магистраль. Мы начинаем свой путь рождаясь, а умирая приходим на постоянную стоянку. Или же продолжаем бег по новому витку спирали… Кто знает. Так или иначе, самым важным в нашей жизни всегда остается движение. Движение по замкнутой спирали…
***
- Сиро… - пробормотал я и тут же ощутил сильнейший толчок под дых.
Распахнув глаза, я попытался собрать в кучу крутящийся перед глазами мир. Однако, сие священодейство прервало короткое ощущение падения, сопровождаемое нежным поцелуем моего затылка с каменным полом.
- Какого черта… - прошипел я, поднимаясь на четвереньки и потирая ушибленную голову.
- Это я должен тебя спросить, какого черта ты меня бабьими именами называешь, – нарочито спокойно ответил до боли знакомый мужской голос.
По роже ему может настучать, чтоб больше не будил занятых людей в такой манере? Нет, лень. Да и бесполезное это занятие. По молодости сколько с ним потасовок устраивали, все равно каждый на своем оставался. Может потому мы и стали довольно эффективным следовательским тандемом.
- Я думал, он тут над делом кумекает. Решил не мешать мыслительному процессу. А он дрыхнет!
- Утесов, - угрожающе прошептал я, поднимая с пола опрокинутый стул. – Во-первых, я не спал. Глаза на пару минут прикрыл, не больше. Во-вторых, даже если, имею полное право. Третьи сутки на ногах.
- Один ты что ли не спишь? Кто виноват, что жертвы участились? – картинно изогнув белесую бровь, он причмокнул сигарету и пустил мне облачко дыма в лицо.
Вот что с ним делать, столько раз просил не курить в моем кабинете. Не дай бог бумаги подожжет. Как их потом восстанавливать?
- Потуши сигарету, раздражает.
- А то что? – он демонстративно стал пускать кольца.
Я заворожено наблюдал, как на шее Сани дергается кадык, как маленькие дымовые бублики покидают его рот и, поднимаясь под низкий потолок, постепенно разрастаются, тая в воздухе. Некоторые из колец, цеплялись боками и разрывали друг друга, другие же наоборот сплетались, образуя дымовые спирали. Спирали…
«…самым главным в нашей жизни остается движение… по замкнутой спирали…»
Где-то на грани моего разума в мутном тумане на мгновение появилась размашистая улыбка Чеширского кота. И так же бесследно растворилась…
- Ты меня вообще случаешь? – прокричал мне в самое ухо Утесов.
- А, чего? Нет.. в смысле да, слушаю… - я потер виски и отвернулся к разложенным на столе папкам. Что-то в последние дни совсем сдавать начинаю, голова как каменная.
- Ну, хоть честно ответил, – Саня потушил окурок о подошву берца, по привычке свернул его буквой «С» и кинул обратно в пачку. – Я говорил о том, что пока ты по бабам во сне слюни пускал, мы тут народ на станции опросили. Как и ожидалось, никто ничего не видел, не слышал.
- Челноков опрашивали?
- Конечно. Они нам таких баек понарасказывали. Только не по теме все.
- А водителей дрезин?
- При чем тут… - начал был Утес, но замялся под моим угрюмым сосредоточенным взглядом. – Нет, их не трогали. Все равно того, что мог проезжать здесь в примерное время убийства еще отловить надо. В штате транспортников водил же десятка два, не меньше!
- Значит, будем опрашивать все два десятка.
Подняв с пола форменную куртку, слетевшую ранее со спинки стула, я отряхнул ее и накинул на плечи. За пределами каморки начальника охраны Киевской, «заботливо» одолженной нам в качестве штаба на время расследования, сквозит сильнее, чем здесь из бетонных щелей. Как же меня раздражает этот холод. Эта промозглая осень, длиной в жизнь. Быстрее бы на тот свет, в Ад. Хоть погреюсь.
***
- Ты можешь мне по-человечески объяснить, почему мы пятый час сидим на ближнем посту и отлавливаем дрезины? Мне осточертенело уже мерзнуть в этом туннеле! – буянил Саня, вытанцовывая на одной ноге танец папуасов.
- Потому что. Включи мозги. Или тебе удостоверение следователя нужно только для того, чтобы девушек цеплять?
- Егор! Мне скоро цеплять уже нечем будет! Все «цеплялки» от обморожения отвалятся! Ну, с чего ты взял, что водилы могут что-то знать?
Я тихонько вздохнул и, сложив руки на груди, ближе придвинулся к костру. Постовые уже откровенно потешались над непоседливым напарником. Да и, что таить, над моим ледяным спокойствием тоже. Боюсь, мы станем причиной еще десяточка не слишком забавных шуток о «этих комуняках».
- Саша, вспомни одно из главных правил информаторов: «Чем меньше тебя замечают, тем больше ты сможешь услышать». Водителей дрезин люди часто воспринимают как лишний элемент мебели. Этакий автоматизированный механизм, жмущий на рычаги. Да и гул работающего движка многие считают достаточной шумовой завесой, забывая, что мотористы привыкли ежедневно слушать туннели, и уж на что на что, а на уши редко жалуются.
- Как искать иголку в стогу сена.
Я промолчал и вновь уставился в темноту туннеля, ведущему к Парку культуры. Саша ошибался. Иголку искать сложнее - сена слишком много. А вот рейсовых дрезин, как и их водителей, на кольце всего пять смен. Три из которых мы уже поймали. И, судя по отблеску фар, приближается четвертая.
Отойдя ближе к стене, я подождал, когда постовые тормознут дрезину, и, пока те заняты словесной перепалкой с возмущающимися пассажирами, тихо подошел к скучающему водителю. Периферийным зрением зацепил следующий за мной хвостиком мерцающий красный огонек. Когда доходит до дела, Саня умеет быть серьезным. Дымил бы только поменьше.
- Здравствуйте, уважаемый.
- Дык и тебе не хворать, - добродушно отозвался водитель, поскребывая сальные волосы. – Спрашивай, коли нужда, только пошустрее, а то тут вон некоторые, - он кивнул в сторону дородной женщины в порыве ругани подорвавшейся со своего места, - некоторые особо чувствительные Богу душу отдавать намылись: ишь, как слюной-то плещет, сюда долетает.
- Так сразу и догадались в чем настоящая причина задержки? – я улыбнулся, разглядывая забавного собеседника.
- А чего ж не догадаться? Или думаешь, что голова у меня только для шапки? Да и то сказать, тут и недоумок скумекает – про татя этого до молодух жадного всё метро гудит, – мужичек зажал одну ноздрю грязным пальцем и смачно высморкался на пути. - Так чего сказывать-то?
- Можно узнать ваше имя. Для протокола.
- Михаил Панкратович я. Говорил же… Или не расслышали, товарищ полицай? Или как там вас правильно-то? Михаил Панкратович – это по паспорту, а так, если, попросту, то Панкратычем кличут.
- Хорошо, Михаил Панкратович. Не могли бы вы вспомнить в последние месяца два не было ли странных пассажиров, происшествий.
- О-о-о-о, - мужичок засмеялся тихим булькающим смехом, отчего стал похож на старый электрический чайник. – Скажете тоже… Я каждый день столько народу вожу, разве всех упомнишь. А происшествий… Да вроде тихо все… Ан нет, погодь! Было. Месяц назад дрезина сломалась посередь перегона. И что ей, заразе такой не понравилось? Так и не сдвинулась с места, пока с соседней станции подмога не пришла. Пока ждали, думал, бабка одна мне всю плешь проест. И вот еще…
И этот тоже ничего не слышал и не видел. Извечный принцип невмешательства. Даже если тебя в толпе резать начнут, все отвернутся и заткнут уши. Потому что их это не касается, потому что никто не хочет себе лишних проблем. «Моя хата с краю» - как удобно с помощью этого принципа объяснять собственное малодушие. И только когда беда приходит в наш дом, мы вдруг удивляемся, почему никто не протягивает руку помощи? Почему никто не защищает, не борется за наши права? И мы начинаем орать о коррумпированности власти, о бесполезности военных, об эгоизме соседей, забывая, что сами в подобной ситуации не потрудились даже зад почесать.
- … босяка этого несет, как из коровника. Аж глаза слезилися.
- Что простите?
- Несло от него, говорю, как из ведра отхожего! Чуть мне всех пассажиров не распугал.
- От кого несло? – кажется, я потерял нить его повествования.
- От босяка! Ну, бомжа, если по-научному, – мужичок подозрительно посмотрел на меня, на мгновение перестав ковыряться в спутанной бороде и, видимо прочитав по моему «особо интеллектуальному» взгляду полное непонимание, вздохнул, обтер руки о куртку и начал заново: - Шесть дней назад на Серпуховской подсел ко мне в дрезину мужик. В обносках, вонючий такой. Я его пугнуть хотел, ну а он мне плату показал – рвань рванью, но насчет патронов у него всегда всё в порядке. Ну, так вот, босяк этот тормознутый был какой-то, словно выпил чего. А можь и соляры хватанул, говорю же вот – воняло…
- То есть всегда? - из всей тирады именно это «всегда все в порядке» показалось мне особенно чужеродным.
- Дык, постоянный клиент он мой. Аккурат два раза в месяц катается. Видок тот еще, но раз погранцы его на кольцо пускают, да платит он исправно, какое мне дело. Токмо в этот раз уж совсем он запаху неприятного был.
- Ясно. И последний вопрос. С каких станций обычно катается этот ваш «постоянный клиент»?
- Серпуховская, Павелецкая… Нет, вру, чаще все же с Таганской.
- Все. Спасибо за сотрудничество, – поставив точку в блокноте, я отошел от дрезины и махнул постовым: - Парни, мы закончили. Пускайте.
Забавно козырнув, мужичок схватился за рычаги. Двигатель старенькой дрезины закряхтел, пару раз недовольно буркнул и, выпустив в воздух облако темного дыма, ровно заурчал. Пассажиры, закончив препирательства с солдатами, скоро погрузились в ржавую металлическую карету, чтобы вновь двинуться в путь по своим «делишкам». Чтобы добраться до своих станций и уже там продолжать разлагать метро своей вонью и ненавистью.
- Егор, - на мое плечо легла тонкая рука.
- Ммм?
- Ты думаешь, мы наконец нашли ниточку? – Утесов как-то странно, будто с надеждой, заглядывал мне в лицо.
- Я не уверен, но это лучше, чем ничего.
Перед моими глазами облако, оставленное дрезиной, на мгновение сложилось в пушистый полосатый хвост. Когда я моргнул, видение исчезло, растворилось в воздухе завитушками темного тумана, оставив во рту привкус жженной соляры.
***
Перегон «Таганская – Китай-Город» всегда был довольно спокойным. По крайне мере ни аномалий, ни радиации в нем не наблюдалось. Другой вопрос, что обычные люди пользуются им не слишком часто. Конечно же из-за точки прибытия. Бандюки – и до удара были бандюками. Разве что теперь опасаются они в разы меньшего, и имеют «официальную» стоянку, свою Мекку. Смешно. Зачастую человек в идиотизме достигает апогея. Нет, я отнюдь не сторонник поголовного вырезания «неверных». Подобным в метро страдает разве что Четвертый Рейх. Но позволять этим ублюдкам спокойно жить, продолжать грабить, насиловать и убивать – выше моего понимания. Отправься они все в Берилаг – жизнь стала бы чище. Однако, нам гораздо проще терпеть их унижения и бесчинства, в ответ на возможность пользоваться их услугами. Нанимать в охрану караванов или зажравшихся «правителей», использовать их руки для убийств неугодных, дабы самим не пачкать свои застиранные, посеревшие воротнички. Покупать информацию… Жестокая шутка жизни – те, кто стоит по другую сторону закона, всегда были лучшими информаторами.
- Все-таки не брать с собой хотя бы табельное оружие на встречу с «китайцами» - не самое умное решение, – Утесов шел чуть впереди меня, без остановки шаря лучом фонаря по шпалам.
- Ты забыл, что у меня аллергия на этих тварей? Чихнул бы, и мышцы указательного пальца на гашетке непроизвольно сократились. Объясняй потом, что у меня просто организм на генном уровне их не воспринимает, - я раздраженно пнул попавшуюся под ноги консервную банку.
- Егорка, ну как можно быть таким максималистом. Тебе же не пятнадцать лет! Пора бы осознавать, что жизнь в нашем свинарнике по определению не может быть раем.
- Если так и продолжать копошиться в этом дерьме, с годами все больше обрастая жиром, ничего и не изменится.
- Ну а мы с тобой на что? – напарник звонко хохотнул.
Впрочем, тут же смешком и подавился, споткнувшись об очередную кучку мусора.
- А черт. Короче, я о чем. Товарищ Москвин ведь для того и создал следственную бригаду, чтоб мы это самое дерьмо разгребали.
- Нет, Саш. Она создана для того, чтобы мы еще больше зарывали в него нос, забывая поглядывать в сторону выхода из загона. Мы с тобой ничего не меняем. Как и все просто коротаем время в ожидании мясника.
Сашка замер на половине шага и одним плавным движением развернулся, направив свет диодника мне в лицо.
- Слушай, Соловьев. Ты пой, да не завирайся. За подобные слова можно не просто партбилета лишиться, под трибунал пойти.
- А кто меня сдаст? Ты что ли? Тогда сам как соучастник пойдешь. Да и не в первой нам будет подводить надежды партии, да? - шагнув к напарнику, я одной рукой повис у него на шее, а второй легонько толкнул под ребра.
Реакция Утесова меня немного удивила. Он так и остался стоять, освещая фонарем пространство перед собой. А вот на лице нарисовалась крайняя степень удивления.
- Неужели, ты вспомнил дело пятилетней давности…
- А кто это у нас тут такой глумной? Эй, голубочки, лапайте друг друга где-нибудь еще, а не перед станцией конкретных пацанов. У нас подобное не катит! – мерзкий, чуть шепелявый голос как сверло ввинтился в уши.
У меня в голове будто короткое замыкание случилось. Челюсти свело, волосы на затылке встали дыбом. Осознал я себя уже стоя в кружке света от лампы Ильича. В лицо мне улыбались пара черных зрачков калашей.
- Чета оленёнок твой резкий слишком. Может в нем парочку лишних отверстий сделать? – прохрипело нечто бритое под ноль, с далеко не полным комплектом зубов, выплюнув мне в лицо поток помойной вони.
- Егор, твою мать, - сзади зашептал едва успевший за мной Утесов и резко дернул меня за рукав, разворачивая к себе: - Ты в конец охренел?
- Саня, ты бабу свою научи рамсам. А то за такие смотрелки и без гляделок остаться можно, - второй постовой внешне отличался не сильно, но явно в лучшую сторону. В плечах пошире, рожа почище, и наколок на открытых руках побольше.
- Егор угомонись, - прошептал Утес, заметив мои вновь сжимающиеся кулаки.
Выйдя вперед меня, он спокойным чуть надменным голосом продолжил, обращаясь к мерзко похихикивающим уголовникам.
- Мне к Белому надо, скажите Утес за долгами пришел.
- Да с чего это Белому в долги у такой фраеты влезать? – этого представителя я обозначу себе как «первого». Пусть Саня только отвернется, скручу ему голову.
- Ну-ка, Скелет, ша! – смерив Саню долгим взглядом, «второй» вздохнул и, отвесив напарнику пудовым кулаком под ребра, продолжил: - Иди лучше базар передай бугру. А с вас парни по две маслины в общак и проходите.
Отсчитав положенную сумму, Саня едва не пинками затолкал меня на станцию. К сожалению не отпустило. Я бы сказал, стало только хуже. Отбросы… кругом одни отбросы. Лежат на полу, по углам, ходят по перрону, переговариваются, курят, пьют… И воняют. Смердят смертью, кровью и разложением. Заживо гниют. Вокруг их тел и сора на некогда белом мраморном полу распускаются цветы миазмов ненависти, похоти. Десятки глаз, провожающие нас с разной дозой отвращения, кажутся мне животными. Вертикальные зрачки все глубже затягивают в подступившее безумие… Нет, успокойся, Егор. Что это с тобой? Дыши… дыши глубже. Опусти взгляд. Пусть лучше они считают тебя трусом.
- Ты без своей аллергии нас угробишь! Белый здесь хоть и авторитет, да не атаман. В случае свары с парой трупов он нас отмазать не сможет. Да и не захочет! – совсем рядом возмущенно бормотал Саня. Комок света в этом гнилом болоте. Комок теплоты. Друг, годы назад названный братом. Нужно держаться за него, за ощущение свечения под опущенными веками. Как Тесей за нить Ариадны.
- Что-то я тебя последние дни совсем не узнаю. Ты вконец психованный стал! Где тот неунывающий балагур Егорка, которого я всю жизнь знал? Когда ты последний раз спал? По-человечески, а не в кресле за столом.
- Не… не помню, - голос хрипит, как несмазанная дверная петля. И очень хочется пить. Что же это со мной. – Может недели две.. нет. Пожалуй, как это дело взяли.
- Понятно. Значит так, сейчас раскручиваем эту зацепку с бомжом, отводим клиента к дознавателям, и ты отправляешься спать, - он остановил меня, крепко сжав плечо. – Пришли. Давай так: говорить буду я, а ты просто слушай. Анализировать у тебя всегда получалось лучше, чем у меня.
Улыбнувшись, Утес первым скрылся за замызганной рваной тряпкой, обозначавшей вход в какое-то помещение. Я поднял взгляд. Оказывается, пока я пытался привести в порядок взбесившуюся психику, мы благополучно дотопали до перехода на соседнюю станцию. Здесь у стены приютилось трухлявое, кособокое строение из шифера и досок, с гордым названием «Централ», нацарапанным над «дверью». Рядом крутилась парочка довольно потрепанных, худощавых девиц, разрисованных на манер полотен Жана Миро. Увернувшись от протянувшихся ко мне костлявых рук, я юркнул в бар.
Встретил меня новый виток непередаваемой вони, на этот раз подмешанной на нотках плохоочищенного самогона. Одно радует, долго искать напарника не пришлось. В компании Белого он сидел буквально через пару столов у окна, если так можно было...
